ПОПРОБУЙ попытаться ответить, что считать главной приметой уходящего года. Как и все предыдущие, 2009-й был настолько богат событиями - и теми, что принято называть судьбоносными, и повседневно-будничными, и такими, что лучше бы их не было никогда, - что поневоле уподобляешься витязю на распутье. Какие свершившиеся в уходящем году события можно отнести к наиболее ярким, какое из них назвать главной приметой года?
     Но у времени помимо событийной оценки есть еще одна - дух, что насыщает это самое время. Возьмем, к примеру, редакционную почту 2009 года. Каким духом больше всего она была пропитана? Ответ однозначен - войной. Год-то предъюбилейный - канун 65-летия Победы.
     Жаль только, что фронтовые воспоминания в редакционной почте становятся редкостью. Причина вполне объяснима: все больше и больше уходит от нас тех, кому было что вспомнить. Но им на смену встают дети войны, принявшие от отцов, дедов и прадедов эстафету памяти, им тоже есть что сказать о страшной военной године. Одна из них - М. Архангельская. Шестнадцатилетней девочкой в сентябре 1941-го проводила она на фронт отца и восемнадцатилетнего брата, а сама вместе с двенадцатилетним младшим братом пошла в Куйбышеве на завод № 42 имени Масленникова.
     «В 19-м цехе, - пишет Мария Константиновна, - я встала за фасонно-токарный станок, на котором вытачивала капсулы для артснарядов. Работали по 12—14 часов без выходных. Сменные задания выполняла на 260—280 процентов, была стахановкой. На предприятии из кадровых рабочих остались только те, у кого была бронь. Места остальных заняли эвакуированные, дети. Самым тяжелым была даже не изнурительная работа. Мучил голод, особенно нас, молодых, которым требовалась энергия для роста. Но мы выдержали, и, считаю, в общенародной Победе есть и наша доля».
     В марте 1942 года отец родившейся в Сибири, а сегодня живущей в Москве Л. Сиротенко, добившись отмены брони, ушел на фронт. Луизе тогда было всего два месяца. Он прошел Курскую дугу и погиб при освобождении Киева. «9 Мая, - пишет Луиза Александровна, - мы с братом Борисом отмечаем, как в песне, со слезами на глазах. С одной стороны, праздник. С другой - без отца. Но остались его письма, любовь к Родине, к семье».
     О ПРОБУЖДЕНИИ фронтовой памяти у потомков, можно судить по поисковой почте, которая, можно сказать, восходит сегодня на второй пик, пусть и не столь внушительный, как первый. Но, уступая в объеме, этот пик имеет особенное свойство, которое позволяет утвердительно говорить о преемственности поколений и о том, что «никто не забыт и ничто не забыто» - не просто слова.
     Первый пик - это 1960-е, 1970-е, 1980-е годы, когда фронтовики буквально заваливали «Красную звезду» письмами: «Просим откликнуться однополчан...», «Ищу сослуживцев...», «Помогите найти...». Специально заведенная для реализации ветеранских заявок еженедельная рубрика «Отзовитесь, фронтовые друзья!», под которой за один прием их печаталось до полутора-двух десятков, еле успевала «перерабатывать» поисковую почту.
     Усилия оказывались не напрасными. За эти годы благодаря «Красной звезде» сотни не чаявших увидеться однополчан находили друг друга. Но безжалостное время брало свое. Редели ряды и тех, кто искал, и тех, кого искали. А тут еще «лихие 90-е», заставлявшие даже оставшихся в живых фронтовиков замыкаться в себе. И все из-за того, что старые солдаты не хотели предавать свое фронтовое прошлое, те нравственные принципы и идеалы, за которые проливали кровь. Они стали костью в горле тем, кто рушил великую страну вместе с ее историей, вместе с ее героями.
     Пошла на убыль поисковая почта. Провал в памяти - так можно назвать этот период - продолжался несколько лет. Это было время, заставившее задуматься: а не превратимся ли мы в Иванов, не помнящих родства? Нет, слава богу, не превратились. Тому есть причины. Прежде всего это смена отношения к историческому прошлому страны со стороны высшего руководства, обращение к военно-патриотическому воспитанию молодежи, что не замедлило сказаться на ее отношении к ветеранам, к памяти о погибших солдатах, началось повсеместное создание поисковых отрядов, активное освещение их работы в СМИ.
     «Красная звезда» не раз - в этом году тоже - публиковала письма руководителя поискового отряда «Гвардия» В. Панкова из поселка Кромы Орловской области. Поисковиками-гвардейцами подняты, а затем торжественно перезахоронены останки нескольких сот воинов. Известное суворовское изречение «Войну нельзя считать законченной, пока не будет захоронен последний погибший солдат» постепенно стало материализовываться.
     Но до конца войны, как его понимал Суворов, нам еще очень далеко. «У нас более 2,4 миллиона человек считаются пропавшими без вести, - сказал в январе Президент России Дмитрий Медведев на заседании организационного Комитета «Победа». - Неизвестными остаются имена шести миллионов человек из 9,5 миллиона воинов, которые захоронены в братских могилах. Всего же на территории России и за рубежом насчитывается более 47 тысяч воинских захоронений».
     ПОИСКОВАЯ ПОЧТА стала оживать. Сегодня, как уже было сказано, больше пишут потомки. Делятся с редакцией семейными реликвиями - чаще всего это ксерокопии фронтовых писем, - чтобы рассказать о своих отцах, дедах, прадедах. В. Бураков из Краснодара прислал в редакцию по электронной почте письма своего отца, погибшего в конце сентября 1941 года под Вязьмой. «По ним, - пишет Вячеслав Константинович, - поймете, как любил он Родину».
     Сегодня, когда мы знаем, что огромное количество погибших воинов до сих пор не предано земле, многие задаются вопросом: «А похоронен ли вообще мой отец, дед? Если да - где его могила?» В уходящем году редакция получила от читателей просьбы о содействии в установлении судьбы не вернувшихся с войны родственников или розыске мест их последнего приюта почти в полтора раза больше, чем в 2008-м.
     Казалось бы, у В. Малышева с поисками могилы отца гвардии сержанта Малышева Дмитрия Ивановича проблем быть не должно: по документам учета безвозвратных потерь он умер от ран 29 апреля 1945 года и похоронен на южной окраине Берлина на улице Центральной (видимо, кладбищенской), могила № 1. Но вот уже пять лет Вадим Дмитриевич добивается - куда только не писал! - подтверждения этих сведений, ибо без них германское посольство не дает визы. А так хочется положить цветы на отцовскую могилу. Однако учреждения, куда он обращался, попросту говоря, гоняют его по замкнутому кругу.
     Трогательны письма Зинаиды Атрощенко из Тамбова и Нелли Станиславчик из Иркутска, ищущих своих отцов. Обе не теряют надежды найти хоть какие-то следы. Редакция пытается помочь всем, но чаще в ответ на запросы - или «не значится», или гробовое молчание.
     Однако это не значит, что все так безнадежно. Несколько лет назад полковник в отставке А. Блинов из подмосковной Балашихи, работая в Центральном архиве Минобороны в составе комиссии, которая занималась снятием грифа секретности с некоторых материалов времен Великой Отечественной войны, задался целью установить точное место захоронения своего отца, погибшего, как сообщалось в похоронке, 26 января 1943 года в районе Юрские Дворы, Мишино Воловского района Курской (ныне Липецкой) области.
     «Надежд особых не питал, но можете представить мое состояние, - сообщает Анатолий Петрович, - когда в архиве мне нашли раздаточную ведомость за декабрь 1942 года, где стояла роспись отца в получении денежного довольствия. Этот автограф - все, что от него осталось». Архивисты по-свойски предоставили Блинову карт-бланш, и он воспользовался им сполна. Из Подольска Анатолий Петрович уезжал со списком 398 бойцов и командиров, сложивших головы вместе с его отцом, и довоенными адресами их родственников. Поехал на место - в Липецк, в Волово. Немалых трудов стоило Блинову и работникам Воловского райвоенкомата с помощью местных старушек хотя бы приблизительно установить место захоронения отца вместе с остальными бойцами, значащимися в списке. Спустя некоторое время позвонили из Липецка: братские могилы перестали быть безымянными.
     Но Анатолий Петрович оказал и одну адресную услугу. Узнав, что у врача гарнизонной поликлиники Ф. Варюхиной отец умер в плену, он решил воспользоваться архивными связями. «Отца я не помню, - пишет Фаина Алексеевна. - Он ушел на фронт 23 июня 1941 года. Мне в тот день исполнилось 17 дней. От него мы не получили ни одного письма. В 1947-м пришла похоронка, где сообщалось, что отец был убит. Где-то в году 1950-м объявился Петр Крылов из соседней деревни. Говорили, что он сидел за плен. Их с отцом мобилизовали в один день. Он-то матери и рассказал все. Отец и Крылов вместе с сотнями наших бойцов и командиров в октябре 1941 года попали в плен у деревни Шадриха Смоленской области. Увезли их, как он сказал, в Германию, в какой лагерь - не знает. В лагере отец, как рассказывал Крылов, много курил и свой без того скудный паек менял на табак. Может, поэтому и не выжил. Крылову выпало его хоронить: слой трупов - слой лапника, слой трупов - слой лапника... Когда Крылов попытался накрыть лицо отца куском мешковины, стоявший сзади эсэсовец ударил его автоматом. «Если бы не удержался и свалился в яму, - рассказывал Петр, - меня бы точно пристрелили...»
     Когда мы, журналисты, собираемся писать о войне, то прежде разыскиваем общепризнанных героев, чью боевую биографию легко прочитать по числу наград. Так что ни Петр Крылов, ни погибший в плену отец Ф. Варюхиной Алексей Тимофеевич Буренков интереса бы не вызвали. Мало того, оба носили клеймо изменников Родины. Выживший в плену «предатель» Крылов «искупал вину» на лесоповале. Останься в живых Буренков - его могла постигнуть та же участь. Но и не попади они в плен - вероятнее всего, как принято было писать в похоронках, пали бы смертью храбрых (в Смоленском сражении Красная Армия несла самые тяжелые потери). А если бы уцелели, то были бы желанными гостями в школах, на торжественных собраниях. Война, помимо всего прочего, - это лотерея, где везению принадлежит далеко не последнее место.
     Взять того же Крылова. Малограмотный колхозник, после «искупления вины» на лесоповале зачастивший в сельскую закусочную, на войне, оказывается, не проявил себя ни трусом, ни подлецом. В концлагере он имел возможность за счет Буренкова выслужиться перед немцами. Алексей Тимофеевич был членом партии, председателем сельсовета. Но Петр не выдал земляка. Что не выдал - это точно. На месте немецкого концлагеря «STALAG IV B», где содержались Буренков с Крыловым, с 1945 по 1948 г. размещался Специальный лагерь № 1 НКВД, где все военнопленные прошли через густое сито фильтрационного пункта. Если бы Крылов выдал Буренкова, то не видать бы ему не то что свободы, но и белого света.
     «Мы с братом Владимиром и сестрой Людмилой, - продолжает Фаина Алексеевна, - поставили перед собой цель узнать о судьбе отца. Мама до последнего своего дня надеялась съездить к нему на могилу. Поиски в Смоленской области ни к чему не привели. А тут Анатолий Петрович Блинов сделал нам бесценный подарок - привез из архива копию лагерной карточки отца, куда с немецкой скрупулезностью занесены все анкетные данные вплоть до состава семьи и места ее проживания, а также указано, что отец «взят в плен здоровым 01.10.41, умер 13.12.41».
     В позапрошлом году нам вместе с братом удалось выехать в Германию, где в пяти километрах от Мюльберга-на-Эльбе с 1939 года размещался концентрационный лагерь «STALAG IV B» и где оборвалась жизнь нашего отца. Все время, что мы были там, у нас обоих глаза не просыхали от слез. И наступило облегчение, словно камень свалился с души».
     ПОСЛЕ ВОЙНЫ фронтовики испытывали потребность выговориться. Многие брались за перо и делились с листком бумаги самым сокровенным. Зачастую это было отражение не лицевой стороны войны, не «упоения в бою».
     Геннадий Кичев из Ярославля, например, прислал «не геройские» записки своего отца гвардии майора медицинской службы в отставке Г. Кичева. Кстати, для семьи Кичевых 2009 год был юбилейным: Григорию Степановичу исполнилось бы 100 лет.
     На чужой роток, как говорится, не накинешь платок. Так что можно услышать, что блокадники-ленинградцы будто выделены среди других льготников потому, что президент и премьер у нас питерцы. Однако прочитай эти «ясновидцы», что пишет об обороне Ленинграда ее непосредственный участник, «обыкновенный вологодский парень, верой и правдой служивший Родине», как представил своего отца Кичев-младший, то попридержали бы язык: «До 15 февраля 1942 года дивизия, где я служил начальником медснабжения, трижды выходила на формирование. Последнее было самым сложным и тяжелым. С начала декабря 1941-го и по 15 февраля 1942-го у нас не было хлеба и практически никакой пищи. Где-то 12—13 февраля я привез с окружного склада химпакеты. В качестве грузчиков мне выделили двух красноармейцев. Но они не то что грузить - передвигаться не могли. Грузил и разгружал сам.
     Пополнение прибывало в основном из госпиталей. Через несколько дней командир дивизии доложил в штаб фронта, что дивизия укомплектована и ее можно отправлять на передовую. Отличавшийся принципиальностью, не боявшийся ни немцев, ни начальства дивизионный врач т. Аспель, не посчитавшись с субординацией, доложил рапортом, что дивизия истощена и небоеспособна. Он знал, на что шел, но люди, выполнение дивизией боевой задачи были для него дороже собственного благополучия и карьеры. Прибыла комиссия и вынесла решение: направить дивизию как истощенную через Ладогу на Волховский фронт.
     Но и на Большой земле положение было немногим лучше. Хоть и война, но уход из жизни любого солдата, даже тебе незнакомого, всегда отдается болью. Поэтому участившиеся летальные исходы в шоковом отделении насторожили персонал медсанбата. Там мучимые жаждой тяжелораненые постоянно просили пить. Единственное, чем мы могли ее утолить, это талая вода. Приготовить вместо нее полезное и возбуждающее питье было не из чего. Не было даже глюкозы для внутривенной инъекции.
     Тогда я с красноармейцем-санитаром стал совершать вылазки в лес, на болото за мороженой клюквой. На продскладе у Марии Воиновой получал сахар в счет личного пайка. А когда пациентам шоковой палатки стали давать кисло-сладкое питье, смертность сократилась на 60 процентов. Присланная начсанармом полковником медслужбы Смирновым комиссия констатировала, что в результате применения клюквенного экстракта выжили 240 обреченных на гибель военнослужащих. О нашем успехе доложили в медслужбу фронта. Приезжали корреспонденты, была публикация во фронтовой газете. Меня представили к награде, но представление где-то затерялось».
     В конечном же счете наградами Григорий Степанович не был обделен: это орден Красного Знамени и три - Красной Звезды, не считая медалей.
     ЭТИ ЗАМЕТКИ могут показаться не к месту, вскоре все-таки Новый год. Однако не соглашусь с таким заключением, иначе не писал бы. Когда собираются однополчане, то после третьего тоста они не сводят со звоном бокалы над серединой стола, а осушают их не чокаясь. Это за тех, кого нет с нами. Так что эти заметки - что-то вроде третьего тоста.
     Однако жизнь продолжается. Так что с наступающим Новым годом, годом 65-летия Победы!