ПРИСЛУШИВАЮСЬ... Доносятся отдельные фразы воспоминаний. В двух шагах от меня мужчина фронтового возраста приглушенным голосом говорит соседу:
     - Я воевал на смоленском направлении. Но с Симоновым не удалось встретиться. Знаю, он там был, в самом пекле. А вот стихотворение, посвященное своему фронтовому другу Алеше, я выучил. И он негромко начал читать:



     Ты помнишь, Алеша,
     (и вставил свои слова:
     «Алеша - тоже поэт - Сурков»)
     дороги Смоленщины,
     Как шли бесконечные
     злые дожди,
     Как кринки несли нам
     усталые женщины,
     Прижав, как детей,
     от дождя их к груди...

     И мужчина продолжает читать стихотворение. Близстоящая очередь молчаливо слушает. Он дочитал его до конца. А мои мысли уносятся в далекие годы фронтовой жизни на Карельском фронте.
     Землянка связистов, я дежурю и узнаю, что на нашем фронте - корреспондент газеты «Красная звезда» Константин Симонов. Увидеться не удалось, но вскоре в газете появилась поэма «Сын артиллериста». Я выучила ее, и вот сейчас в очереди в моем уме звучат строки из поэмы:

     Летели земля и скалы,
     Столбом подымался дым.
     Казалось, теперь оттуда
     Никто не уйдет живым...

     Чтобы написать такие строчки, нужно было это видеть и пережить. За давностью с трудом вспоминаю строки:

     Радио час молчало,
     Потом донесся сигнал:
     - Молчал; оглушило взрывом,
     Бейте, как я сказал,
     Я верю, свои снаряды
     Не могут тронуть меня.
     Немцы бегут, нажмите,
     Дайте море огня!

     Очередь медленно продвигалась. Женщина, очевидно, педагог, рассказывала, как она была на встрече с писателем в этом же Доме литераторов и будет помнить о ней до конца жизни.
     И я очень отчетливо вспомнила о самой первой встрече с Симоновым в Кисловодске. Это было летом 1959 года. Симонов приехал на отдых в санаторий имени Серго Орджоникидзе, а я работала в культотделе кисловодского курорта и набралась смелости уговорить поэта выступить перед отдыхающими курорта. К моему удивлению, Константина Михайловича уговаривать долго не пришлось. Он дал согласие. Только спросил, где и когда.
     Встреча состоялась в Нарзанной галерее (центр культурного досуга отдыхающих, зал на 800 мест). В условленное время я его встречала у входа на сцену. Как сейчас вижу его на сцене: высокого роста, одетого в черный костюм, хорошо сидевший на его стройной фигуре, с пышной шевелюрой темно-каштановых волос, с внимательным, пытливым взглядом карих глаз. Чуть покрытое загаром лицо интеллигентного человека восточного типа.
     Появление его на сцене вызвало шквал аплодисментов. Зал был переполнен. Даже открытые окна на улицу были заполнены жаждущими увидеть и услышать поэта. Из вежливости К.М. спросил зал:
     - С чего начнем? С чтения стихов или с вопросов и ответов?
     И, не дожидаясь ответа зала, продолжал:
     - Я предлагаю начать встречу чтением фронтовых стихов, - и он угадал настроение собравшихся, увидев, что в основном в зале люди фронтового возраста.
     Читал поэт стихи не торопясь, чуть-чуть картавя, не заглядывая в книжку и не пользуясь шпаргалкой - наизусть, медленно переходя то на одну, то на другую сторону сцены. Иногда он коротко комментировал, когда, где было написано стихотворение, как оно возникло. Он изредка останавливался в молчании, как бы вспоминая фронтовой эпизод, обращался к сидящим в зале:
     - Есть ли кто-нибудь в зале, кто воевал в Сталинграде?
     С мест раздался ответ:
     - Я.
     - Я все правильно говорил?
     - Так точно, - по-военному ответил сидящий в задних рядах коренастый седой мужчина. Завязался короткий диалог. И поэт переходил к следующему стихотворению.
     Незаметно прошло два часа.
     - Что еще прочесть?
     И вдруг громкий женский голос выкрикнул: «Жди меня». Этот голос подхватили другие: «Жди меня»! «Жди меня»! Это было самое популярное и любимое стихотворение во время войны.
     Поэт был готов к такому пожеланию. Он вышел на середину сцены и негромко, задушевно, как бы обращаясь к любимой женщине, начал читать:
     Жди меня, и я вернусь,
     Только очень жди.
     Жди, когда наводят грусть
     Желтые дожди,
     Жди, когда снега метут,
     Жди, когда жара,
     Жди, когда других не ждут,
     Позабыв вчера...
     В зале послышалось всхлипывание. Поэт продолжал, и на словах
     Жди меня, и я вернусь
     Всем смертям назло...
     ...раздались громкие рыдания. Симонов остановился. Все присутствующие повернулись в сторону рыдающей женщины. Она, всхлипывая, вытирая ладонями лившиеся по лицу слезы, сбивчиво говорила:
     - Ах, зачем вы обманывали, уверяя, что если очень ждать, то вернется. Я поверила вам. Я так, так ждала мужа, а он... - и она опять громко зарыдала.., - он не вернулся, он погиб.
     Опять молчание. Лишь были слышны всхлипы плачущей женщины. Поэт подошел к краю авансцены:
     - Товарищи фронтовики, - негромко, но твердо обратился он в зал. - Встаньте и низко поклонитесь всем женщинам: женам, матерям, сестрам, невестам, которые так же верно ждали с фронта нас, солдат, как эта милая женщина.
     Он низко, в пояс поклонился залу. Все присутствующие в зале мужчины встали и молча стояли, наклонив головы. Стояла волшебная тишина. В глазах сидящих в зале женщин блестели слезы благодарности поэту. После окончания встречи Симонов все преподнесенные ему цветы раздал присутствовавшим женщинам. Подойдя к плакавшей женщине, поцеловал ей руку и отдал оставшиеся цветы.
     Он уходил немного встревоженный и грустный, а вслед ему долго слышались аплодисменты и многократное, дружно звучавшее в один голос слово: спасибо, спасибо...
     Я ВСЕ ЭТО вспоминала, пока очередь двигалась по направлению к Дому литераторов. Время на часах - двенадцать пятнадцать, а мы еще на улице Герцена. Объявленное время прощания заканчивается. Я оглянулась назад: конца очереди не было видно. Началось волнение - неужели не успеем? Решили послать делегацию с просьбой продлить время прощания. Стали поторапливать впереди идущих.
     Я успела войти в Большой зал Дома литераторов. Тишина... Сцена. На ней и рядом цветы, венки, венки, венки с лентами - всех не пересчитаешь. На середине сцены - Он.
     Я задержалась, всматриваюсь в знакомое лицо. Глаза застилают слезы, и образ его расплывается. Меня кто-то, взяв за руку, посадил на освободившееся место. Очередь продолжает медленно двигаться, уходя в боковую дверь на улице.
     Я смотрю на знакомого, глубоко уважаемого человека и вновь вспоминаю, вспоминаю. О совместной работе по проведению Дней абхазской литературы, литературных праздников и о последнем вечере в Государственной библиотеке имени Ленина. Пусть читателя не удивляет, что мои воспоминания связаны с событиями разных лет и даже в разных городах.
     Судьбе было так угодно распорядиться, что я переехала из Кисловодска в Москву, и по служебным обязанностям мне посчастливилось общаться с этим замечательным, умным, талантливым человеком.
     В последние годы, встречаясь в Союзе писателей, я видела, что он очень изменился, хотя и не подавал вида, не снижал работоспособности и активной деятельности. Только в глазах появились грусть и печаль. Фигура его стала сутуловатой, и прерывистое частое дыхание говорило о серьезной болезни. Поговаривали о предстоящей операции.
     ЗАВЕДУЮЩАЯ конференц-залом библиотеки имени Ленина Евгения Сергеевна Суворова попросила меня поговорить с Симоновым о выступлении на встрече с читателями. Я рискнула. Неоднократно мои звонки принимал его секретарь Келерман и категорически запретил даже говорить с Симоновым на эту тему. Но что-то во мне противилось его запрету, и я продолжала звонить. На очередной звонок трубку взял Константин Михайлович.
     Я сказала о просьбе и сразу же оговорилась, что если ему трудно, то можно перенести встречу на период после его выздоровления. Но в ответ услышала твердое: «Я согласен. Когда? - и добавил: - Может быть, это будет моя последняя встреча с читателями».
     Назначена встреча была на 19 марта 1979 года. Перед самой встречей я позвонила ему. Он спокойно сказал: «Без четверти шесть я буду в библиотеке. О машине не беспокойтесь, доберусь сам».
     Карауля Симонова у входа в здание, я увидела огромную толпу желающих присутствовать на встрече. Спрашивали пригласительный билет. К.М. появился точно в сообщенное время. Зал был переполнен, открыли много лет закрытые двери балкона, внесли все имеющиеся в здании стулья.
     При его появлении на сцене зал, как по военной команде, встал и дружно его приветствовал. Симонов поклонился спокойно, подошел к микрофону, проверил его работу. Аплодисменты не умолкали. Он движением руки остановил рукоплескания.
     - Начнем нашу встречу, - он представил выходивших на сцену писателей Л. Лазарева и Д. Ортенберга. - Вот вместе мы поговорим. Не будете возражать, если первое слово я предоставлю человеку, который много сил отдал тому, чтобы разобраться, что за писатель Симонов?
     Лазарев свое выступление посвятил Симонову-прозаику, автору трилогии «Живые и мертвые», «Разные годы войны», «Солдатами не рождаются». Рассказал о Симонове-драматурге и киносценаристе. Его выступление было скрупулезно и немного затянулось. К.М. почувствовал настроение зала и шутя прервал выступающего: «Оставь нам время поговорить».
     После Лазарева он читал стихи. Читал сначала стоя, держа в руках микрофон, потом попросил разрешения сесть и прочитал несколько стихов сидя за столом. Такие знакомые строчки и такой знакомый голос. На сей раз голос изредка прерывался от мягкого покашливания.
     Представляя Ортенберга, он шутливо сказал:
     - О, этот человек был грозой всех фронтовых журналистов - главным редактором газеты «Красная звезда»!
     Ортенберг рассказал о Симонове как о смелом, находчивом, талантливом журналисте. Как впервые они встретились на Халхин-Голе: «Костя - счастливый человек, он побывал на самых боевых точках Великой Отечественной не только с пером и блокнотом, но и отличился как участник боев. Он бесстрашный...» Тут К.М. его прервал: «Слушай, я трусил, еще как трусил, виду не показывая». Зал аплодировал...
     Время шло к полуночи. Откуда Симонов взял силы, чтобы выдержать столько? Он устал, очень устал, но улыбка не покидала его лицо. На прощание он подарил мне свою книгу «Так называемая личная жизнь» с теплой надписью.
     Вот таким я запомнила его.
     Я сижу на панихиде в Центральном доме литераторов, и в моей памяти до отдельных мелочей живут эти встречи - в Кисловодске и в государственной библиотеке им. Ленина.
     УХОДЯ из жизни, Симонов оставил завещание: похоронить, нет, развеять прах его на Смоленщине. На шестом километре, если ехать из Могилева в Бобруйск, лежит большой камень-валун и резцом на нем просечено имя Константина Симонова.
     Проходя мимо, поклонитесь этому имени писателя, поэта, журналиста, гражданина, отдавшего свое творчество, мысли, сердце, любовь советскому и русскому народу, героически защищавшему свое Отечество. Место, где лежит этот камень-валун, было священным местом писателя. Здесь он встретил первый бой Великой Отечественной войны. Здесь пали смертью храбрых его боевые товарищи, и мог остаться навсегда он сам. И мне хочется закончить строчками из стихотворения, посвященного Суркову:

     Ты знаешь, наверное,
     все-таки Родина -
     Не дом городской,
     где я празднично жил,
     А эти поселки, что дедами
     пройдены,
     С простыми крестами
     их русских могил.

     В тот прощальный день я говорила: прощай, дорогой Константин Михайлович Симонов. А сейчас я говорю: нет, не прощай. Писатели не умирают, они живы, пока живут их книги. Перечитывая их, мы снова погружаемся в те годы, снова переживаем события, что запечатлели они в своих книгах на века.

     

---

     СИМОНОВ (слева) с группой фронтовых корреспондентов, 1941 г.