Главы из романа


     Посмотрев на часы, он заглянул в парикмахерскую. Итальянец парикмахер, скучавший за старым журналом, с особым рвением взялся за клиента. Под его ловкими пальцами Плакс почувствовал, как постепенно рассасывается тяжесть в затылке и исчезает резь в глазах. На улицу он вышел посвежевший и благоухающий одеколоном. До встречи в ресторане оставалось сорок пять минут. Взяв такси, он направился в центр. Приехав, он не стал заходить в помещение и решил подождать Сана в сквере напротив.
     Погода разгулялась. На смену утреннему морозцу пришла оттепель, но она не повлекла за собой дождя, наоборот, небо очистилось и выглядело совсем по-весеннему. Сан, как всегда, был пунктуален. Из-за поворота показался «форд». Плакс шагнул на край тротуара и махнул рукой. Объехав стороной лужу, машина остановилась. Он поставил чемодан на заднее сиденье, а сам сел рядом с Саном. Тот все понял без слов. Минут пятнадцать «форд» нарезал замысловатые круги. Не обнаружив за собой слежки, они возвратились к ресторану и, оставив машину на парковке, спустились к реке.
     Сан не торопил Плакса, они шли молча. Наконец Плакс сказал:
     — Я возвращаюсь в Москву.
     — Да? Что случилось, Израиль? Почему такая спешка?
     — Это... Это не мое решение.
     — Как? — удивился Сан и наконец понял: — Так, это они требуют?
     — Да. —Дальше каждое слово давалось Плаксу с трудом. — Я... Мы, наверное, не увидимся. Тебе надо забыть обо мне и...
     — Но почему?
     — Оттуда не возвращаются.
     — Неужели это правда? — ужаснулся Сан. Плакс поник головой и выдавил:
     — Я там уже побывал. Второго чуда не случится.
     — Израиль, но это же абсурд! Ты столько сделал — и тебя в лагерь? — Сан внезапно схватил Плакса за руку и потащил к машине.
     — Куда? Зачем? — упирался он.
     — Едем! Есть надежное место, там они тебя не найдут! Отсидишься, а потом что-нибудь придумаем.
     — Не могу! Не имею права!
     — Права?! О чем ты говоришь! Они предлагают, чтобы ты сам себе накинул петлю на шею. Ты в своем уме?!
     — Я не могу! Ты не представляешь, что они сделают с женой и дочерью.
     — Изверги! Так что же вы такое построили? Разве там можно жить?!
     — Там живут Мария и дочь, а это последнее, что у меня осталось. Они не пощадят их!
     — Мерзавцы! — задохнулся от возмущения Сан.
     — Я должен вернуться, а тебе и твоей семье... — Плакс старательно подыскивал слова, — лучше на время уехать.
     — Уехать?! Боже праведный, ради чего мы все это делали? Зачем обманывали друзей и дружили с врагами? Где же справедливость на этом свете? Где? Наши жены, дети, они-то в чем виноваты?!
     Плакс молчал, он не знал ответа. Это был какой-то заколдованный круг, из которого, теперь он это отчетливо понимал, им с Саном не дадут вырваться. Судьбы других разведчиков-перебежчиков: Ярославского, Лаго Кривицкого и других — говорили сами за себя. Им не помогли ни профессионализм, ни чужие паспорта, ни деньги, ни «крыши» других разведок — пули ликвидаторов из НКВД достигли своей цели...
     Внезапно в голову Плакса пришла неожиданная мысль. Он вытащил из кармана пальто пакет с паспортом и деньгами и порывисто сунул Сану:
     — Бери! Это тебе поможет!
     — Что здесь? — спросил тот.
     — Новые документы для тебя. К сожалению, мы не совсем похожи, но... — Слова застревали у Плакса в горле.
     — Я... я не могу.
     — Бери! Там они мне не понадобятся, а ты должен раствориться в этом мире. Для них ты должен умереть, чтобы потом, когда придет время, рассказать правду. Слышишь, ты обязан жить, а теперь прощай, свои документы и машину оставь мне!
     — Но, Израиль, я не могу так! Не могу, — потерянно ответил Сан.
     — Можешь! Ради наших детей и ради будущей правды! — В голосе Плакса зазвучала непреклонная воля.
     Он решительно забрал ключи от машины, права и сел за руль. Сан застывшим взглядом смотрел, как «форд», набирая скорость, устремился к причалу. В последний раз мигнули габаритные огни, и Потомак навсегда поглотил машину, унеся с собой тайну двух разведчиков, двух друзей.
     На следующий день скупые строчки полицейского протокола зафиксировали дорожное происшествие на набережной, предположительно унесшее одну человеческую жизнь.
     Спустя несколько суток на подмосковный военный аэродром заходил на посадку самолет с одним-единственным гражданским пассажиром на борту, летевшим из Тегерана. Внизу, под крылом, серыми нахохлившимися птицами расселись по полю эскадрильи новеньких истребителей. В воздухе стоял рокот моторов, юркие «И-16» один за другим взмывали в небо и, совершив разворот, уходили на запад. Туда, где, удаляясь от Москвы, проходила линия фронта.
     Колеса транспортника едва коснулись взлетной полосы, а навстречу ему уже неслась черная «эмка». Сердце Плакса сжалось. Он уже не слышал веселых голосов экипажа, грохота распахнувшегося люка и лязга опустившегося на землю трапа.
     Крутанувшись волчком на обледеневшей бетонке, машина остановилась под крылом. Из нее выскочили двое и, заложив руки за спину, уставились на трап. Все это до боли напоминало недавние события в его жизни. Плакс не торопился спускаться, пытаясь продлить драгоценные мгновения такой недолгой свободы.
     — Эй, ты чё там, примерз, что ли? Топай сюда! — прикрикнул на него мордастый старлей из конвоя.
     Оставив без внимания окрик, он сошел по лестнице вниз, наклонился к сугробу, зачерпнул пригоршню чистого снега и уткнулся в него лицом.
     — Нет, Федорыч, ты посмотри на него! Ну, я тебя сейчас умою! — взвился старлей и схватился за кобуру.
     Короткие толстые пальцы никак не могли сдернуть застежку, и Плаксом завладела отчаянная мысль: «А может, кончить все разом? Съездить по роже этой зажравшейся тыловой крысе... Один только выстрел, мгновенная боль — и больше ничего. Ни изматывающих допросов, ни пыток, ни мучительной смерти в промерзшем насквозь бараке».
     Пронзительный звук автомобильного сигнала заставил его встрепенуться. Конвой принял стойку. К самолету мчалась машина с правительственными номерами. Не успела она остановиться, как из нее выпрыгнул высокий майор. Его лицо показалось Плаксу знакомым.
     «Где-то я тебя раньше встречал... — напряг он память. — Майор? Точно! Он отвозил меня к Поскребышеву!»
     Энергично размахивая руками, майор на ходу прокричал:
     — Отставить! Он поедет со мной!
     — А ты кто такой, чтобы тут командовать? — с угрозой спросил старлей, все еще пытаясь расстегнуть кобуру.
     — Сбавь обороты, старший лейтенант! Я из ЦК! — решительно наступал майор.
     — И че, нам теперь на колени упасть? — огрызнулся старлей, но тон сбавил,
     — Надо будет, и раком встанешь!
     — Что-о?!
     — У меня особое распоряжение ЦК! А ну, отойди в сторону! — надоело пререкаться майору.
     — У нас тоже приказ, от самого наркома! — не уступал старлей.
     — И что? С каких это пор ваше ведомство партией командует?! Стоять смирно! — рявкнул майор и приказал: — Плакс, в машину быстро!
     Конвой нехотя расступился, и Израиль шагнул к машине.
     — Так-то оно лучше, а то сразу за кобуру хвататься. Вольно! — снисходительно бросил майор.
     — Я буду докладывать! Как ваша фамилия? — прорычал позеленевший от злости старлей.
     — Докладывай! А фамилия самая что ни на есть обыкновенная, на ней пол-России держится — Иванов! — весело ответил майор.
     В машине Плакс без сил откинулся на спинку сиденья. Повезло? Он не верил этому. Аэродром остался позади, машина стремительно неслась по прямой, как стрела, дороге. Вскоре лес закончился, по сторонам потянулись пригороды Москвы, а затем начался и сам город. Он был уже другим, совсем не похожим на тот, что ему пришлось покидать в ноябре 1941 года. Москва постепенно выздоравливала. Реже попадались развалины, огромные туши аэростатов нависали теперь только над Кремлем.
     Вскоре впереди показался столп Ивана Великого, и машина пошла по знакомому ему маршруту. Теперь он уже не сомневался, что они едут на Кропоткинскую, на явочную квартиру Особого сектора ЦК, где когда-то состоялась его встреча с Поскребышевым. Машина остановилась у парадного подъезда, когда Плакс выходил, он заметил, что позади, метрах в тридцати, приткнулась «эмка» с энкавэдэшниками.
     — Вот же псы! Никак не отцепятся! — проворчал майор и шагнул к двери.
     Плакс, с трудом поспевая за ним, шагал по ступенькам. Он терялся в догадках, что же ждало его на этот раз.
     На лестничной площадке им преградили дорогу двое из охраны. Майор сделал знак, и они отошли в сторону. Затем он решительно распахнул дверь в квартиру. В прихожей их встретила все та же пожилая женщина. Он приняла у Израиля пальто и проводила в гостиную.
     В гостиной его уже ждали, это снова был Поскребышев. Энергично пожав Плаксу руку, он с теплотой произнес:
     — Рад видеть тебя живым и здоровым! Вслед за ним поздоровался Пономарев.
     — Садись, Израиль! — предложил Поскребышев. — То есть присаживайся, садись — это больше по части Берии. Рассказывай, как добрался.
     — В общем, нормально, если не считать того, что едва не попал на Лубянку, — не стал вдаваться в подробности Плакс.
     — Опричники Лаврентия, как всегда, торопятся, — желчно заметил Поскребышев.
     — От него уже звонили, — напомнил Пономарев. Поскребышев нахмурился, но ничего не сказал и позвал хозяйку:
     — Мария Петровна, будьте добры, чайку!
     Пока они обменивались впечатлениями о погоде в Москве, она успела выставить на стол батарею разнокалиберных вазочек и чашек. Последним появился надраенный до зеркального блеска пыхтящий самовар. Пономарев вызвался разливать чай по чашкам, но Поскребышев сказал:
     — Что-то ты, Борис, не с того начинаешь! Разве у нас нет ничего покрепче?
     — Есть, — кивнул тот, метнулся на кухню и возвратился с бутылкой выдержанного марочного коньяка.
     — Ну вот, совсем другое дело! — одобрительно отозвался Поскребышев. — А то Израиль подумает, что у нас сухой закон. Наливай!
     Когда рюмки наполнились до краев, он произнес тост:
     — За нашу будущую и за твою сегодняшнюю победу, Израиль!
     — За победу! — дружно поддержали они.
     У Плакса внезапно запершило в горле, он снова был среди своих, и отупляющее чувство безысходности, совсем недавно владевшее им, на время отпустило. В эти минуты он испытывал искреннюю человеческую симпатию к Поскребышеву, который, находясь у вершины власти, остался верен той старой фронтовой дружбе, что родилась больше двадцати лет назад. За эту дружбу он и предложил выпить. Затем были еще тосты: за Родину, за Сталина и еще раз за победу. Плаксу хотелось, чтобы этот вечер никогда не кончался.
     Поскребышев деликатно посмотрел на часы, и Пономарев, поняв намек, вышел в соседнюю комнату.
     — Израиль, так что же все-таки произошло с Саном? — прозвучал вопрос.
     — Несчастный случай, дорожная авария...
     — Авария? — переспросил Поскребышев и пытливо заглянул Израилю в глаза.
     — Да! Была гололедица, и машина сорвалась в реку.
     — Надеюсь, Потомак умеет хранить тайны... Но... остался еще ты.
     Фраза Поскребышева повисла в воздухе. В голове Плакса вихрем пронеслись мысли: «Что он имеет в виду? Почему я здесь, а не у Берии? Что за всем этим стоит? Новая игра, в которой я стану разменной монетой между Особым сектором ЦК и НКВД? Что же, что?»
     Лицо Поскребышева было непроницаемым.
     — Да, я остался, — в ярости сказал Плакс. — Да, я здесь! Делайте со мной, что хотите! Только не трогайте жену и дочь! Вам что, мало моей крови? Да вы хуже...
     — Прекрати! — хлопнул рукой по столу Поскребышев, и по его бледному лицу пошли бурые пятна. — Ты что несешь! Думаешь, я тебя вызвал полюбоваться?
     В комнату заглянул встревоженный Пономарев, но, натолкнувшись на взгляд шефа, тут же ретировался. Какое-то время они с Поскребышевым избегали смотреть друг на друга. Наконец Плакс опустил глаза и с трудом выдавил из себя:
     — Извини...
     — За что? Я и сам хорош...
     — Спасибо, что не отдали Берии.
     — Жирно будет. Партией он еще не командует!
     — Все равно вы очень рискуете, и я вам благодарен...
     — Оставь! Не больше, чем любой из нас, — перебил его Поскребышев и затем, неожиданно улыбнувшись, заметил: — И все-таки ты счастливчик, Израиль.
     — Я? — растерялся тот.
     — А что, разве нет? Эта старая кляча История все-таки поплясала под твою дудку.
     Очередное появление Пономарева прервало разговор. Плакс с недоумением посмотрел на него. На затылке Пономарева едва держалась лихо заломленная комсоставовская ушанка, по ковру тащились полы толстого овчинного тулупа, за плечом болтались обшитые кожей новенькие генеральские валенки.
     — Чего смотришь, Израиль? Примеряй гардеробчик, и побыстрее! — распорядился Поскребышев и загадочно подмигнул.
     Ничего не понимая, Плакс топтался на месте.
     — Надевай, надевай! Будешь Дедом Морозом у наших партизан. Самолет уже ждет! — заторопил он.
     — Самолет? Куда?! — был обескуражен Плакс.
     — Полетишь в Брянск, повоюешь в отряде Седого. Будешь под носом у немцев, но зато подальше от лап Берии. Это все, что я пока могу сделать.
     — Значит, не лагерь? Я не враг...
     — Какой ты, к черту, враг!
     — Александр... Я не знаю, как... — У расчувствовавшегося Плакса не находилось слов
     — Все, все, пора! Время не ждет, Израиль! Собирайся! — Голос у Поскребышева дрогнул. Он порывисто обнял старого друга и, пряча повлажневшие глаза, вышел из комнаты.
     Плакс услышал, как в соседней комнате отъехали в сторону книжные стеллажи. За ними была потайная дверь. Через нее Поскребышев вышел на лестничную клетку другого подъезда и спустился во внутренний двор, где ждала машина.
     — Израиль Лазаревич, переодевайтесь быстрее, нам пора! — напомнил Пономарев и отошел от окна.
     Валенки пришлись впору. Тулуп был слегка великоват, но в морозы это даже неплохо. Подпоясавшись офицерским ремнем, Плакс расправил складки и вопросительно посмотрел на помощника Поскребышева.
     — Вот теперь вы настоящий партизан! — Тот остался доволен его видом. — Но все же вам кое-чего не хватает, — сказал он и передал пистолет «ТТ» с тремя запасными обоймами. Затем он вышел в прихожую и вернулся с увесистым вещевым мешком.
     Выходили они через ту же потайную дверь, что и Поскребышев. Спустя час их уже встречали на подмосковном военном аэродроме. В дороге Плакс несколько раз оглядывался — энкавэдэшной «эмки» на хвосте он не заметил.
     Пономарев повел его к штабному бараку. Видно было, что здесь он не в первый раз. В полумраке узкого коридора он уверенно нашел нужную дверь и потянул на себя. В просторной комнате у пышущей жаром «буржуйки» сгрудились пятеро, за их спинами, на лавках и у стен лежали огромные вещмешки и парашютные сумки.
     Пономарев поздоровался и спросил:
     — Где Седой?
     — Тут рядом, — ответил заросший по самые глаза бородач.
     Они прошли дальше и в соседней комнате нашли, кого искали. Невысокий человек что-то сосредоточенно выводил циркулем на карте. На скрип двери он поднял голову, и на Израиля взглянули по-юношески живые, с хитринкой глаза Ему было сорок три года, добрую половину из них он провел в Средней Азии, Испании и Монголии, где выполнял особые задания.
     — Юрий Федорович, знакомься, твой новый заместитель по разведке и диверсиям Илья Леонидович Дедов, — представил Плакса Пономарев.
     Тот прошелся по нему внимательным взглядом, остановился на седом ежике волос и с улыбкой заметил:
     — Не многовато ли седых для одной группы?
     — Нормально, немцев больше запутаете, — отшутился Пономарев.
     — Поживем — увидим, — ответил Седой, свернул карту и пригласил к столу. — Присаживайтесь, чаек погоняем, а заодно поближе познакомимся.
     — Спасибо, не откажусь, — принял предложение Плакс, расстегнул тулуп и сел на лавку.
     — Ну, вы тут пообщайтесь, а я пойду наших соколов потормошу, а то поземка поднимается, — сказал Пономарев и пошел к пилотам.
     Седой щедро выложил на стол свои припасы: крупные куски сахара, плитку шоколада, галеты и банку американской тушенку — армейские острословы окрестили такие «второй фронт». Прихлебывая мелкими глотками обжигающий чай, он глуховатым голосом стал вводить Плакса в курс дела:
     — Работу придется начинать на голом месте, ближайшая партизанская база расположена в трех сотнях километров на север, в Дятькове. Там до сих пор действует советская власть, фашисты обложили их со всех сторон, все деревни вокруг уничтожили, поэтому придется рассчитывать только на самих себя. После десантирования займемся оборудованием опорной базы, затем установим связь с местным населением и организуем подполье в Нововыбкове, Уноче и Клинцах. Наладим получение информации, а затем перейдем к диверсиям на железных дорогах и иных коммуникациях. В этом вопросе я рассчитываю на вашу помощь. Как сказал Пономарев, вы имеете большой опыт разведывательной работы...
     — Опыт, конечно, есть, но специфический... — перебил его Плакс. Договорить он не успел.
     В дверях появился запыхавшийся Пономарев:
     — Ребята, поторапливайтесь! Погода портится на глазах, и летчики ничего не гарантируют!
     — Все, Боря, мы заканчиваем! Зачем зря злить небесную канцелярию, — свернул разговор Седой и стал собираться.
     Через пять минут, прячась от порывов пронизывающего ветра, восемь сгорбившихся фигур бежали к самолету. Экипаж находился на местах, бортстрелок нетерпеливо переминался у трапа. После короткого прощания с Пономаревым разведчики поднялись на борт. Двигатель взревел на полную мощь, и самолет легко оторвался от земли.
     После набора высоты тишину в салоне нарушал лишь монотонный гул моторов. Разведчики ушли в себя, думая о том, что их ожидает в глубоком тылу врага. Прошло около получаса, внизу багровым шрамом пожарищ и артиллерийских разрывов проступила линия фронта, затем над опаленной войной землей снова сгустился ночной мрак.
     О том, что они уже близки к цели, разведчики догадались по надсадному гулу двигателей. Резко сбросив высоту, самолет закружил над лесом, экипаж высматривал сигнальные огни костров. Первым три светящиеся точки, образующие треугольник, увидел бортстрелок, но командир решил еще раз удостовериться и зашел на второй круг. На земле их тоже услышали и подбросили в костры охапки сена. Пламя вспыхнуло с новой силой.
     Штурман вышел из кабины и, бодро улыбнувшись, сказал:
     — Все, ребята, доехали! Тут пересадка!
     — А мы на посадку рассчитывали, — съязвил кто-то из разведчиков.
     — Так ты и так сядешь, смотри только чтоб не на пятую точку, — отшутился летчик и распахнул люк.
     Тугая струя воздуха хлестанула по лицу и заставила поежиться.
     — За мной, хлопцы! — приказал Седой и шагнул в темный провал, за ним последовали остальные.
     Воздушный поток швырнул Плакса вверх, дыхание перехватило, земля и небо смешались. Рука лихорадочно искала кольцо, дыхание он перевел, только когда над головой с треском раскрылся купол парашюта. Снизу быстро наплывала мрачная громада леса. Три светящиеся точки увеличивались на глазах, в пламени костров уже хорошо были видны суетящиеся людские силуэты и сани, стоявшие на краю поляны. Плакс сжался в комок, чтобы ослабить удар, потом он удачно проскользнул между ветками и с головой окунулся в глубокий сугроб. Через мгновение чьи-то крепкие руки вытащили его из-под купола парашюта и стиснули в объятиях. Бородатый здоровяк снял с плеч пудовый рюкзак и повел к саням, там уже находились Седой и еще трое разведчиков, чуть позже к ним присоединились и остальные.
     Загасив костры, они отправились на базу, до нее пришлось добираться всю ночь. Здесь их ждали хорошо протопленная банька и сытный завтрак, после которого разведчики разошлись отдыхать по землянкам. Тепло, исходившее от раскаленной «буржуйки», быстро вогнало Израиля в сон.
     С этого дня для него началась напряженная партизанская жизнь, в которой были ночные выходы в Клинцы и другие населенные пункты, где под носом у немцев и полицаев приходилось налаживать подпольную сеть. Затем последовали дерзкие подрывы «железки». Опасность не страшила Израиля, по крайней мере, здесь все было ясно — кто враг, а кто друг.
     ... Подошел к концу очередной день, и с наступлением сумерек он с двумя партизанами в который уже раз отправился в Клинцы. Там ждал связник от местных подпольщиков. Прихваченный легким морозцем снег весело поскрипывал под лыжами, через три часа они уже вышли к окраинам. В свете полной луны дома, укрытые пышными снежными шапками, походили на гномов. Из подслеповатых окошек сквозь щели в ставнях пробивался слабый свет. Встреча была назначена в четвертом по счету от школы доме. Выждав минут десять и не заметив ничего подозрительного, Плакс с одним партизаном подобрались к сараю на заднем дворе, второй остался караулить у околицы. Во дворе было тихо. На ветру тихо потрескивала заледеневшая мешковина, вывешенная на шесте, в углу дома тускло отсвечивал надраенный песком таз. С помощью этих нехитрых предметов хозяин дома давал знать: все спокойно, явка не раскрыта.
     — Костя, прикрой! — распорядился Плакс, поднялся на крыльцо, приник ухом к двери и стал прислушиваться к тому, что происходило в доме. Потом он нагнулся к окну и условным стуком постучал в ставню. В доме произошло движение, в сенцах послышались шаги, затем звякнул запор, и дверь приоткрылась.
     Плакс шагнул вперед и тут же упал, сраженный тяжелым ударом по голове. Теряя сознание, он пытался вырваться из западни, но на него тяжело навалились и припечатали к полу. Тишину ночи вспороли автоматные очереди, один за другим грохнули близкие разрывы гранат...
     В то утро в отряд вернулся только один партизан. Седой сообщил в Москву об очередной потере. Поступивший в этот день ответ озадачил его. Центр требовал любой ценой, не считаясь с потерями, отбить у немцев живого или мертвого Дедова и отправить на Большую землю. Выбора не было — ему пришлось бросить все силы на эту операцию. Приказ удалось выполнить лишь со второй попытки, но на базу было доставлено лишь тело разведчика. На следующие сутки оно было отправлено в Москву...
     Прямо с аэродрома его отвезли в морг внутренней тюрьмы на Лубянке. Он все-таки попал туда, Израиль Плакс... Комендант провел в морг Фитина. Тот приподнял простыню. Тело было обезображено. Фашисты пытали Плакса без жалости, как они это делали со всеми своими жертвами. Фитин долго стоял в неподвижности. Комендант не решался его потревожить, хотя такое он видел впервые.
     Потом Фитин пошел на доклад к наркому. Пока он поднимался к кабинету, перед глазами стояло лицо Плакса: не изуродованное — живое и улыбающееся.
     Переступив порог, он так и остался стоять в дверях.
     — Этот? — холодно спросил нарком.
     — Да! Хотя трудно узнать, фашисты зверски пытали.
     — Это частности, война требует жертв, — недовольно поморщился Берия и спросил: — Акт составлен?
     — По полной форме.
     — Приобщите к делу, а трупом пусть занимается комендант!
     — Есть! — ответил Фитин и остался стоять. Берия грозно блеснул пенсне:
     — Павел Михайлович, что тебя еще не ясно? Тот замялся и, набравшись смелости, сказал:
     — Товарищ нарком, разрешите отдать ему последний человеческий и военный долг...
     — Что?!
     Возглас Берии невольно заставил Фитина сжаться, но характер взял свое, и он упрямо повторил:
     — Лаврентий Павлович, и все-таки разрешите... Плакс это честно заслужил.
     Нарком посмотрел на него долгим, немигающим взглядом:
     — Жалеешь его, Павел Михайлович и, наверное, думаешь, что я безжалостный и злой душегубец?
     Фитин промолчал, и Берия продолжил:
     — Ты молод и руководствуешься эмоциями, но в политике, а разведка — это больше чем политика, эмоции — непозволительная роскошь. — В голосе наркома зазвучал металл. — Товарищ Сталин и партия поставили нас на эти посты, чтобы я, ты и твой Плакс не жалели себя и, когда понадобится, не задумываясь отдали свою жизнь! Идет война, и мы не имеем права на жалость, враг только и ждет этого! Плакс знал, на что шел, но сейчас не время говорить о нем.
     — Лаврентий Павлович, я прошу самую малость, — не сдавался Фитин.
     — Малость, говоришь?
     — Товарищ нарком...
     — Ох, и упрямый же ты мужик, Павел Михайлович. Ладно, разрешаю, — уступил Берия, но предупредил: — Только смотри, без лишнего шума, а то не успеешь похоронить, как сам в ту же очередь встанешь.
     — Все будет нормально, Лаврентий Павлович! — оживился Фитин и поспешно покинул кабинет.
     На следующий день, ранним мартовским утром сорок второго года, на закрытом военном кладбище у одинокой могилы собралась небольшая группа людей. Снег крупными хлопьями ложился на пальто и шинели, темными пятнами расплывался на свежеструганных досках заколоченного гроба, тонкими струйками сочился по комьям земли. Несколько минут у могилы царила тишина, никто не произнес ни слова, затем моложавый старший майор государственной безопасности кивнул начальнику похоронной команды. Тот махнул рукой, и по спинам кладбищенских рабочих заскользили веревки. Гроб медленно опускался на дно могилы. Майор расстегнул кобуру, его рука взметнула пистолет вверх и три коротких выстрела проводили в последний путь Израиля Плакса.
     Толкавшийся поблизости кладбищенский сторож, не утерпел, протиснулся к могиле и спросил:
     — Товарищ майор, генерала, что ли, хороните?
     — Он был больше, чем генерал, — печально обронил тот, развернулся и, тяжело ступая, пошел на выход.
     За его спиной комья мерзлой земли дробно застучали по доскам, прошло еще около получаса, и теперь только черный холмик земли напоминал о быстротечности человеческой жизни. На свежую могилу тихо и ровно падал мягкий белый снег...
     Ушел из жизни еще один разведчик, но на его место в незримом строю встали другие: Николай Кузнецов, Александр Демьянов, Петр Прядко, Виктор Бутырин, Александр Козлов, Иван Данилов, десятки, сотни других. Все они, и те, кто чудом выжил, и те, кто отдал свою жизнь за Родину, думали не о себе, не о славе, не о наградах. Оставшись один на один с жестоким и коварным врагом, они честно и самоотверженно выполняли свой воинский и человеческий долг — добывали разведывательную информацию, которая помогла сохранить сотни тысяч жизней бойцов и командиров Красной армии, сражавшихся на разных фронтах войны.
     Потом, в ликующем мае сорок пятого, когда отгремели победные салюты, те, кто уцелел в жестокой борьбе с врагом и не попал под репрессии либо зачистку своими же, как и подобает истинным рыцарям, скромно отошли в тень. Их имена до сих пор хранятся в секретных архивах спецслужб, а некоторые так и не раскрыты до сих пор. Может быть, воля вождей и способна изменить судьбу человечества, но еще больше на нее могут повлиять поступки каждого из нас...