Надежность?
Нет, расхлябанность!
     Однажды я спросил у генерала и академика Е.А. Негина о том, насколько первые образцы атомных бомб отличаются от современных.
     Конструктор улыбнулся:
     - Во-первых, «бомб» уже нет, хотя нас по-прежнему называют «бомбоделами», а есть «изделия» или «ядерные боеприпасы». Ну а отличие такое же, как у телеги от болида «Формулы-1».
     - Неужели?! Что-то не очень верится...
     - А кстати, - оживился ученый, - прогресс и в машиностроении, в частности в автомобилестроении, не меньший. У нас он просто более заметный. Для специалиста, конечно...
     Вспомнился этот разговор с Евгением Аркадьевичем сейчас, когда я познакомился с документами, которые позволяют представить, как именно шла сборка первых атомных бомб.
     Это были лучшие лейтенанты в армии - отличники учебы, с «идеальной биографией», как характеризовали их работники спецслужб. Но главное их отличие - умение быстро схватывать сказанное и четко выполнять все инструкции, сколь бы странными (с их точки зрения) они ни казались! А болты, гайки, шурупы, шайбы, винтики, крошечные и довольно громоздкие детали поступали к ним в весьма своеобразном виде. Они были покрыты маслом, упрятаны в специальных пакетах. Причем на каждом из них стояла фамилия человека, который проводил упаковку и проверку детали.
     Лейтенантам полагалось распаковать все полученные узлы, а промасленные детали поместить в медицинский стерилизатор. Туда наливали бензол, в нем и кипятили гайки и шайбы. Масло легко и быстро смывалось. Лейтенанты не подозревали, что пары бензола крайне вредны. Они были молоды, да и очень увлечены новым для них делом. Оно было очень почетным и страшно ответственным! Ведь они первыми в армии собирали ядерные бомбы.
     Их было ровно сто. И многие годы число их не увеличивалось, вот только количество звездочек и их размеры на погонах менялись. Как и сложность «изделий», которые офицерам довелось собирать.
     Вспоминает один из ветеранов подразделений особого риска майор в отставке С. Владимировский:
     - Однажды в присутствии большой группы генералов - более 20 человек - наша бригада проводила контрольную сборку трех изделий. Сборкой занимались три группы со сдвигом по времени на полчаса. Времени на сборку одного изделия потребовалось 15 часов. Был в этом изделии узел - центральный блок разводки с десятком разъемов. К некоторым из них было трудно подсоединить жгуты. Вообще в те годы многие узлы изделий были громоздкими, большого веса. Блок фидеров для передачи энергии на подрыв шарового заряда по массе доходил до 200 килограммов... Однажды у нас в части был случай, когда с высоты примерно шесть метров при выгрузке из машины люлька с двумя комплектами узлов в своих тарах перевернулась, и весь груз обрушился на бетонный пол, причем сверху упали самые тяжелые узлы - блоки автоматики и блоки фидеров по двести и более килограммов. Срочно была организована проверка, которая показала полную исправность всех приборов и узлов. Хороший пример абсолютной надежности первых атомных бомб.
     Совсем иначе отнесся к тому случаю главный конструктор. Академик Ю.Б. Харитон потребовал от своих подчиненных срочно изменить инструкцию по перегрузке узлов с автомобилей на монтажную площадку. Юлий Борисович тщательно следил за тем, чтобы на всех этапах работы с изделиями соблюдалась полная безопасность. Такое его отношение стало гарантией того, что никаких крупных аварий с атомными бомбами у нас, к счастью, не было.
     «С топором на атом!»
     В каждой шутке есть доля правды. И в этой тоже... Она родилась вскоре после того, как заработали первые «Иваны». Реакторы капризничали, часто возникали аварийные ситуации.
     Вспоминает Вера Гордина, которая работала на «Маяке» с 1948 года:
     - К сожалению, многих уже нет в живых. Из тех, кого называют первопроходцами. Нет и Долишнюка, который в свое время «бегал с топором на атом». Он являлся неиссякаемым источником анекдотов. «С топором на атом» - не просто слова. Однажды на одном из реакторов «завис» канал, то есть его нельзя было разгрузить, как положено, - вниз. Его пытались поднять «наверх», в центральный зал, и разгрузить там. Но канал не шел ни туда, ни сюда, «завис». Тогда и придумали «план» освобождения канала. Каждый сотрудник брал кувалду, бежал к каналу, бил по нему и сразу же бегом возвращался, освобождая место следующему. У всех, кто тогда бежал «с топором на атом», позднее с одной стороны головы выпали волосы. Правда, потом они возродились и выросли.
     Вскоре случилась еще одна неприятность. Вдруг завыли сирены. Да так, что их услышали не только на реакторе, но и в городе. Такое впечатление, будто случилась страшная авария. А потом наступила тишина...
     Оказалось, лаборант уронил отвертку внутрь реактора. Он попытался достать ее, но мешал центральный регулирующий стержень. И тогда лаборант решил его вытянуть. На всем объекте заревели сирены! Лаборант, правда, не растерялся - тут же вернул стержень на место. Сирены стихли. Паника возникнуть не успела.
     Нестандартные (точнее - непредвиденные ситуации) случались часто. Причем некоторые из них казались... мистическими.
     М. Громова - ветеран радиохимического производства - рассказывает о таком случае:
     - В ночную смену спускаюсь вниз по лестнице мимо третьего отделения в довольно хорошо освещенный, широкий и длинный коридор и вдруг испытала какой-то страх. Пройдя по пустому коридору метров пять, ощутила, что страх вроде бы прошел. Я постояла немного в недоумении: странно, ведь я никогда ничего не боялась! По этому коридору многие из нас шли на смену во второе, третье отделения и в диспетчерскую. Я решила вернуться и еще раз пройти до лестницы. Не доходя до поворота к лестнице один-два метра, снова испытала страх, еще более сильный. Отошла назад - отпустило. Тогда я подошла к телефону и попросила дежурного дозиметриста срочно спуститься с прибором ко мне. По сигналу на телефонном пульте он знал, где я нахожусь. Он спустился с противоположной стороны, настроил прибор, и мы вместе пошли к той стене, где в нише проходили технологические трубы с вентилями. Вскоре прибор начал реагировать на излучение. Около стены, в которой с обратной стороны была ниша, прибор зашкалил. Стало ясно, что случилось: «активная жидкость вышла из берегов!» Когда мы отошли на безопасное расстояние, дозиметрист спросил, как я узнала, что здесь высокая активность. Я в шутку ответила: измерила, мол, своим организмом... Я дала задание слесарям доставить листы свинца. Объяснила, что надо прикрыть часть стены, чтобы другая смена и дневной персонал могли пройти на рабочие места, не получив облучения. Ну а саму аварию можно было устранить только с помощью тяжелой техники. И тут раздается звонок из Москвы от Славского, которому уже успели доложить о ЧП. Трубку передали мне. Я не успела и рта раскрыть, как услышала красочную подборку крепких словечек. Тогда я просто отключила зуммер. Славский перезвонил, поинтересовался, с кем разговаривает. Я объяснила Ефиму Павловичу, что здесь производство, обслуживаемое интеллигентным персоналом, а не строительная оперативка. Славский уже спокойно, по-доброму расспросил, что произошло и что предпринимаем. Днем авария была устранена.
     Оба - и Громова, и Славский - вспомнили в тот момент самое начало строительства комбината. Тогда на оперативках Славский не стеснялся в выражениях. Некоторые женщины даже демонстративно покидали совещание. Ефим Павлович начал сдерживать себя. Впрочем, атмосфера тогда здесь была сугубо «мужской». Тем более что в гигантском котловане для первого реактора работали заключенные. Они по-разному относились к инженерам «с воли». Однажды старший из зэков предупредил Громову, что она и далее может свободно ходить по стройке, мол, ее никто и пальцем не тронет, а вот ее напарницу «уже проиграли в карты»...
     Подобные предупреждения на стройке не игнорировали, к ним прислушивались. Напарницу Громовой из котлована на всякий случай убрали. После пуска первого реактора число заключенных немного сократилось, но они оставались здесь еще долгие годы - в строй вступали боевые реакторы один за другим: стране требовался плутоний. Много плутония, потому что началась гонка ядерных вооружений.
     Биоточки для собак и баранов
     Это не легенды, а быль. Во время ядерного взрыва животные - а их на полигоне было много - вели себя по-разному. И, что греха таить, они не раз удивляли испытателей своим поведением.
     Дворняжка уже пережила один ядерный взрыв небольшой мощности, и ее решили использовать еще раз, чтобы узнать, как она будет вести себя при втором взрыве. Собаку привязали цепью к анкеру, закрепленному в земле на краю Опытного поля. Там животное подвергалось только облучению.
     Люди покинули опасную зону, собака почуяла что-то необычное. Она уже однажды переживала нечто подобное. Дворняга попыталась перегрызть цепь, но это ей не удалось. Потом она начала копать ямку. Буквально за несколько секунд до взрыва она легла в ямку, повернулась мордой в сторону взрыва и прикрыла лапой нос. Ударная волна пронеслась над животным, световое излучение лишь подпалило ее шерсть, но от радиации она все же не убереглась...
     Эту историю медики рассказывали всем новичкам, которые начинали служить на ядерном полигоне: мол, даже собака понимает, как нужно беречься от ядерного взрыва.
     Другая история, о которой тоже не забывают упомянуть ветераны, повествует об упрямом баране, проявившем поистине «человеческую мудрость». Сначала он всеми силами старался остаться в грузовике, когда его привезли к землянке, в которой ему надлежало быть во время взрыва. Все-таки его засунули в блиндаж, а двери плотно прикрыли.
     Сразу после взрыва испытатели должны были извлечь экспериментальных животных, которые располагались по всему Опытному полю. Один из испытателей быстро разгреб землю: блиндаж после взрыва был завален, сделал лаз к двери. Он попытался пролезть в блиндаж задом - так было удобнее. Едва приоткрыл дверь, как сразу же почувствовал сильнейший удар по «мягкому месту». Он буквально вылетел из траншеи, а следом за ним выскочил обезумевший от страха баран. Впрочем, животное дальше повело себя разумно: баран стремительно влетел по трапу в кузов грузовика и прижался к кабине, дескать, теперь ни за что вы меня отсюда не стащите...
     Доктор медицинских наук И. Василенко, один из руководителей медико-биологических экспериментов на Семипалатинском полигоне, рассказывает:
     - При первом ядерном взрыве, поскольку отсутствовали даже ориентировочные данные о возможных дозах облучения, биоточки оборудовали через каждые 250 метров так, чтобы получить все степени поражения (гибель на месте, тяжелую, среднюю, легкую и отсутствие поражений). При первом испытании ядерного устройства на Опытном поле было выставлено 1.535 животных, в том числе 129 собак, 417 кроликов, 375 морских свинок, 360 белых мышей и крыс, 170 овец и коз, 64 поросенка. Во время второго испытания (1951 год) на Опытном поле было размещено 237 животных, включая 33 крупных (коров, лошадей, верблюдов)... Материалы исследований, выполненных на полигоне, уникальны. Они нашли широкое практическое применение...
     По вечерам испытатели часто не могли заснуть. В виварии, что находился в городке, выли собаки. И те, которые вернулись с Опытного поля, и те, которым еще предстояло туда попасть. Этот вечерний вой помнят все, кто служил и бывал в те годы на Семипалатинском полигоне.
     Беседа с «Бородачом»
     Потом он станет доктором военных наук, профессором, одним из специалистов-фортификаторов, по книгам которого будут учиться многие поколения военных инженеров. Но это будет позже, а пока Юрий Павлович Дорофеев - молодой выпускник Военно-инженерной академии имени В.В. Куйбышева. Свой командный факультет он окончил с красным дипломом, а потому рассчитывал на престижную для развития карьеры должность. По крайней мере, командирскую...
     Но вместо этого оказался в казахстанской степи на берегу Иртыша. Здесь уже были построены какие-то сооружения, и на них ему было приказано ставить датчики. Зачем? Почему? Ради чего? На подобные вопросы никто не отвечал, мол, приказ есть - действуйте! Было от чего чувствовать себя оскорбленным или, по крайней мере, недооцененным. Но самым обидным для капитана было то, что никто ни слова не говорил о том, что здесь происходит.
     Из воспоминаний Ю.П. Дорофеева:
     - Однажды, пожалуй, в конце июля - начале августа, я, присев на дне траншеи, отрабатывал крепление датчиков давления. Где-то в стороне раздался и замолк звук мотора, потом послышались шаги, и голос сверху спросил: «Здравствуйте. Чем занимаетесь, капитан?» Не поднимая головы, я поздоровался и ответил, что, по-видимому, чепухой. Снова голос, по интонации доброжелательный, спросил: «Что так сурово?» Я закончил крепеж датчика и поднялся на ноги. На бруствере окопа, присев на корточки, расположился интересный мужчина с белой бородкой и в светлом льняном костюме. Кто это, я не знал, он же не представился. Я объяснил, что готовился стать командиром, а приходится заниматься вещами, цель которых мне неизвестна, все скрывается. Завязалась беседа. Я рассказал, что окончил академию, что я фортификатор, но больше склонен к подрывному делу, устройству и преодолению заграждений. Собеседник же сказал, что как фортификатор я нахожусь на месте, а коль в душе подрывник, так скоро будет взрыв, который меня непременно заинтересует. Соединяя то и другое, я разберусь, как фортификационные сооружения обеспечивают защиту людей. Без датчиков это установить трудно. Пожалуй, впервые за год после окончания академии мне в доходчивой форме объяснили (а может, и окружающая обстановка способствовала этому) суть моей работы. Слова собеседника тронули.
     «Бородач» поднялся, попрощался и отправился к машине. Только через пару-тройку недель я узнал, что это был И.В. Курчатов.
     Наверное, та встреча на полигоне и определила судьбу капитана Дорофеева. Он увлекся проблемами выживания войск при ядерных ударах и именно в этой области науки нашел свое призвание.

     

---

     Ю. ХАРИТОН.
     И. КУРЧАТОВ (справа) и А. САХАРОВ.
     Е. СЛАВСКИЙ.