ОДИН ИЗ ПЕРЕДАННЫХ мне на связь агентов, выполнявший роль «почтового ящика», отнимал массу времени. Из жилого дома на работу в посольство приходилось выезжать на машине по обусловленным маршрутам, чтобы не пропустить условных сигналов, выставляемых на оговоренных с агентом местах. Такие сигналы появлялись два, а то и три раза в месяц и означали вызов на личную встречу для получения поступившего нам почтового послания из третьей страны. Получив от агента письмо на «моментальной» встрече, я приезжал в посольство, где в спецкомнате проверял конверт письма на предмет возможного несанкционированного вскрытия, проявлял тайнописный текст на страницах письма (это бывали, как правило, цифровые колонки), переписывал цифры на шифробланк, докладывал на подпись резиденту для отправки в Центр телеграммы «вне очереди». Эта чисто техническая работа, отнимавшая немало времени, удовольствия не доставляла. Ни я, ни резидент не знали, кто в Соединенных Штатах Америки так активно пользуется нашим «почтовым ящиком». Нелегал? Агент из числа иностранцев? В любом случае было ясно: частота поступавших почтовых посланий свидетельствовала о завидной активности нашего информатора под псевдонимом «Марк». И вдруг наступило затишье. Ни одного письма!
     Где-то в июне–июле 1957 года меня срочно вызвал резидент. Сославшись на поступившую из Центра шифровку, дал указание срочно «перехватить» агента на маршруте его утреннего следования на работу (условиями связи такой вариант предусматривался), «законсервировать» работу с ним, проинструктировать агента о линии поведения на тот случай, если местная контрразведка подвергнет его допросу, будет выяснять, от кого из США он получал письма и для кого они предназначались. Резидент добавил: наш нелегал «Марк» арестован американской контрразведкой!
     На следующее утро, перехватив агента на пешем маршруте, я проинструктировал его, оговорил условные визуальные сигналы, которые позволяли бы следить за складывающейся вокруг агента ситуацией, без вступления с ним в контакт. Проходила неделя за неделей, от агента сигналов не поступало. По согласованию с резидентом перехватил агента на маршруте, узнал: ничего тревожного, вокруг него все спокойно. Это означало: «Марк» почтового канала связи на Австрию американцам не выдал. А некоторое время спустя нам стало известно, что псевдоним «Марк» принадлежит нашему разведчику-нелегалу Рудольфу Ивановичу Абелю, что арестован он в результате предательства. Это он вел активную переписку с Центром, направляя через нашу резидентуру, надо полагать, важную информацию.
     (После обмена на американского летчика Пауэрса и возвращения в Москву после длительного пребывания в американской тюрьме Рудольф Иванович работал в центральном аппарате. Мне приходилось с ним встречаться. Я в шутку признался, как бывал недоволен активностью его «почтового ящика», отнимавшего у меня много рабочего времени.)
     В ЕЖЕМЕСЯЧНОМ ТЕОРЕТИЧЕСКОМ журнале одной из партий Австрии периодически появлялись статьи политико-идеологического содержания. Они обращали на себя внимание своей объективностью при оценке происходящих в мире событий. Заинтересовавшись автором этих статей, я принял решение установить с ним оперативный контакт. Резидент, которому я доложил о своем намерении, решительно заявил:
     - С этим человеком уже пытался установить контакт твой предшественник, но получил «от ворот поворот». Свой отказ он мотивировал вмешательством советских войск в венгерские события 1956 года, казнью главы правительства Венгрии Имре Надя, чуть ли не его личного друга. Поэтому твое намерение установить контакт с таким человеком заранее обречено на провал.
     Я убедил резидента в целесообразности попытаться еще раз выйти с ним на контакт. Проштудировав статьи «Осторожного» (для удобства назову его так, хотя его настоящий псевдоним, присвоенный позже, - другой), я выехал в город с намерением выдать конспиративный звонок из телефонной будки (рабочий телефон я раздобыл по справочнику) и предложить встретиться в близлежащем ресторане в обеденное время. Свое предложение я намеревался мотивировать желанием обсудить углубленно его очередную статью, которая «произвела на меня сильное впечатление». Но как только я назвался третьим секретарем советского посольства, «Осторожный» прервал меня, заявив: «Я не желаю встречаться с сотрудниками вашего посольства и прошу больше не звонить!» «Осторожный» положил трубку.
     Отказываться от своего намерения? Смириться с неудачей? Не хотелось! Мне показалось, что в голосе «Осторожного» прозвучали нотки неуверенности. И я принял нагловатое решение: посетить его в рабочем кабинете. Перед входом в административное здание «Осторожного» меня остановила охрана. На вопрос охранников: «К кому?» - ответил: «К «Осторожному», меня ждут». Показал аккредитационное удостоверение МИД Австрии. Меня пропустили. Первого встречного спросил, в каком кабинете работает «Осторожный». Постучавшись в дверь и затем войдя в кабинет, я увидел «Осторожного», узнал его по газетным фотографиям. Удивленному моим неожиданным появлением «Осторожному» я сказал примерно следующее:
     - Я находился поблизости от вашего офиса, когда звонил вам. Я подумал, что при личной встрече смогу более убедительно объяснить свое желание встретиться с вами. Я нахожусь под впечатлением от ваших статей, особенно от статьи в последнем номере журнала. Может быть, вас удивит, но я во многом разделяю ваши критические замечания в адрес моей страны. Именно это обстоятельство побуждает меня столь настойчиво искать встречи с вами. Я во многом разделяю вашу точку зрения по поводу венгерских событий в 1956 году. Найдите время для спокойного обмена мнениями по содержанию вашей статьи. Для меня это крайне важно. Давайте встретимся с вами сегодня вечером или в другое приемлемое для вас время где-нибудь в ресторане.
     К МОЕМУ УДИВЛЕНИЮ и радости, «Осторожный» согласился. В этот же день, в вечернее время, мы встретились в ресторане, где я предварительно занял удобный для беседы столик, щедро заказал закуску и бутылку марочного вина. К моему разочарованию, «Осторожный» заявил: «Алкоголь не употребляю. Острых блюд избегаю. Если можно, закажите минеральной воды». Я несколько смутился, не зная, с чего начать наш разговор. Высказал в шутливой форме удивление, что гражданин винодельческой страны не употребляет вин, избегает национальных блюд. «Осторожный» сослался на свое здоровье: больны печень, желудок. Чтобы расположить к себе собеседника, снять возникшую напряженность, я принялся перечислять опубликованные им статьи, цитируя чуть ли не наизусть отдельные пассажи, высказывал восхищение глубоким знанием европейских проблем, подчеркивая при этом схожесть его и моих суждений.
     Признаюсь, я лукавил, стараясь польстить собеседнику, понравиться ему. Более того, я пошел на беспрецедентный по тем временам шаг. Я подверг критике политику своего правительства в период венгерских событий 1956 года, высказал сожаление по поводу казни Имре Надя, крупного политического деятеля, фактически нашего друга, прожившего в нашей стране более двух десятилетий, свободно владевшего русским языком. Вместе с тем я пытался убедить «Осторожного», что судьба венгерского лидера решалась не в Кремле, а в Будапеште, и не нами, а венграми, что в нашем правительстве по этому поводу также не было единодушного мнения.
     «Осторожный» с интересом слушал. Имре Надя «Осторожный» знал лично, и его казнь явилась для него трагедией. Он был убежден, что в казни повинен только Советский Союз. Наша беседа, в ходе которой затрагивались многие другие события, затянулась допоздна, закончилась договоренностью продолжать встречи. Инициатива встреч - за мной, телефонным звонком.
     Федор Григорьевич Шубняков, которому я доложил о результатах встречи, не сразу поверил в готовность «Осторожного» встречаться со мной. Завершая беседу, он сказал: «Ну что ж, посмотрим, что покажет будущее».
     (Сегодня, годы спустя, признаюсь в осознанной неискренности при докладе резиденту о беседе с «Осторожным». Я умолчал о том, что позволял себе недозволенные высказывания в адрес собственного правительства. Я опасался, что подобная вольность в те времена могла бы закончиться для меня плачевно, вплоть до увольнения из разведки. Интуиция подсказывала, что только так я мог заинтересовать собой собеседника, побудить к дальнейшим встречам. В направленных в Центр отчетах о беседе с «Осторожным» я также изложил свои высказывания по венгерской тематике в довольно смягченном варианте.)
     ИТАК, ИНТУИЦИЯ меня не подвела. Встречи с «Осторожным» стали носить регулярный характер. Расходы в ресторанах и гастхаузах я брал на себя, вежливо пресекая его попытки расплатиться, поскольку его заказы, с учетом здоровья, были всегда скромнее моих. Желая закрепить конспиративность наших отношений, на повторной встрече я признался «Осторожному», что звонки в его рабочий кабинет выдавал из городских телефонных будок, что не хотел бы также, чтобы он звонил ко мне в посольство, поскольку оно, возможно, прослушивается спецслужбами.
     «Осторожный» выразил недоумение, заявив, что он волен встречаться с теми, с кем желает, и «никого не боится». Я возразил: «Факт встреч с советским дипломатом в обстановке недружественного к нам отношения в связи с венгерскими событиями может стать достоянием функционеров из противоборствующих политических партий, которые не преминут, особенно в период предвыборных баталий, использовать это против вас». «Осторожный», правда, нехотя, согласился.
     Наши беседы на первых порах носили характер обмена мнениями по текущим внутри- и внешнеполитическим событиям. Высказывания «Осторожного», располагавшего связями в руководстве правительственной партии, нередко представляли интерес и использовались в информационных телеграммах в Центр. Со временем я стал обращаться к «Осторожному» с просьбами выяснить реакцию австрийского правительства на те или иные внешнеполитические шаги Советского Союза.
     Однажды, сославшись на поступивший из Москвы запрос срочного характера, я спросил «Осторожного», не смог бы он подсобрать информацию и изложить ее в письменном виде. Поколебавшись, «Осторожный» согласился, но добавил: «В порядке исключения». Передавая на очередной встрече напечатанный на машинке текст, сказал: «Мне трудно печатать. Пришлось затратить очень много времени. Свои статьи я обычно диктую стенографистке». Некоторое время спустя я предложил «Осторожному» приобрести для него магнитофон, с помощью которого он мог бы надиктовывать при необходимости информацию как для меня, так и для своих собственных нужд. По тогдашним временам эта техника была в новинку и стоила недешево.
     «Осторожный» согласился, и вскоре я передал ему магнитофон, приобретенный резидентурой по согласованию с Центром. Но, к сожалению, «Осторожный» с техникой, по его словам, был не в ладах. После нескольких неудачных попыток мы были вынуждены от такой формы информации отказаться. Нельзя также исключать нежелание «Осторожного» передавать нам «свой голос». Мне приходилось брать на встречи с ним оперативную звукозаписывающую технику.
     Месяцы спустя в целях закрепления отношений я начал вручать «Осторожному» разовые денежные вознаграждения (на лечение, отдых), приурочивая их к крупным датам его жизненного пути. На первых порах он категорически отказывался. Однако к вознаграждениям со временем привык. Года через полтора решением руководства Центра он был включен в агентурную сеть резидентуры, а я был повышен в должности до старшего оперуполномоченного.