- Марк Владимирович, откуда у вас любовь к морю и флоту?
     - Любовь из сердца, а приход на флот, надо признать, случаен. В 1939 году в СССР открылись артиллерийские спецшколы, прообразы суворовских училищ и наследники кадетских корпусов времен Российской империи. Туда принимали после седьмого класса. Мальчики в спецшколах носили военную форму, их потом без экзаменов принимали в артиллерийские училища. Это были, без преувеличения, привилегированные учебные заведения. Там учились дети советской элиты. Следом открылись авиационные спецшколы, а за ними - 7 военно-морских, одна из них - в столице. Причем в Москве после Навигацкой школы Петра это было первое военно-морское учебное заведение. Мальчишки просто ринулись туда! Я помню, было 5.000 заявлений на 500 мест, все - от отличников. Поэтому отбор проходил исключительно по состоянию здоровья. До сих пор не понимаю, как мне удалось попасть в число самых здоровых ребят Москвы! Как мне тогда очень хотелось красоваться во фланке, бушлате, бескозырке! А любовь к флоту пришла позже. Так я надел форму в 16 лет и 34 года не снимал ее. Служил на Северном, Балтийском и Черноморском флотах. Ходил на всех классах боевых кораблей, надводных и подводных.
     - Несмотря на то, что во время Великой Отечественной войны вы были курсантом, вам тем не менее пришлось принимать участие в боевых действиях. Как это получилось?
     - С началом Великой Отечественной войны попытались урезать сроки учебы в высших военно-морских заведениях. Но, как ни старались власти, оказалось, что офицера командного профиля обучить меньше, чем за 3,5 года, нельзя. А инженеру-механику для должной подготовки необходимо 4 полных года. Тогда приказом народного комиссара ВМФ были введены курсантские практики, по которым курсанты летом расписывались на боевые корабли и воевали наравне с остальными. Поэтому во дворе каждого военно-морского училища стоят скорбные стелы с именами курсантов, погибших во время таких практик. В 1944 году из нашего училища на Северный флот поехали 45 ребят. А вернулись 36, остальные остались на дне Баренцева моря. Несколько однокурсников погибли в трагической истории с конвоем БД-5 в Карском море. Позже я воевал на Каспийской флотилии, на плавучей зенитной батарее, и на Северном флоте, на большом охотнике «Штурман», в качестве дублера моториста. Мы встречали караваны союзников на 72-й параллели и сопровождали их до входа в Кольский залив.
     - Вы продолжали воевать, когда для большинства людей война уже стала историей. Расскажите, пожалуйста, о вашем опыте боевого траления.
     - По окончании училища в 1946 году получил назначение инженером-механиком на 6-й Краснознаменный дивизион тральщиков Северного флота и занимался послевоенным боевым тралением. Базировались в Полярном, а «пахали» тральцами Баренцево и Карское моря от Линахамари до Тазовской бухты в устье Оби. Мы плавали на кораблях, которые СССР получал от Америки по ленд-лизу. В простонародье - «амики». Когда их строили в тропическом Майями, вряд ли кому-то в голову приходило, что эти тральщики окажутся в суровых условиях Арктики, да еще и по полгода без комфортного базирования! На них отсутствовали рефрижераторы, конструкцией предусматривались только бытовые холодильники. Поэтому к концу боевого траления весь рацион состоял из щей из сухой капусты, сухой картошки и солонины, причем на второе - та же солонина. Так я лишился зубов (смеется).
     - Что вам особенно запомнилось из опыта боевого траления?
     - Запомнилось, как топляком у нас на корабле однажды погнуло лопасть гребного винта и мы шли под одним двигателем. А когда мы выбрались из губы и оказались уже на минном поле, у нас полетел и второй двигатель. Мы оказались без хода, образно говоря, словно в «супе с клецками». Но раз я с вами разговариваю, значит, все закончилось хорошо. Мы тогда не боялись ничего, были молодыми, бесстрашными...
     - Какое место в вашей жизни занимает поэзия? Когда вы начали писать?
     - Сергей Наровчатов уверял, что настоящий поэт пишет стихи с 6 лет. Я несколько припозднился, принявшись за это дело в 8 лет. Зато продолжаю писать до сегодняшнего дня: вот сегодня ночью родилось несколько стихотворений... В своей жизни я издал 21 книгу. Это поэзия, публицистика, проза. К числу моих литературных учителей отношу поэтов Всеволода Азарова, Николая Флерова. В Союз писателей меня рекомендовал Давид Самойлов. В 1973 году я был единственным инженером-механиком, членом Союза писателей, чем ужасно гордился...
     - Многие до сих пор вспоминают вашу грандиозную ссору с советской властью. В чем была причина конфликта?
     - Последние 6 лет флотской карьеры служил в Москве в закрытом НИИ военпредом, имел самый высокий допуск секретности. После демобилизации оказалось, что являлся самым совсекретным евреем! И выехать за границу не могу. Проходит 5 лет, 10, 15... Вокруг меня кипела жизнь: писатели разъезжали по разным странам, а я мог передвигаться только в пределах СССР. Через 17 лет невыездного статуса мое терпение лопнуло. Я подал в суд на запрет на выезд за пределы Союза, формально - на первый отдел Министерства среднего машиностроения. Но всем было ясно, что иск-то подан на КГБ. В 1990 году это был первый в СССР процесс против всесильного ведомства. Знаменитость пришла, как к герою Чехова, что попал под извозчика. Пошли статьи, репортажи в разных СМИ, в зале суда яблоку было негде упасть от иностранных журналистов. Дело мое рассматривалось три раза в районном суде и два - в городском. Все эти процессы, как и следовало ожидать, я проиграл. Суд всякий раз выносил решение, что КГБ здесь ни при чем, меня не выпускает ОВИР, а на эту инстанцию в суд подавать было нельзя. Мой адвокат после этого процесса сделал блестящую карьеру, уехав в США. Как же меня хлестанула обида, когда в Санкт-Петербурге на первом военно-морском салоне, в котором принимали участие представители двух десятков стран, я проходил между стендами и на одном из них вдруг увидел то, чем я занимался и из-за чего меня не выпускали долгие годы... Вот оно во всей красе, продается. Даже указаны телефон и адрес.
     - Говорят, что ваша память - настоящая копилка занимательных историй. Расскажете одну для наших читателей?
     - С удовольствием. Одно из самых веселых приключений в моей жизни - это то, как я попал в сумасшедший дом. Однажды мой сослуживец капитан-лейтенант Петров заявил прямо на мостике комдиву Иванникову, Герою Советского Союза, что у него нечищены пуговицы. Когда Петров повторил это еще дважды, комдив понял, что дело плохо. Мне было поручено сопроводить Петрова в больницу. Приключилась предсказуемая накладка, карету «скорой помощи» в порт не подали. Мне стоило больших трудов доставить коллегу в госпиталь якобы на комиссию по определению его пригодности к военной службе. Там он уверенно заявил, что это именно он привел меня «сдавать», а я и есть тот самый пациент. Вместо того чтобы слушать мои аргументы, врачи вняли ему как старшему по званию. В итоге связали меня, украсили смирительной рубашкой, потащили в палату. Может, и просидел бы я там еще долго, но, на мое счастье, на следующий день обросший щетиной Петров на улице сообщил патрульным, что у них нечищены пуговицы... Так мы поменялись местами. В это время на флоте распространились слухи, что я допился до белой горячки. Меня встречали по возвращении в Полярный как национального героя...
     - Как вы встретили День Победы?
     - В мае 1945 года Победа висела в воздухе, чувствовалось, что вот-вот все закончится. И вот 8 мая курсант 3-го курса Кабаков перелез через восточные ворота адмиралтейства, ушел в самовольную отлучку и с девицей поехал на Елагин остров, где очень неплохо провел время. Потом вернулся обратно через те же восточные ворота, вернулся в спящий кубрик и спокойно лег спать, новостей не зная. На следующее утро был обычный подъем - ни минутой раньше. Но он сопровождался почти мгновенным «Ура!» Кто-то крикнул: «Победа!» Мы не целовали друг друга и не стреляли в воздух, но «Ура!» гремело во всех кубриках адмиралтейства. Позже, во время построения на плацу, кто-то из политотдела сообщил, что мне предстоит читать стихи о Победе. Я сказал: «Есть!», понимая, что стихов собственно о Дне Победы у меня нет. Но есть о том, что она обязательно будет. И вот перед самым началом митинга два капитана 1 ранга вывели на трибуну под руки высокого старика, несмотря на теплый солнечный день, обутого в валенки. А на его груди сверкали Звезда Героя Соцтруда и три ордена Ленина. Так я впервые в жизни увидел знаменитого кораблестроителя Крылова. Увы, незадолго до его ухода. А тогда он поднялся на трибуну, где уже стоял начальник училища Крупский, племянник Надежды Константиновны. Не помню, кто потом выступал, что говорил... Но тогда всякий осознавал, что именно сегодня свершилось нечто невероятное...
     - Чем запомнился вечер того дня?
     - Вечером в училище было объявлено увольнение для всех курсов, даже первых. А вот наш дизельный факультет в качестве наказания за систематические нарушения дисциплины был расписан для проведения салюта. Нам выдали ракетницы, провели инструктаж. Мы пошли в город, продираясь сквозь ликующую толпу. Нас буквально вырывали из строя, в руки совали чекушки, стаканы с водкой. Нас поздравляли! Значимость флота для Питера колоссальная, а тут еще и долгожданный День Победы. Весь город на улицах, счастье - невероятное. Я не видел слез на глазах - только радость. Конечно, мы выпили. Мне лично хватило стакана водки, которую я закусил дареной краюхой хлеба. И выпил, как можно догадаться, не один. В итоге во время салюта пять-шесть ребят получили ранения. В училище торжества продолжились. Но этого я уже не помню - пришел и рухнул...
     - А потом?
     - А потом была служба и долгая, яркая, как мне думается, жизнь...
     На снимках: курсант училища имени Фрунзе, Астрахань, май 1942 года; швартовка в Чалм-Пушке, июнь 1949 года.