Сейчас, когда мы отмечаем День защитника Отечества, я особенно отчетливо вспоминаю несколько эпизодов, которые произошли «на ближних подступах» к нашей великой Победе.
     Шел февраль 1945 года. Советские войска вели ожесточенные бои в окруженном Шнайдемюле (сейчас это польский город Пила). Однажды вечером капитан Александр Цыганков и я отправились на агитмашине на передовую для выполнения боевого задания. Ехать пришлось недолго: передовая проходила по центру города. Поставив агитмашину у полуразрушенной стены, мы с микрофоном спустились в подвал, который, судя по всему, должен был дать нам надежное укрытие.
     Наша задача была и простой, и сложной. Простой потому, что мы выполняли гуманную и благородную миссию - говорили немецким солдатам правду о безнадежности их положения (когда судьба города была уже решена) и призывали их сложить оружие и сдаться в плен. А сложной потому, что эта правда, как мы уже неоднократно убеждались, была не по душе фашистским офицерам, приводила их в ярость, и они приказывали открыть интенсивный огонь, чтобы заглушить наши голоса и заставить нас замолчать. Так было и на этот раз.
     По традиции мы начали с «музыкального вступления» - популярного шлягера «Розамунда». Как всегда, немцы в этот момент огонь не открывали: видимо, с удовольствием слушали свою любимую песенку. Но когда мы через микрофон обратились к солдатам с призывами, начался ад кромешный. На то место, где стояла агитмашина, обрушился град снарядов и мин. Грохот разрывов заглушал наши голоса. И все же мы продолжали передачу, ибо надеялись: несмотря на артиллерийскую канонаду, слова правды будут услышаны немецкими солдатами, дойдут до их сознания и, может быть, помогут им (если не всем, то хотя бы кому-нибудь из них) преодолеть страх перед русским пленом, внушаемый геббельсовской пропагандой, и спастись...
     Наконец передача закончилась и - опять по традиции - зазвучал бравурный мотив (но теперь уже другого шлягера). Обычно, услышав «музыкальный финал», гитлеровцы прекращали обстрел. Такой же реакции мы ожидали и теперь, тем более что звучала песня «Блондес Кетхен», которая - мы это знали - была очень популярна среди немецких солдат. Но на этот раз противник повел себя совсем иначе. То ли у него сдали нервы, то ли эта передача пришлась ему особенно не по душе...
     Как бы то ни было, обстрел не только не прекратился, но стал еще более ожесточенным. Снаряды и мины ложились все ближе и ближе, от их разрывов дрожали стены дома. Очевидно, нас засекли и взяли в артиллерийскую вилку. Каждую минуту можно было ждать прямого попадания, от которого нас не спас бы даже массивный свод подвала. А наверху, как в насмешку, из громкоговорителя лилась веселая мелодия и вокальное трио горланило пошлые слова припева:
     Так, как моя красотка Кете,
     Не целует никто на белом свете...
     Нужно было немедленно выключить проигрыватель, который находился наверху, в машине. Саша Цыганков вскочил и выбежал из подвала. И в следующее мгновение песня оборвалась на полуслове, так что красотка Кете не успела даже доцеловать своего дружка. Через несколько минут умолкла и вражеская артиллерия, потеряв ориентир. Наступила тишина, такая тишина, что стало больно ушам. И тут вновь произошло нечто неожиданное (к счастью, на этот раз не столь опасное для нас).
     Из отдаленного угла подвала внезапно послышались какие-то стоны. Саша и я бросились туда и обнаружили нескольких стариков и старух - жалких, плачущих, истощенных и обезумевших от страха и голода. Оказалось, что, спасаясь от уличных боев, они забрались в этот подвал еще до того, как к дому подъехала наша агитмашина. Конечно же, мы успокоили бедняг, объяснили им, что никто не собирается расстреливать немцев или угонять их в Сибирь... Голодный блеск в их глазах напомнил нам о старой мудрой русской пословице «Соловья баснями не кормят». И хотя эти люди походили не на соловьев, а скорее на мокрых, нахохлившихся воробушков и мы рассказывали им отнюдь не басни, а чистую правду, Саша и я отдали им все съестное, что было у нас в полевых сумках, - бутерброды, сухари, куски сахара (уезжая на задания, мы, как и всегда, взяли с собой кое-что из еды, но из-за сильного обстрела нам было не до этого). Почти 60 лет прошло с тех пор, но я до сих пор помню и никогда не забуду, как эти старики дрожащими руками брали бутерброды и жадно ели их.
     Изможденные лица наших нежданных гостей освещала робкая, по-детски радостная, почти счастливая улыбка. Такую же улыбку я позже увидел снова - в других городах и при других обстоятельствах. В конце апреля 1945 года наши войска освободили город Бернау. Командующий 47-й армией гвардии генерал-лейтенант Перхорович назначил временным комендантом этого города Конрада Вольфа. На плечи совсем еще юного советского офицера (ему было всего только 19 лет!) лег тяжкий груз новых, очень сложных обязанностей. Мы, его друзья, помогали ему. В те несколько дней, когда он был комендантом, удалось сделать многое. Хотя еще шли ожесточенные бои, мы заботились о жителях Бернау. Необходимо было прежде всего обеспечить их хлебом и другими продуктами питания, отремонтировать водопровод, канализацию и электросеть, разрушенные во время боевых действий. Короче говоря, нужно было восстановить в городе нормальную жизнь. Осуществить все это было очень трудно, почти невозможно. Но командование армии предоставило в наше распоряжение солдат инженерных войск со стройматериалами, выделило для населения города хлеб, сахар и консервы из армейских продовольственных складов... Вдумаемся в этот факт: фашизм еще не был разбит окончательно, советские люди еще несли жестокие потери на фронте, а в тылу еще испытывали страшную нужду и лишения, вызванные вторжением гитлеровцев и войной. И все же мы делились всем, чем могли, с немцами, которых освобождали от ига фашизма. Наши чувства по отношению к ним были, разумеется, непростыми, неоднозначными. Но могу сказать одно: никогда, даже в самые тяжелые дни войны, когда становились известными ужасные преступления эсэсовских изуверов, наш народ (во всяком случае его большинство) не отождествлял немецкий народ с немецким фашизмом. Таково мое глубокое убеждение.
     Одно событие особенно глубоко врезалось в мою память. Вечером того дня, когда мы освободили Бернау, я проходил по улицам города и вдруг увидел, как в одном из домов на четвертом этаже внезапно распахнулось окно и в его проеме появилась женщина. Было видно: еще минута - и она выбросится на улицу. Я молниеносно устремился в дом, взбежал по лестнице наверх и в самое последнее мгновение успел удержать эту женщину, не дать ей выброситься из окна. Рыдая, она опустилась на стул. Конечно, это была одна из тех, кого нацисты запугали своими измышлениями о зверствах «русских варваров». Мне долго пришлось объяснять ей, что Советская Армия пришла сюда не для того, чтобы мстить немцам, а чтобы освободить их. Женщина успокоилась, вытерла слезы и робко, застенчиво улыбнулась.
     И еще неделю спустя мне в третий раз (воистину Бог троицу любит!) довелось увидеть такую улыбку. В начале мая на разрушенных улицах освобожденного Берлина вокруг дымящихся полевых кухонь толпились старики, женщины и дети. Каждый из них получал от советского солдата в белой поварской куртке миску горячего супа и кусок хлеба. Счастливая улыбка, озарявшая лица голодных немцев, напомнила мне и о ночи в Шнайдемюле, и о вечере в Бернау...
     Конечно, во всех трех случаях это была еще улыбка сквозь слезы, но все-таки уже улыбка, улыбка надежды...