О чем думали Горбачев и Тэтчер, когда рушилась Берлинская стена
     При ближайшем рассмотрении история обычно теряет изрядную часть героического ореола. Возьмем падение Берлинской стены, одно из тех грандиозных событий, которые предвещали крах коммунизма, конец «холодной войны» и объединение не только Германии, но и Европы вообще, расколотой за сорок лет до того советскими танками.
     Сейчас, глядя на события двадцатилетней давности, мы думаем о них, как о процессе, планировавшемся, готовившемся и контролировавшемся государственными деятелями, генералами и дипломатами. На самом же деле речь идет о хаотичной и спонтанной реакции на происходящее, которую не могли предсказать (не говоря уже о том, чтобы управлять ей) ни в штаб-квартире «штази» (министерство государственной безопасности ГДР. - В. М.), ни в Кремле, ни в кабинетах западных правительств.
     В то время я находился в Западном Берлине. Я помню напряженность, слухи, дикое возбуждение. Помню, как жители Восточного Берлина в экстазе рвались на нейтральную полосу. Помню озадаченные лица охранявших границу «штази», которые неловко мялись под Бранденбургскими воротами, глядя на сотни пляшущих на стене западных берлинцев. И еще я помню, что не мог понять, о чем же они - те, кто с той стороны, - думают и о чем там, за много миль отсюда, на холодном востоке, думает Кремль.
     Сейчас мы это знаем. Кремль был поставлен в тупик. Он давно утерял контроль над событиями, во многом потому что Михаил Горбачев отказался вмешиваться в них. За шесть дней до падения стены Политбюро отчаянно пыталось не выпустить вожжи. Обстановка между тем менялась на глазах. По словам шефа КГБ (В.А. Крючков. - В. М.), на улицы Берлина готовились выйти полмиллиона демонстрантов. Удержится ли Эгон Кренц, новый партийный босс Восточной Германии, г-н Горбачев сомневался. А если Восточная Германия рухнет, как объяснить происходящее простым русским? И как Москве удержать страну без помощи Бонна?
     Министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе, сторонник реформ, предложил наилучший выход: почему бы нам самим не разрушить стену? Его коллега из КГБ сразу же возразил: если мы это сделаем, нас не поймут построившие стену восточные немцы. Г-н Горбачев добавил еще одно: без стены Западная Германия скупила бы восток на корню.
     Кроме того, была еще одна проблема: другие западные лидеры не хотели объединения. Они не могли сказать об этом напрямую, так как это шло вразрез с политикой НАТО, но зато они, по словам г-на Горбачева, пытались заставить Кремль наложить на эту идею вето.
     Он знал, о чем говорил. За два месяца до того Маргарет Тэтчер (премьер-министр Великобритании. - В. М.) посетила Кремль со специальной миссией - не допустить объединения. Она доверяла г-ну Горбачеву и была уверена, что он не выдаст ее секретов. Поэтому, попросив предварительно отключить запись и не вести протокол, она ему заявила прямо: «Воссоединение Германии - не в интересах Британии и не в интересах Западной Европы». Забудьте обо всем, что вы читали в натовских коммюнике. «Нам не нужна единая Германия». И не нужно изменение послевоенных границ в Европе. «Мы не можем этого допустить, это дестабилизирует международную обстановку и поставит под угрозу нашу безопасность».
     К ее несчастью, стенографисты ее слов не забыли и сохранили их для истории. Теперь мы знаем, что 1989 год стал для Запада не меньшей травмой, чем для Востока.
     Г-жа Тэтчер и Франсуа Миттеран (президент Франции. - В. М.) просто не понимали, что задумали русские. Французы были в полном ужасе. Почему Москва не препятствует воссоединению Германии? Миттеран и французская верхушка, как сообщали г-ну Горбачеву коллеги, окончательно перепугались. Жак Аттали (личный советник президента Франции. - В. М.) даже заявил, что, если воссоединение произойдет, он эмигрирует на Марс.
     Однако г-н Горбачев твердо решил не возвращаться к обычной для России реакции раненого медведя. Он не собирался посылать войска для поддержки старых коммунистических динозавров. Несгибаемого диктатора Восточной Германии Эрика Хонеккера (первый секретарь ЦК Социалистической единой партии Германии. - В. М.) он считал «засранцем». При этом наивно верил, что, если Россия позволит демонстрантам свергнуть старых диктаторов, народы Восточной Европы будут ей благодарны.
     Его наивность можно понять. По словам советского диссидента Владимира Буковского, первым получившего доступ к некоторым документам Кремля, проблема была в том, что в действительности советское руководство никогда не знало, что же на самом деле думают массы. В отсутствие свободной прессы партийцы верили собственной пропаганде, а КГБ сообщало им только то, что Кремль хотел слышать.
     Все оказалось совсем по-другому, реакция в России была столь же хаотичной и неуправляемой, как и на остальном континенте. На улицы выходили толпы, а коммунистические партии остались без единой политики, без плана и без руководства.
     Именно это и волновало г-жу Тэтчер больше всего. Она, конечно, была всецело за свободу, но при этом любила порядок, предсказуемость и структуры вроде НАТО, в которых Британия могла играть первые роли. Сделка в Ялте, выделившая России и западным союзникам по сфере влияния, обеспечила, по крайней мере Западу, сорок лет стабильности и процветания.
     Увы, Востоку она процветания не обеспечила. Именно поэтому г-н Горбачев так стремился к переменам. Он понимал, что Москва не может больше поддерживать своих залезших в долги союзников. Он плохо переносил косность Восточной Германии, жестокость режима Чаушеску в Румынии, коррупцию в Болгарии Живкова. Вообще г-н Горбачев, каким его рисуют эти документы, явно руководствовался гуманистическими соображениями. Этот человек, выросший в сталинской России, твердо намеревался покончить со сталинизмом в своей сфере влияния.
     И ему, и его коллегам чрезвычайно льстил энтузиазм, с которым их встречали за рубежом («по контрасту с тем, что собственный народ считал его ничтожеством», писал в своем дневнике советник Политбюро). Кремль не могли не изумлять возгласы «Горби, Горби», оглашавшие Восточный Берлин во время злополучного празднования сороковой годовщины образования ГДР. Москва, вероятно, думала, что может получить сразу все: и заслужить благодарность Востока либерализацией системы, и заслужить благодарность Запада, выступая за демократию и права человека. В итоге с обеих сторон получила она только недоверие и подозрения.
     Падение стены все изменило. Горбачев испугался. Торжествующий, как ему казалось, Запад (особенно Бонн) приводил его в ярость. Он жаловался, что Америка навязывает Варшавскому пакту «западные ценности», и ругал канцлера Германии Гельмута Коля, стремившегося к воссоединению. Для него, как и для г-жи Тэтчер, ситуация менялась слишком быстро. Но такова уж история - хаос и неподдающиеся контролю движущие силы.
     * * *
     Тэтчер говорила Горбачеву, что Великобритания не хочет объединения Германии
     Как далее поясняет Майкл Биньон, в 1989 году между Горбачевым и Тэтчер состоялась необычайно откровенная беседа (о которой никогда прежде не сообщалось). Тэтчер тогда сказала, что дестабилизация Восточной Европы и развал Организации Варшавского договора будут не в интересах Запада. Тэтчер отметила громадный успех, наметившийся в Восточной Европе, но категорически заявила, что Запад не будет настаивать на «декоммунизации». Равно как и предпринимать какие-либо шаги, которые могут поставить под угрозу безопасность Советского Союза.
     Даже теперь, спустя двадцать лет, слова Тэтчер способны вызвать фурор. Дополнительную взрывоопасность им придает то, что слова эти идут вразрез с публичными заявлениями, звучавшими с Запада, а также с официальными коммюнике НАТО. «Нам не нужна объединенная Германия, - сказала она. - Это приведет к перекройке послевоенных границ, чего мы допустить не можем, так как подобное событие подорвет стабильность международного положения и поставит нашу безопасность под угрозу».
     Об этой, настоящей позиции Тэтчер стало известно благодаря тому, что из Москвы в свое время была вывезена целая гора официальных документов Кремля. В 1991 году, когда Горбачев ушел с поста президента, копии документов из государственных архивов попали в его личный фонд, расположенный в Москве. Несколько лет назад молодой писатель Павел Строилов, работавший с документами фонда, осознал их громадную важность для исторической науки. Тогда Строилов скопировал более тысячи протоколов заседаний Политбюро, а потом, переехав в Лондон, взял их с собой и продолжил исследования.
     Тэтчер прекрасно осознавала, что в случае огласки ее слова вызовут бурную реакцию. К критике ей было не привыкать, особенно со стороны польской «Солидарности» и их союзников на Западе. Чего стоила хотя бы обращенная к Горбачеву реплика о том, как ее «глубоко впечатлили» смелость и патриотизм лидера коммунистической Польши генерала Войцеха Ярузельского. Тэтчер с одобрением отметила «спокойную» реакцию Горбачева на результаты выборов в Польше (коммунисты тогда проиграли на первых в Восточной Европе свободных выборах). «Мое понимание вашей позиции таково: вы одобряете развитие любой страны собственным путем при условии, что Варшавский договор остается в силе. Я прекрасно понимаю эту позицию», - отметила тогда Тэтчер.
     Даже в 1990 году она пыталась замедлить ход событий. «Я убеждена, что перед объединением потребуется длительный переходный период, - заявила она в беседе с Горбачевым. - Вся Европа смотрит на это не без некоторого страха, отлично помня, кто начал две мировые войны».
     Тэтчер заверила Горбачева, что президент Буш также не хочет предпринимать никаких шагов, которые русские могли бы счесть угрозой своей безопасности. Аналогичная гарантия была дана Горбачеву лично на советско-американском саммите на Мальте.
     По словам автора, не только Тэтчер волновалась из-за событий, разворачивавшихся в Германии. Спустя месяц после падения Берлинской стены личный советник президента Миттерана Жак Аттали встретился в Киеве с одним из старших помощников Горбачева Вадимом Загладиным.
     Как заявил Аттали, отказ Москвы вмешаться в ход событий в Восточной Германии «озадачил руководство Франции». Аттали спросил, действительно ли СССР примирился с перспективой объединения Германии и не будет предпринимать никаких шагов, чтобы предотвратить его. Затем, словно отзываясь на слова Тэтчер, он сказал напрямую: «Франция никоим образом не хочет объединения Германии, хотя и понимает, что в конечном итоге оно неизбежно».
     В апреле 1990 года, спустя пять месяцев после падения стены, Аттали заявил, что призрак объединенной Германии стал кошмаром для французских политиков.
     «Таймс» приводит выдержки из протокола заседания Политбюро ЦК КПСС от 3 ноября 1989 года, то есть за шесть дней до падения стены.
     Крючков: Завтра пятьсот тысяч человек выйдут на улицы Берлина и других городов...
     Горбачев: Ты надеешься, что Кренц останется? Мы не сможем объяснить народу, если потеряем ГДР. Но мы не удержим ее на плаву без ФРГ.
     Шеварднадзе: Лучше нам самим снести стену.
     Крючков: Им будет трудно, если мы ее снесем.
     Горбачев: Их купят целиком... А когда цены поднимутся до мировых, уровень жизни немедленно упадет. Запад не хочет объединения Германии, он хочет использовать нас, чтобы предотвратить его, столкнуть нас с ФРГ, чтобы исключить возможность будущего «сговора» между СССР и Германией.
     (Окончание следует.)