За окном навязчиво, как дворовый музыкант, барабанил ливень. Он так монотонно стучал по стеклу, что вряд ли получилось бы переложить эту мелодию на ноты. Даже глухое шипение испорченного радиоприемника выразить было бы легче. В соседней комнате бренчали на четырех перетянутых струнах расстроенной гитары. Остальные были оборваны. Играли негромко, чтобы не услышали воспитатели.
     - В такую погоду, говорят, легче засыпать. А у меня не получается, - обратился Генка к своему соседу. - Еще эти «барды» за стеной... Достали.
     - Ты думаешь, что гитарист разучивает своего кузнечика? - отозвался Славка. - Они так шифруются, чтобы машинка не гудела. Малёк татуировки колет. Хочешь, и тебе что-нибудь сделает? Я с ним договорюсь.
     - Не знаю...
     - Ладно, перетрем. Ген, у нас же завтра контрошка по алгебре. Может, прогуляем?
     - Нет, я пойду. А то уже конец четверти. Лучше со всеми вместе, глядишь, и спишешь чего...
     И в комнате, и за окном было темно. Все фонари в округе выбили из рогатки свои же, детдомовские ребята. Генка достал мобильник: простенький Alkatel с черно-зеленым дисплеем. Его подарил ему старший брат. Кроме телефона и боксерских перчаток, у Генки ничего не было. Он увлеченно нажимал на кнопки, и комната, напоминавшая больничную палату, слегка осветилась.
     - Спать пора-а-а, - прозевал Гена, убирая сотовый под подушку.
     - Утром будет дельце: таксисты просили машины помыть, - теперь не унимался Славка. - Две сотки как с куста. Хочешь, и тебя возьму.
     - Заметано.
     Еще затемно Славка разбудил Генку.
     - Поднимайся. Пока умоешься, рюкзак соберешь... А то у Седого и без нас клиентов хватает.
     Гаврилов быстро натянул брюки, привычным движением руки накинул рубашку - прямо как солдат по команде «Подъем!»
     Детский дом находился в центре Пскова, и до вокзала было всего-то четверть часа пешком. Ребята отправились привычным маршрутом и возле школы повернули за сарай, их неизменное место перекура на переменах. Ветхое здание было осевшим и заброшенным, с устойчивым запахом полыни и сырой древесины. На прошлой неделе Генка впервые в жизни попробовал здесь самогонку, прямо из бутылки. Пытаясь отхлебнуть как можно больше, он с жадностью приник к горлышку, поднял голову вверх, сделал большой глоток и... съежился как сморчок. А потом отплевывался - долго и отчаянно. С тех пор Гаврилов решил стать бескомпромиссным трезвенником.
     По пятницам, перед дискотекой, у сарая приторговывали коноплей, но Генка отказывался и от нее, хотя его частенько подбивали затянуться планом.
     Славка достал желтую пачку с изображением верблюда.
     - Осторожно, - оскалился он и размашисто плюнул на землю. «Ракета» пролетела возле Генкиного ботинка. - Какой невоспитанный верблюд...
     Его верный друг был хулиганистым малым. Однако он знал: с Генкой нельзя перегибать палку, он выдержан и спокоен, но если его задеть, то церемониться не станет. Все-таки третий юношеский по боксу. Вот и гоношился Славка, как Моська на слона...
     Генка почти не курил, лишь иногда баловался за компанию.
     - Табачный дым ослабляет память, - голосом Светланы Анатольевны, воспитателя из детдома, продекламировал он, - а еще в сигаретах содержится радиация.
     Они шли по улице Горького. Пустой и сонной, пригреваемой лишь первыми лучами солнца. Тротуар еще не просох после затяжного ночного дождя. Кое-где, в небольших рытвинах, словно в полудреме, застыли лужи.
     - Пролетарский писатель, - завел Генка разговор о литературе, посмотрев на табличку одного из домов. - О, смелый Сокол, в бою с врагами... Ты, кстати, Горького и Толстого читал?
     - Ни Сладкого, ни Худого... - пытался отшутиться Славка...
     - Может быть, поэтому тебя и отчислили из суворовского? А еще прозаик...
     Славка действительно пробовал писать рассказы, но они получались у него черствыми, как прошлогодняя корка хлеба.
     - Да, говорю же, за драку, за правду отчислили...
     Ребята тем временем проходили мимо ларька.
     Гаврилов полез в карман, чтобы купить чего-нибудь «по мелочи» и только сейчас обнаружил, что забыл сотовый под подушкой. Он ничего не стал говорить об этом Славке, хотя доверял ему почти как старшему брату. Денег в кармане тоже не оказалось.
     - Ну, ничего, сейчас заработаем.
     * * *
     Родителей своих Генка не помнил. Они умерли, когда ему не было еще и двух лет. Их с братом взяли к себе на воспитание родственники, которые хотя и присматривали за ними, но все же предоставили ребятам полную свободу во всем. Соседи возмущались, учителя негодовали... Однажды за детьми приехала милиция: Генку увезли в интернат, Лешку - в детдом... С тех пор жизнь его круто изменилась, но он не отчаивался...
     На вокзале их уже давно ждал Седой. Ребята вымыли его старенькую «Волгу», и Генка стремительно пустился в школу, раздумывая на бегу, что сегодня расскажет о Евгении Онегине. Бежал он быстро, словно выступал на городских соревнованиях. Боялся опоздать.
     Это был его день. О романе в стихах он ответил бойко, с контрольной по алгебре вроде бы справился, по географии не спросили. Вот только вернувшись в детдом, Гаврилов не нашел под подушкой сотового телефона. С минуту он стоял, словно памятник, не шелохнувшись. Казалось, даже сердце в этот момент у него застыло. Генка вывернул наволочку наизнанку, стянул на всякий случай матрас, но свой мобильник так и не обнаружил. Он внимательным взглядом обвел комнату и зачем-то заглянул под диван... Сомнений не было - телефон украли.
     Дверь скрипнула, и в комнату вошел Славка. Он испугался, но Генка этого не заметил. Говорят, что от горя внимание обостряется. У Гаврилова все было наоборот, да и не мог он подумать на своего соседа по комнате.
     - Ты что, уборку затеял? - спросил тот.
     - У меня телефон украли... - промолвил Генка, недоумевая.
     - Ты никому ничего не говори, - предупредил Славка. - Не поднимай шума, чтобы не спугнуть крысу. Но этого ворюгу мы все равно с тобой прищучим...
     Гаврилов прислушался к Славкиному совету и, кроме Светланы Анатольевны, никому ничего не сказал.
     После ужина ребята собрались в соседней комнате, где каждый вечер звучал «Кузнечик». В углу, поджав по-турецки ноги, сидел щупленький яйцеголовый паренек с оттопыренными ушами. За невысокий рост его прозвали Мальком. Он, словно шкатулка, был расписан под хохлому наколками. Малёк как заправский оратор вещал своим наивным слушателям об осторожности, с которой надо подходить к выбору татуировки.
     - Раньше наколки были, как феня, - декламировал он сипловатым голосом заученный, словно есенинские стихи, монолог, - нарисовался не по масти - попал в маргарин.
     Его жаргоны никто не понимал, но все внимали ему, как блатному авторитету на зоне.
     - За наколку, - увлеченно продолжал Малёк, как будто рассказывал все это в первый раз, - можно и под ментовский пресс попасть, и под воровской.
     Его маленькие, как у хорька, глазки, рассеченные шрамом поперек покатого лба, загорались с каждым словом все сильнее. Слушая Малька, можно было подумать, что последние лет этак шестьдесят-семьдесят несовершеннолетний подросток провел в прокуренной тюремной одиночке. Он с таким презрением смотрел на своих сверстников, словно они в чем-то перед ним провинились.
     - Кто-нибудь знает, что означают пять точек, нанесенные между большим и указательным пальцем, словно на игральную кость? - спросил он, посмотрев на Генку.
     Завсегдатаи как дважды два выучили этот символ, но перебить «пахана» никто не осмеливался.
     - Толкуют эти точки по-разному, - самодовольно улыбаясь, продолжал Малёк, - один в четырех стенах, четыре вышки и зека, один среди друзей...
     - Малёк, а если наколоть значок Зорро, - вдруг бесцеремонно перебил его Славка, укрывшийся за Генкиной спиной, - такая наколка имеет смысл?
     - Зона, - ответил исколотый самородок, выдержав небольшую паузу.
     - А я думал Земфира... - раздосадованно возразил Славка.
     - Да ладно, это чё, - вмешался в разговор Рэппер, - Тимати ваще наколол себе звезду на локте, он что, вор в законе?
     - Не по понятиям живет, - согласился Малёк. - Да этого Тимати блатные порвали бы как тузик грелку. Кончаем базар, тишину поймали. Рыжий, сыграй любимую.
     И гитара застонала «Кузнечика».
     - Генка, хочешь тебе наколю волчью пасть или тигра с оскаленными зубами, - предложил Малёк, недобро улыбаясь, - человек человеку волк.
     - Да, нет... мне бы что-нибудь попроще, лучше просто «Г»: и Гена, и Гаврилов...
     Утром Гена пожалел об этой наколке, мелкими, но еще заметными точками нанесенной на кожу, но было поздно. Не сотрешь ее ластиком, как грифель карандаша. Рюкзак Гаврилов собирал неохотно. Сосредоточиться у него не получалось: то ручки забыл на столе, то учебник по химии. Он был рассеян, как Лафонтен. В дверь постучала Светлана Анатольевна.
     У парня закралось тревожное предчувствие: неужели она пронюхала про наколку? «Вот сейчас мозги начнет полоскать», - подумал он.
     - Гена, это твой телефон?
     - Мой, а как вы его нашли...
     - Обещай, что не станешь устраивать травлю и драки.
     - Честное слово.
     - Его Слава у тебя украл. Он сильно задолжал кому-то, ему нужны были деньги...
     После уроков Генка подошел к Славке. Кулаки у Гаврилова как-то сами сжимались, но он пытался сохранить спокойствие...
     - Не дал бы слово, что тебя не трону, морду разбил бы.
     - А вот и разбей... слабо?
     - Я работу нашел на лето, - неожиданно сдержанно ответил Гена, - хочешь, и тебя устрою...
     Через неделю бывшие друзья уже трудились на стройке: вместе месили раствор, подносили песок, подливали воду. Руки у них стали шершавыми, как картофельная кожура, и постоянно шелушились. Их густо усеяли цыпки, а под ногтями забилась грязь.
     Генкина казенная рубашка из хлопковой постепенно превращалась в гипсокартонную. Стирал он ее каждый вечер, но и это не помогало. Днем она размокала, пропитывалась цементом, а к концу работы подсыхала и принимала неопределенную форму. Знал Генка, что скоро, совсем скоро он оденется как франт. Оттого-то и работали они со Славкой допоздна, почти без перекуров. На днях Гаврилов поступал в строительный колледж, и ему хотелось появиться там в финском костюме.
     * * *
     Вступительные экзамены он выдержал, а вот учиться не стал. В конце июля из Тюмени к Генке приехал брат. Он уже окончил первый курс военного института. Генка всегда им восхищался и даже в какой-то степени завидовал ему.
     Несколько лет Алексей Гаврилов воспитывался в учебном центре под Псковом, затем служил там срочную, а после решил стать офицером и поступил в училище, военно-инженерное.
     - Генка, не валяй дурака, нечего по дворам слоняться, - заговорил однажды с братом Алексей, - что тебе даст этот техникум? Завтра поедем в учебку. Там меня воспитали, из тебя тоже человека сделают.
     Генка как-то даже расстроился, но спорить с братом не решался. Они прогуливались по шумному городу, где отовсюду доносились тревожные гудки автомобилей и зазывающие крики торговок. Но Генка ничего этого не слышал. Ему представлялось, как через день-другой он уже станет солдатом в его-то неполных пятнадцать годков. Парень еле волочил ноги, как будто вместо сандалий втиснул их в кирзовые сапоги.
     - Да не волнуйся, там лучше, чем в детдоме, - пытался Алексей привести его в чувство, - ну если тебе не понравится, пойдешь в техникум.
     - И ты на меня не обидишься, - робко отозвался Генка.
     - Конечно, нет, - улыбнулся Алексей. - Ну чего ты боишься? Будешь ходить в обычную школу. Только вместо Светланы Анатольевны за тобой будет присматривать Валентин Анатольевич... Пойдем на перрон, скоро поезд.
     От Пскова до Острова (так назывался райцентр, где находилась учебка) было чуть больше часа на электричке. За окном проплывали густые сосновые леса, в отдалении проглядывали села.
     - Леш, а кого там готовят?
     - Механиков-водителей, крановщиков, электриков, - начал было старший брат. - Скоро уже приедем, и ты все узнаешь.
     Заместитель по воспитательной как родного обнял Лешку.
     - Случилось чего, - участливо спросил, - или ностальгия замучила?
     - Брата привез, - без лишних предисловий ответил Алексей, - возьмете воспитанником?
     - Да я бы рад, - отозвался Валентин Анатольевич, - но разве это я решаю? Тут же и ходатайство нужно из детского дома, и с управлением образования согласовать... Ты же помнишь, вас восемь воспитанников было, а сейчас их всего двое осталось. И никто, кроме нас, если говорить по правде, этим заниматься не хочет. Ну, надеюсь, что-нибудь придумаем...
     Генка как-то сразу почувствовал на себе пронизывающие чуть ли не насквозь голубые глаза подполковника Лукьянчука. Усы у офицера были густыми, но уже изрядно поседевшими. Посматривал он на парня строго и в то же время с какой-то располагающей улыбкой. «Уши у него большие, но лапшу на них не повесишь», - подумал Генка. Но в целом ему в учебке понравилось.
     В конце августа Гаврилов стал воспитанником центра. Он поселился вместе с солдатами в приземистой казарме учебного дивизиона. Генке выдали камуфляж и определили его в кадетский класс. Учился он поначалу неважно. Даже тройки порой приходилось ему натягивать. Но с тех пор в жизни парня многое изменилось. У Гаврилова не оставалось ни одной свободной минутки: занятия, самоподготовка, футбольная и волейбольная секции... Больше всего Генке нравилось ходить на стрельбы, и стрелял он так метко, что ему завидовали даже офицеры. Вечерами, хотел он того или нет, с ним дополнительно занимались и школьные учителя, и педагоги учебного центра. Такую заботу о себе Генка считал излишней, и она нередко удручала его.
     - Тоже мне, няньки в погонах, - откровенничал он с солдатами, - пусть своих детей воспитывают.
     Гаврилову не хватало общения со сверстниками. Но тройки в его дневнике стали такой же редкостью, как подберезовики в сосновом бору. Он уже привыкал и к армейскому распорядку дня, и к форме, и к берцам...
     Подполковник Соловей неизменно проверял у Генки домашнюю работу по русскому языку. На этот раз он нашел в ней лишь две ошибки.
     - Все, что нужно посмотреть по словарю, - произнес Сергей Анатольевич, - я подчеркнул карандашом. Ты же - шахматист. Тебе нужно знать, как пишется слово «рокировка».
     На днях Генка стал чемпионом школы по шахматам. Во время игры он всегда брал инициативу в свои руки и никогда не жалел фигуры, пытаясь с ходу перевести игру из дебюта в эндшпиль. Не получалось у него только обыграть подполковника Лукьянчука.
     - Математику сделал? - спросил подполковник Соловей.
     «Да, в детдоме со мной так не нянчились», - подумал про себя Гаврилов.
     - Так точно... Товарищ подполковник, отпустите в Псков на выходные. У друга день рождения.
     - Понимаю, но ты уже отпрашивался на прошлой неделе. Поэтому извини...
     Но искушение увидеть Славку и прежний детдомовский мир было слишком велико. Гаврилов ушел в самоволку, а когда вернулся, подал повинную, весьма необычную по содержанию: «Учитывая мое поведение, прошу отчислить меня из рядов воспитанников учебного центра».
     - Каких рядов? Ты же последний из могикан, - усмехнулся Лукьянчук. - Эх, Генка-Генарёк, не поступай так больше. Никогда!
     - Даю вам слово будущего офицера, - пообещал Гена и строевым шагом отправился в казарму.
     До окончания школы оставался месяц. Генка закинул голову на спинку стула, засунул руки в карманы и закрыл глаза. Он представил себя курсантом Серпуховского военного института Ракетных войск. И тут же по лицу пробежала тень: сами по себе мечты не сбываются. За них надо бороться.
     
Таких питомцев, как герой этого очерка, у военного ведомства 179.