Эти размышления навеяны не только отголосками афганской канонады, будем считать их траурным салютом по генералу Валентину Ивановичу Варенникову. Вспомним генерала таким, каким он был в Афганистане. Тем более что людей военных оценивает прежде всего война. Эта максима на откровение не претендует, но всецело относится к его личности - масштабной, цельной, одномерной, символизирующей лучшее из минувшей эпохи.
     Между политикой и полем боя
     Он был главным действующим и просто лицом афганской войны. В некотором роде он был ее «Жуковым», а иногда и «Молотовым». Вот частный пример, памятный мне, тогдашнему майору-переводчику. На советской авиабазе Шинданд оказался, но не смог с нее взлететь ооновец-чилиец, да еще родственник Пиночета. Никто, включая командарма-40 и совпосла, «разрулить» ситуацию не смогли. С Тайванем, Южной Кореей, тем более с чилийской хунтой советская власть решительно «не дружила», что невозмутимо подтвердила и Москва. Варенников взял ответственность на себя - чилиец улетел.
     Генерал не принимал слепой бюрократизм по здравомыслию комбата Великой Отечественной. Он подготовил бескровный вывод войск, но выиграть войну, в смысле обеспечить живучесть лояльной нам кабульской власти, не смог, или ему не дали, что в итоге, признаем, одно и то же...
     От бога «менеджер» военного дела Варенников более чем кто-либо из «шурави» прививал афганцам логику боевого управления, точнее, управления страной в условиях войны. Он учил их штабной конкретике в государственном строительстве. В ходе одного из первых совещаний с афганским военным министром Шахнавазом Танаем он под запись продиктовал афганцу 30-40 вопросов, которыми министр обязан владеть без блокнота, звонка в генштаб и кивка в сторону адъютанта с большим портфелем. Собственно военные среди этих вопросов составляли не более половины. После чего провел с министром часовое занятие на тему «Что такое карта и как ее читать?». Притом так погрузился в топографическую и иную специальную терминологию, что переводчику хотелось застрелиться.
     С той встречи память сохранила варенниковский пример: в далеко не победном 1943-м он вызвал зависть командиров-однополчан лучшей в полку графикой карт. «Так вот, - резюмировал Валентин Иванович, - из всех ротных и комбатов моего полка до Победы дожил я один». Да, в мелочах он был консерватором: карта, «поднятая» карандашами, вызывала у него куда больше упоения, чем разрисованная дефицитными в 1980-е годы фломастерами.
     Зачем он спрашивал разведчика о том, что должен знать оператор, и наоборот, не понимали ни тот, ни другой. Но это не затеняет масштабов его мышления. При следующей встрече с афганским министром тот пытался обрисовать Варенникову систему мобилизационной работы в Афганистане. На что услышал: «То, что у вас есть, я знаю и так. Представьте мне предложения по созданию вашего аналога ДОСААФ. К 8.00 завтра. В 9.00 я звоню в Москву».
     «Пусть берут на себя...»
     Он учил афганцев мыслить, а не слепо повиноваться, чем нередко злоупотребляли прочие шурави, командированные на два года. К этой ответственности за судьбу своей страны тогдашние кабульские власти не были готовы. Они, даже исполненные лучших намерений, настаивали на разделении функций: Кабул занимается гражданским строительством и национальным примирением, шурави - сами и с опорой на местное воинство - защищают завоевания «народной власти». Варенников приучал афганцев к ранжированию стратегических задач: сначала отбиться от моджахедов, потом строить будущее. Приводил неотразимый по его опыту аргумент: пока идет война, нет ничего ценнее грядущей победы. Но она должна быть прежде всего афганской, а не мирового социализма: «Ты переведи главное - пусть берут на себя...»
     По этому поводу с ним спорил и Наджибулла. Даже переходил с «дорогого товарища генерала» на подчеркивающее статусное различие «господин руководитель оперативной группы». Но в конце очередной встречи афганский лидер чаще «сдавался». Хотя потом не всегда искал новых встреч. Более того - часто поступал по-своему. Впрочем, он просил Горбачева оставить Валентина Ивановича в Афганистане после вывода войск - как гаранта сохранения кабульской власти.
     Наджибулла был, скорее, прав, считая Варенникова прежде всего советским генералом, во вторую очередь - интернационалистом и «другом афганского народа». Варенников, как мне думается, видел дальше и панорамнее, чем другие советские представители в Кабуле.
     Осенью 1988-го он дотошно инструктировал «дневного» губернатора Герата Халекьяра, как воевать с его «ночным» антиподом - Тураном Исмаилом. Приводил примеры из далекой от афганцев хроники борьбы с бандеровцами в конце 1940-х. Халекьяр, рассчитывавший на пост афганского премьера, относился к Варенникову, с одной стороны, с оглядкой на по-восточному изменчивого Наджибуллу. С другой, губернатор знал, что генерал, предвидевший «постсоветское» будущее Афганистана, сам ищет примирения с «ночным» Тураном.
     Судя по всему, Варенников связывал стабильность страны с тандемом просоветского пуштуна Наджибуллы и главного моджахеда-таджика Ахмадшаха Масуда. Может, тогда бы не было ни наркотрафика, ни талибов с бен Ладеном? По одному из свидетельств, генерал даже беседовал с Ахмадшахом, назвавшимся при встрече лишь его родственником.
     Но чем объяснить ракетно-бомбовые удары по Ахмадшаху непосредственно перед выходом наших последних колонн? Только ли тем, что генерала в это время не было в Кабуле?
     * * *
     Перечитывая каждый абзац, не хочется забывать и про обратную сторону листа. Его сослуживцы вспоминают и, мягко говоря, непростой характер генерала, и уверенность в эксклюзивной правоте. Давление статуса и опыта чувствовалось всеми - от переводчика до Наджибуллы. Но я ощущаю бездну между собой, тогдашним военным переводчиком и сегодня публицистом, и, возможно, единственным военачальником, сумевшим опыт Мировой войны переплавить в способ выхода из тяжелого военного конфликта.
     Генерал Варенников не был мелочным и злопамятным. Мы с ним встретились на одном из чествований ветеранов-«афганцев». Тогда я спросил: «Вы чувствуете, что в Афганистане сделали больше, чем генерал Уэстморленд во Вьетнаме?» В ответ Валентин Иванович меня просто обнял...
     Есть что-то символическое в том, что генерала похоронили 8 мая, в канун Великой Победы, знаменосцем которой он останется теперь навсегда. Свой нерастраченный душевный боезапас он передоверил нам.
     На снимке: В.И. ВАРЕННИКОВ с военнослужащими афганской бригады спецназа. Хост, 1986 г.