В ИЮНЕ 1941 ГОДА В.А. Новобранец, освобожденный0 от занимаемой должности, отдыхал в ведомственном доме отдыха в Одессе. Описание тамошнего его пребывания наводит на некоторые мысли относительно личности и состояния психического здоровья автора, а потому, прежде чем высказать ряд соображений по существу темы, приведем выдержку из этих воспоминаний.
     По утверждению мемуариста, в доме отдыха были «собраны «на отдых» все «провокаторы войны», которые слишком назойливо писали о неизбежности нападения Германии, – по-видимому, для того чтобы они здесь «подумали» и покаялись в своих «заблуждениях».
     Далее Новобранец повествует: «И мне была предоставлена возможность подумать и покаяться, а если «нет», то предстояло исчезнуть навсегда. Жил я в одной комнате с одним нашим резидентом. Он прибыл «на отдых» из-за рубежа тоже не по своей воле. Полностью раскрываться нам, разведчикам, не полагалось, и я мог только догадываться, что приехал он из Германии.
     Очень нелегко давалась ему работа резидента. Почти мой ровесник, он выглядел хилым стариком – худой, морщинистый, руки дрожат. Объяснялось это, по мнению врачей, истощением нервной системы. Его вызвали из Германии «отдыхать», поскольку он слишком настойчиво и активно доказывал, что фашисты вскоре нападут на Советский Союз...
     Как резидент, он имел хорошую «крышу» – был директором ремонтной автотранспортной фирмы. Так вот, этот «директор фирмы» повторял – со многими дополнениями – те сведения, которые мне уже были известны. Я не раскрывал своего прежнего служебного положения и того, что тоже отнесен к категории «паникеров». «Директор фирмы» возмущался близорукостью начальства и страстно уверял меня в неизбежности войны с Германией. Сетовал он и на то, что одни оскорбления получал в награду за правдивую и точную информацию, за многолетнюю, без провалов службу, от которой стал преждевременно инвалидом...
     Утром 22 июня мы с «директором фирмы» тоже пошли на пляж. Погода была чудесная, солнечная, тихая. На пляже было уже много народу. Я люблю море, люблю заплывать далеко-далеко. А мой спутник плавать не умел. Я дал ему наказ:
     - Загорай и стереги мою одежду.
     Плавал в полное свое удовольствие часа два. Возвращаясь к берегу, увидел, что пляж, с утра покрытый цветными пятнами зонтиков и женских купальников, совершенно пуст. Только моя одежда лежала сиротливо. В полном недоумении, предчувствуя какую-то беду, я оделся и побежал к дому отдыха. А навстречу мне бежал «директор фирмы» и кричал:
     - Василий Андреевич! Война! Выступал Молотов. Немецкая авиация бомбила наши города. Вот тебе и ТАСС!»
     КОНЕЧНО, МОЖНО многое списать на возраст автора воспоминаний, на военные годы, которые подорвали его здоровье и психику. Но профессионал должен оставаться профессионалом, чего, как кажется, нельзя сказать о Новобранце. Хотя сами по себе воспоминания, если они не фальшивка, позволяют понять, какие люди попадали в разведку после «великой зачистки» реальных и мнимых врагов во второй половине 1930-х годов.
     По сути, эти воспоминания – пусть во многом и вымышленные – рисуют удручающую картину осведомленности высшего государственного и военного руководства о вооруженных силах Германии и ее планах в отношении нашей страны. На это, в частности, обратил внимание Игорь Пыхалов в своей книге «Великая оболганная война», выпущенной небольшим тиражом издательством «Эксмо Пресс» в 2005 году:
     «С хрущевских времен в общественное сознание упорно внедряется миф, будто советская разведка сообщала точную информацию по всем ключевым вопросам, связанным с предстоящим нападением Германии, включая его дату, – пишет Пыхалов. – Однако слепо веривший Гитлеру Сталин якобы игнорировал эти предупреждения. Более того, «кремлевский диктатор» писал на донесениях наших разведчиков матерные резолюции, угрожая «стереть в лагерную пыль». В результате советское руководство не смогло должным образом подготовиться к отражению агрессии, что и привело к трагедии лета 1941 года. Историки и публицисты дружно осуждают Сталина, пренебрегшего важными разведывательными сведениями. Для разнообразия при этом иногда вспоминают «раболепствующего» начальника военной разведки генерал-лейтенанта Ф.И. Голикова, малодушно редактировавшего поступающую информацию в угоду сталинским представлениям, или наркома внутренних дел Л.П. Берию, коварно прятавшего правдивые донесения разведчиков под сукно».
     Ставшие известными архивные документы позволяют иначе представить степень осведомленности Сталина и командования РККА. Начало практической подготовке нападения на СССР, как известно, было положено Гитлером 18 декабря 1940 года, когда он подписал знаменитую директиву № 21, которая вошла в историю как план «Барбаросса». В нем перед командованием вермахта ставилась задача: «Германские вооруженные силы должны быть готовы разбить Советскую Россию в ходе кратковременной кампании еще до того, как будет закончена война против Англии».
     К сожалению, у советских разведслужб не оказалось агентурных возможностей получить информацию об этом плане и тем более копию самого плана. Согласно воспоминаниям бывшего начальника ГРУ Генштаба генерала армии П.И. Ивашутина, военная разведка смогла добыть только «данные о принятии Гитлером решения и отдаче приказа о непосредственной подготовке к войне против СССР» (Военно-исторический журнал. 1990. № 5).
     В исторической литературе можно найти и более конкретную дату получения советской разведкой (по линии органов госбезопасности) данных о разработке плана «Барбаросса» – 29 декабря 1940 года, то есть через 11 дней после подписания его фюрером. Результат впечатляющ, только вот что конкретно предусматривал этот план, так и не стало известно до самого начала войны.
     31 января 1941 года генерал-фельдмаршал Вальтер фон Браухич подписал директиву главного командования сухопутных войск по стратегическому развертыванию. Но и она, к сожалению, оказалась недоступной для советских разведслужб.
     30 апреля 1941 года Гитлер во время совещания у начальника отдела обороны страны штаба оперативного руководства вермахта определил датой нападения на СССР 22 июня (первоначально фюрер собирался напасть 15 мая, но необходимость операции против Югославии и Греции вынудила его перенести наступление более чем на месяц). Точнее говоря, эта дата устанавливалась как день завершения военных приготовлений.
     Окончательное решение по дате начала боевых действий осталось за Гитлером, который до этого не раз вносил коррективы в свои планы. Известно, например, что дата наступления вермахта против Франции фюрером менялась многократно (наступление переносили 38 раз!). Все это, естественно, затрудняло советским разведслужбам выявление дня нападения.
     Приказ о сроке начала войны против Советского Союза был отдан главным командованием сухопутных войск лишь 10 июня 1941 года: «1. Днем «Д» операции «Барбаросса» предлагается считать 22 июня. 2. В случае переноса этого срока соответствующее решение будет принято не позднее 18 июня. Данные о направлении главного удара будут в этом случае по-прежнему оставаться в тайне. 3. В 13.00 21 июня в войска будет передан один из двух следующих сигналов: а) сигнал «Дортмунд». Он означает, что наступление, как и запланировано, начнется 22 июня и что можно приступать к открытому выполнению приказов; б) сигнал «Альтона». Он означает, что наступление переносится на другой срок...»
     ВОСЕМЬ ЛЕТ ТОМУ назад в редакции «Красной звезды» был проведен «круглый стол», посвященный 60-летию начала Великой Отечественной войны. На нем тогдашний сотрудник пресс-бюро Службы внешней разведки полковник Владимир Карпов откровенно признал, что ясности относительно намерений нацистской Германии у советской разведки не было: «Благодаря утечке информации, – сказал он, – распространялись слухи, они доходили до руководства в виде донесений о том, что Германия нападет на Советский Союз 15 апреля, 1, 15, 20 мая, 15 июня... Эти дни наступали, а война не начиналась. Ведь и Рихард Зорге называл несколько сроков, которые не подтвердились».
     Ведущий «круглого стола» журналист «Красной звезды» Александр Бондаренко бросил реплику: «Разве так? Еще в 60-е годы опубликована телеграмма «Рамзая» с предупреждением: война начнется 22 июня... После этого и говорилось: «Зорге точно назвал дату».
     На это Карпов ответил: «К сожалению, это фальшивка, появившаяся в хрущевские времена. Разведка не назвала точной даты, не сказала однозначно, что война начнется 22 июня».
     Таким образом, точная дата нападения не была достоверно установлена советскими разведслужбами. Не лучше обстояли дела и с выявлением мест сосредоточения основных ударных сил вермахта, что позволило бы предсказать направление главного удара.
     В записке наркома обороны СССР С.К. Тимошенко и начальника Генштаба РККА К.А. Мерецкова «Об основах стратегического развертывания Вооруженных сил Советского Союза на Западе и на Востоке на 1940 и 1941 годы» (18 сентября 1940 г.) прямо признается: «Документальными данными об оперативных планах вероятных противников как по Западу, так и по Востоку Генеральный штаб К.А. не располагает».
     К весне 41-го разведслужбы СССР так и не продвинулись в проникновении в стратегические замыслы немецкого командования. В плане стратегического развертывания, подписанном наркомом обороны и новым начальником Генштаба Г.К. Жуковым 11 марта 1941 года, используется та же формулировка: «Документальными данными об оперативных планах вероятных противников как по Западу, так и по Востоку Генеральный штаб не располагает».
     Сохранился также любопытный документ – Акт приема Наркомата обороны С.К. Тимошенко от К.Е. Ворошилова в 1940 году. В нем сообщается, что,«во исполнение постановления Совнаркома СССР от 8 мая 1940 г. за № 690, при приеме Наркомата обороны т. Тимошенко от т. Ворошилова в присутствии секретарей ЦК ВКП(б) А. Жданова и Г. Маленкова, а также председателя Госплана Н. Вознесенского, были заслушаны доклады начальников центральных управлений Наркомата обороны». Состояние разведработы было оценено так: «Организация разведки является одним из наиболее слабых участков в работе Наркомата обороны. Организованной разведки и систематического поступления данных об иностранных армиях не имеется. Работа Разведывательного управления не связана с работой Генерального штаба. Наркомат обороны не имеет в лице Разведывательного управления органа, обеспечивающего Красную Армию данными об организации, состоянии, вооружении, подготовке к развертыванию иностранных армий. К моменту приема Наркомат обороны такими разведывательными данными не располагает (выделено В.Б.). Театры военных действий и их подготовка не изучены».
     Военачальникам РККА приходилось полагаться на неполные данные разведки о конфигурации группировок сухопутных войск Германии на границах СССР (ее так полностью и не вскрыли до 22 июня), на политические прогнозы замыслов Гитлера да на свою интуицию. Интуиция подвела: основной удар вермахта ожидали на Украине, а потому главные силы РККА решили развернуть южнее Полесья. В мартовском (1941 г.) плане стратегического развертывания Красной Армии на Западе утверждалось: «Германия, вероятнее всего, развернет свои главные силы на юго-востоке от Седлец до Венгрии с тем, чтобы ударом на Бердичев, Киев захватить Украину».
     Кроме того, в Наркомате обороны отсутствовала ясность и относительно численности вермахта, количества дивизий в его составе. Так, в августе 1940 года нарком обороны СССР С.К. Тимошенко и начальник Генштаба Б.М. Шапошников подписали документ «Об основах стратегического развертывания Вооруженных сил СССР на Западе и на Востоке на 1940 и 1941 годы», в котором утверждалось, что Германия имеет развернутыми до 200 пехотных дивизий, а также 15 танковых дивизий; всего – до 240 – 243 соединений.
     Немецкие силы при этом были значительно преувеличены. Летом 1940 года вермахт имел 156 дивизий, в том числе 127 пехотных и 10 танковых. Разгромив французские и английские войска, Гитлер в июне приказал сократить армию, так что, несмотря на возражения главного командования сухопутных войск, в июле - августе были расформировано 17 дивизий, а личный состав еще 18 был отправлен в долгосрочный отпуск.
     Тем не менее в спецсообщении Разведуправления Генштаба РККА от 11 марта 1941 года утверждалось, что Германия к сентябрю 1940 года располагала 228 дивизиями, в том числе 15 – 17 танковыми. По состоянию на 1 марта 1941 года число соединений оценивалась в 263, из них – 221 пехотная дивизия, 22 танковых и 20 моторизованных.
     В спецсообщении Разведуправления от 26 апреля приводились еще большие цифры: общее число дивизий – 286 – 296, в том числе 8 – 10 парашютно-десантных.
     В Информотделе РУ явно не владели ситуацией и не были в состоянии отсеять дезинформацию. Показатель аналитической слабости – многократное завышение числа парашютно-десантных дивизий. Реально у немцев в составе ВВС была лишь 7-я десантная дивизия, которая в мае понесла тяжелые потери в боях с англичанами на Крите. 22-я дивизия считалась авиадесантной только номинально, так как она была фактически пехотным соединением, предназначенным для переброски по воздуху в целях усиления первой волны десанта.
     В записке наркома обороны СССР и начальника Генштаба председателю СНК СССР И.В. Сталину от 15 мая 1941 года, с соображениями по плану стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками, опять дается оценка, которая завышает возможности вермахта: «В настоящее время Германия, по данным Разведывательного управления Красной Армии, имеет развернутыми около 230 пехотных, 22 танковых, 20 моторизованных, 8 воздушных и 4 кавалерийских дивизий, а всего около 284 дивизий».
     Однако в действительности к 22 июня 1941 года Гитлер располагал 208 дивизиями – в том числе 153 пехотными, 21 танковой и 14 моторизованными. Почти точно разведке удалось установить только число танковых соединений.
     Завышали данные о противнике не только военные разведчики, но и их коллеги из органов госбезопасности. Согласно справке 5-го отдела Главного управления госбезопасности НКВД СССР от 6 ноября 1940 года, «на 1 октября в Восточной Пруссии и на территории бывшей Польши сосредоточено 70 пехотных дивизий, 5 моторизованных дивизий, 7 – 8 танковых дивизий и 19 кавалерийских полков... Таким образом, против СССР сосредоточено в общем итоге свыше 85 дивизий, то есть более одной трети сухопутных сил германской армии». Но немцы имели в том районе всего 30 дивизий, а в целом на Востоке – 38 соединений, включая 4 танковых.
     Самое опасное в завышении советской разведкой численности сил вермахта у границ СССР состояло в том, что Сталин и военное командование психологически свыкались с ситуацией концентрации сил противника. Шло время, а нападения не происходило. Создавался, как пишет Игорь Пыхалов, «эффект привыкания к тому, что у наших рубежей находятся крупные немецкие силы».
     Разведке не удалось установить динамику тревожных перемен: к 1 апреля 1941 года у советских границ находилось 38 немецких дивизий (в том числе 4 танковые), к 1 мая – 52 (3 танковые), к 1 июня – уже 81 (12 танковых). Факт прибытия новых дивизий противника фиксировался, но так как с осени 1940 года их, по завышенным оценкам разведслужб, было уже не менее 80, это не вызвало в Кремле и Наркомате обороны должной обеспокоенности...
     В ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ распространилась версия о том, что Сталин заранее знал о решении Гитлера совершить нападение на СССР 22 июня и ориентировал высшее военное руководство на готовность войск пяти западных военных округов к этой дате. Информацию о дате предстоящей агрессии он якобы получил по линии разведки – прежде всего от «кембриджской пятерки», группы советских агентов в госаппарате Великобритании, в том числе в ее разведке.
     В связи с этим некоторые авторы из «новой волны» исследователей Второй мировой войны указывают на три эпизода «тайной войны». Во-первых, 6 июня 1941 года генерал Уильям Донован, специальный представитель президента США Рузвельта, посетил британский центр радиоперехвата в Блечли, где его проинформировали о том, что руководству Великобритании уже несколько недель известно о решении Гитлера напасть на СССР 22 июня. У английской разведки был ценный агент в высшем военном командовании вермахта – начальник оперативного управления штаба сухопутных войск Адольф Хойзингер, который якобы был завербован во время его пребывания в плену в Первую мировую войну (оперативный псевдоним «Фил»). Он-де проинформировал о решении Гитлера своих «хозяев» из МИ-6, и этой важной информацией о предстоящей войне между Германией и СССР Уинстон Черчилль решил поделиться со своими союзниками – американцами. Вследствие же утечки информации намерение нацистского руководства стало известно и Сталину.
     Во-вторых, утверждается, что советской разведке было известно о содержании переговоров Гесса в Великобритании в мае – июне 1941-го, на которых наци № 2 сообщил британцам о решении Гитлера напасть на СССР 22 июня. Сведения об этом тоже добыла «кембриджская пятерка», которая, по эмоциональному выражению российского историка А. Мартиросяна, «едва ли не чемоданами приносила документальную информацию». 9 июня к переговорам с Гессом подключился лорд-канцлер Джон Саймон, а уже 10 июня о содержании их беседы будто бы стало известно Сталину – по информации Кима Филби.
     В-третьих, англичане перехватили и расшифровали радиограмму, которая доводила до командующих группировками войск на востоке содержание распоряжения главнокомандующего сухопутными войсками вермахта от 10 июня 1941 года – 22 июня в нем называлось датой нападения на СССР. Доступ к материалам британского центра радиоперехвата в Блечли имела уже упомянутая «кембриджская пятерка». Правда, возникает вопрос: почему опытные штабные офицеры вермахта не стали пересылать совершенно секретный документ курьерами на самолетах, как они это делали в период боевых действий?
     В пользу версии о том, что высшее государственное руководство Великобритании заранее знало дату нападения Германии на СССР, говорит и такой малоизвестный факт. После войны стало известно содержание шифртелеграммы, которую направил в Берлин 24 апреля 1941 года военно-морской атташе при посольстве Германии в Москве Баумбах:
     «1. Циркулирующие здесь слухи говорят о якобы существующей опасности германо-советской войны, чему способствуют сообщения проезжающих через Германию.
     2. По сведениям советника итальянского посольства, британский посол называет 22 июня как дату начала войны.
     3. Другие называют 20 мая.
     4. Я пытаюсь противодействовать слухам, явно нелепым».
     Выходит, уже в начале третьей декады апреля посол Великобритании в СССР Стаффорд Криппс обладал информацией о дате агрессии. Примечательно и то, что германский военно-морской атташе наивно считал полученные им сведения дезинформацией! Так высок был в Германии уровень секретности при подготовке войны против СССР. И посла Германии в Москве, и аппарат военного атташе держали в неведении относительно истинных планов фюрера.
     Сегодня известно и то, что сведения о дате агрессии Германии добыли также американцы. Президентом США Рузвельтом было принято решение проинформировать об этом Лондон и Москву. Информацию получил американский дипломатический работник в Германии Сэм Вудс, контактировавший со скрытыми противниками нацизма в немецком госаппарате. Суть донесения из Берлина была сообщена советскому послу Константину Уманскому 20 марта 1941 года.
     НО ЕСТЬ ФАКТЫ и иного рода. Против версии об осведомленности Сталина относительно даты начала войны говорят приказы и директивы руководства Наркомата обороны СССР, подписанные в последние дни перед войной.
     18 июня – нарком обороны и начальник Генштаба подписывают приказ № 0039 о развертывании строительства оперативных аэродромов. Отмечается, что «положение с ходом строительства оперативных аэродромов недопустимо плохо. На 1.6.41 г. охвачено строительством только 50% от утвержденного мною плана строительства аэродромов на 1941 г. Особо плохо ведется строительство аэродромов в КОВО и ЗапОВО». Военным советам округов приказывается «немедленно развернуть строительство аэродромов широким фронтом с расчетом окончания строительства летных полей не позже 1 августа и полного окончания строительства аэродромов не позже 1 октября 1941 г.».
     19 июня – те же должностные лица подписывают приказ № 0042 по вопросу маскировки аэродромов и важнейших военных объектов. Констатируется, что «аэродромные поля не все засеяны, полосы взлета под цвет местности не окрашены, а аэродромные постройки, резко выделяясь яркими цветами, привлекают внимание наблюдателя на десятки километров. Скученное и линейное расположение самолетов на аэродромах при полном отсутствии их маскировки и плохая организация аэродромного обслуживания с применением демаскирующих знаков и сигналов окончательно демаскируют аэродром».
     Приказывается к 1 июля 1941 года «засеять все аэродромы травами под цвет окружающей местности, взлетные полосы покрасить и имитировать всю аэродромную обстановку соответственно окружающему фону»; к 15 июля округам, входящим в угрожаемую зону, провести мероприятия по маскировке складов, мастерских, парков и обеспечить их полную ненаблюдаемость с воздуха.
     20 июня – нарком обороны, начальник Генерального штаба и член Главного военного совета, секретарь ЦК ВКП(б) Г. Маленков подписывают приказ № 0043 о маскировке самолетов, взлетных полос, аэродромных сооружений. Приказывается «к 20 июля 1941 г. силами авиачастей с привлечением работников авиамастерских произвести маскирующую окраску всех имеющихся самолетов согласно прилагаемой схеме окраски, за исключением нижней поверхности, которую оставить с прежней окраской»; «к 10 июля 1941 г. произвести маскировку всех существующих взлетно-посадочных полос, бетонных рулежных дорожек и якорных стоянок самолетов применительно к фону окружающей местности».
     Выходит, узнав о дате нападения, Сталин не поставил в известность ни наркома обороны С. Тимошенко, ни начальника Генштаба Г. Жукова, ни секретаря ЦК партии Г. Маленкова? В это трудно поверить. Но факт остается фактом: судя по документам последних предвоенных дней, Наркомат обороны мыслил отчасти мерками мирного времени, планируя завершение многих важных мероприятий в июле - августе и даже в сентябре. Экстренные меры стали приниматься только во второй половине дня 21 июня – после того как в Кремле побывал нарком обороны Тимошенко (с 19 часов 5 минут до 20 часов 15 минут).
     Сталин, вероятно, в силу каких-то причин буквально до последнего мирного дня считал, что Гитлер все же не решится напасть на СССР летом 1941-го. То ли он оказался в плену нераспознанной им дезинформации, полученной, с его точки зрения, из очень надежного источника, то ли ожидал, что нападению будет предшествовать ультиматум со стороны Германии, выдвижение ею экономических и геополитических требований (об этом, кстати, говорилось в некоторых донесениях советских агентов). Сказывались, несомненно, и сомнения относительно искренности предупреждений из Лондона и Вашингтона, которые не без оснований подозревались в стремлении втянуть Советский Союз в войну.
     Вождь, судя по воспоминаниям военачальников, в мае –июне раздражительно воспринимал предложения Наркомата обороны об усилении войсковых группировок на западных рубежах, опасаясь спровоцировать Гитлера. Правда, переброску дополнительных соединений он все-таки разрешил, но однозначных указаний о приведении войск западных военных округов в полную боевую готовность из Москвы так и не поступило (имеются лишь косвенные свидетельства о какой-то предупреждающей шифртелеграмме из Генштаба от 18 июня, но ее полный текст неизвестен историкам).
     Полной ясности в вопросе о мотивах поведения Сталина нет. Внешнеполитическая стратегия СССР формировалась перед войной крайне узким кругом советских руководителей – Сталиным, наркомом иностранных дел Молотовым и наркомом внутренних дел Берией. Записей конфиденциальных разговоров в кремлевском кабинете Сталина и на его даче в Кунцеве, разумеется, не велось.
     Надо иметь в виду и такой фактор. Сталин, скорее всего, верил в то, что Красная Армия даже при самом худшем варианте развития событий способна выдержать удар вермахта. Нарком военно-морского флота Н.Г. Кузнецов писал по этому поводу: «Анализируя события последних мирных дней, я предполагаю: И.В. Сталин представлял боевую готовность наших вооруженных сил более высокой, чем она была на самом деле. Совершенно точно зная количество новейших самолетов, дислоцированных по его приказу на пограничных аэродромах, он считал, что в любую минуту по сигналу боевой тревоги они могут взлететь в воздух и дать надежный отпор врагу. И был просто ошеломлен известием, что наши самолеты не успели подняться в воздух, а погибли прямо на аэродромах».
     Разумеется, в первые часы войны были примеры высокой боеготовности отдельных авиаподразделений. Советские летчики смело вступали в бой с немецкими асами, бесстрашно шли на таран. Но, увы, не их отвага «делала погоду» в воздушной обстановке на западных границах СССР 22 июня 1941-го.
     Проявившаяся в начале войны низкая боеготовность РККА, особенно авиации, стала полной неожиданностью для Сталина. Этим во многом объясняется его жесткость в отношении руководящих кадров ВВС, вследствие беспечности которых 22 июня большая часть авиации в западных военных округах была уничтожена на аэродромах.
     Сохранилась докладная записка № 03 от 28 июня 1941 года начальника 3-го отдела (военной контрразведки) Северо-Западного фронта дивизионного комиссара Бабича, в которой, в частности, говорится: «Командир 7-й авиадивизии полковник Петров с самого начала боевых действий все боевые вылеты организовывал по своему усмотрению, надлежаще боевыми операциями не руководил с самого начала. 19 июня Петров был предупрежден заместителем командующего ВВС по политработе о возможных военных действиях; ему был указан срок готовности к 3 часам 22 июня с.г. Петров к этому указанию отнесся крайне халатно. Не истребовал от командиров полков выполнения этого указания, и полки фактически были противником застигнуты врасплох, в результате чего и были большие потери самолетов на аэродромах».
     Не лучше, чем в авиадивизиях Прибалтийского особого военного округа, дела с боеготовностью обстояли в частях ВВС Киевского особого военного округа (стал Юго-Западным фронтом). В спецсообщении 3-го Управления Наркомата обороны (управления военной контрразведки) № 36137 от 1 июля 1941 года указывалось: «Несмотря на сигналы о реальной возможности нападения противника, отдельные командиры частей Юго-Западного фронта не сумели быстро отразить нападение противника. В гор. Черновицах 21 июня с.г. летный состав был отпущен в город, вследствие чего истребительные самолеты не были подняты для отражения нападения противника. Командир 87-го ИАП 16-й авиадивизии майор Слыгин и его заместитель по политчасти батальонный комиссар Черный в ночь под 22 июня вместе с другими командирами пьянствовали в ресторане города Бучач. После получения телеграммы из штаба 16-й авиадивизии о боевой тревоге командование полка, будучи в пьяном состоянии, не сумело быстро привести в порядок полк». Подобного рода тревожные донесения и стали, видимо, толчком к решению об аресте и расстреле ряда генералов ВВС...
     Конечно, минувшую войну уже не «переиграть», но вывод о роли разведки и важности профессионализма ее сотрудников напрашивается сам собой. Кадровая чехарда в предвоенные годы вынесла на поверхность людей случайных, и, знакомясь с «Воспоминаниями разведчика» Новобранца, в этом убеждаешься лишний раз.