«КРАСНАЯ ЗВЕЗДА» уже писала, что в предшествующие 65-летию Победы месяцы и в дни празднования юбилея заметно возросла фронтовая почта – так принято называть поступающие в редакцию письма о войне. Летом в ней наметился некоторый спад, но объясняется он отнюдь не притуплением интереса к ратному подвигу наших отцов, дедов и прадедов. В дачно-отпускной период за перо люди берутся лишь в крайнем случае. А тут еще жара, пожары...
     СЕЙЧАС все становится на свои места, наберет обороты и фронтовая почта. Но, к сожалению, доля в ней писем самих фронтовиков если и увеличится, то не намного: как ни прискорбно, безжалостное время берет свое.
     «Недополучаемые» из первых рук рассказы о путях-дорогах фронтовых частично компенсируются материалами, присылаемыми нашими нештатными авторами – историками, писателями, журналистами. Результаты их исследований и творческих исканий публикуются в «Красной звезде» постоянно и будут публиковаться впредь.
     Есть еще одна категория авторов, численно превосходящая все остальные и год от года активизирующаяся. Это дети, внуки, правнуки фронтовиков, испытывающие все большую потребность рассказать о героическом прошлом своих предков или, наоборот, что-то новое о них узнать. Вскрываешь конверт – а там то ли пересказ дедушкиных-бабушкиных фронтовых воспоминаний, то ли сохраненные с военных времен солдатские письма-треугольники, то ли копии «похоронок». Нередки и документальные свидетельства солдатского мужества – вырезки из фронтовых газет или добытые в архивах ксерокопии наградных листов с описанием героических поступков, оцененных медалью, а то и орденом. Многие просят редакцию помочь узнать о судьбе сгинувшего на войне родного человека. И много кое-чего еще...
     КОГДА такие письма через твои руки проходят десятками, изо дня в день, то проглядывает интересная закономерность: о предках-фронтовиках в основном пишут те, кому, как они считают, есть что сказать о своем деде или отце: один уничтожил столько-то гитлеровцев, другой подбил столько-то танков, третий подавил столько-то огневых точек...
     Пришел, например, объемистый пакет из Вильнюса от Э. Коростелева. Его отец Алексей Петрович за десять лет службы на границе прошел путь от красноармейца до начальника заставы, а перед самой войной был назначен политруком – заместителем начальника бронепоезда 76-го полка войск НКВД. Среди документов, приложенных Эдуардом Алексеевичем к письму, – газетная вырезка, рассказывающая о бое отцовского бронепоезда за удержание железнодорожного моста. Разведчики, возглавляемые старшим лейтенантом Мавренковым и политруком Коростелевым, о котором корреспондент А. Лапин пишет, что он «действовал смело и дерзко», выявили, что к мосту выдвигаются неприятельские танки и пехота.
     Не замечаемый немцами бронепоезд резко выдвинулся вперед и открыл огонь. «Три головных танка запылали. Остальные 12 укрылись за постройками. Немецкие солдаты залегли. Несколько выстрелов шрапнелью – и от наступавшей немецкой роты осталась лишь горстка солдат, бросившихся наутек. Бронепоезд отошел. Старший лейтенант Мавренков и политрук Коростелев снова повели разведчиков к позициям врага. Скоро из-за узкой полоски леса показались шесть черных точек – танки. Бронепоезд опять выдвинулся к мосту. На этот раз цель с бронеплощадок не была видна. Артиллеристы окрыли огонь с закрытой позиции, заставив отойти и эту танковую колонну. Тем временем зенитчики Коломеец и Прокопенко сбили два фашистских самолета».
     За удержание стратегически важного объекта, каким был железнодорожный мост, политрук А. Коростелев указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 августа 1941 года был награжден орденом Красного Знамени.
     Алексей Петрович, как пишет его сын, познал не только горечь отступления. В марте 1943 года он, уже командир полка, выбивал оккупантов из Вязьмы, а в сентябре – из Смоленска, за освобождение которого был удостоен ордена Суворова III степени. А 16 октября около местечка Любавичи Руднянского района он провел свой последний бой, и благодарная смоленская земля навечно упокоила его.
     Н. Зубова свое письмо в редакцию озаглавила «Отец».«В селе Нижнем Куртамышского района Курганской области, – пишет Наталья Александровна, – его знали да и сейчас помнят как Петровича. Родился он в маленькой деревеньке Язёво, работал избачом в Гляданке, оттуда в 1941 году ушел на фронт. После ускоренного курса Уфимского пехотного училища командовал минометным взводом 779-го стрелкового полка 227-й стрелковой дивизии. Насколько знаю, лейтенант Мальков был хорошим минометчиком. Вот где пригодилась его природная наблюдательность и мгновенная реакция на изменение обстановки. Победный 1945 год отец встретил в Чехословакии, а в мечтах у него было расписаться на стенах рейхстага: «Возьму-ка кисть малярную./ На фоне спящих облаков/ Я под звездой Полярною/ Оставлю подпись – А. Мальков».
     Сейчас часто упрекаю себя: почему не записывала все то, что отец рассказывал о войне мне, моим одноклассникам и однокурсникам, моим детям? Почему не записывала даты, города, эпизоды фронтовой жизни? Это же в первую очередь нужно мне, чтобы сохранить ту духовную связь, которая всегда была у нас с отцом, которая поддерживала и подпитывала меня. Нужна она и моему подрастающему сыну, чтобы всегда иметь перед собой пример, как надо жить».
     Участник боевых действий в Афганистане старший лейтенант в отставке В. Сидюков, сегодня проживающий в одном из Домов инвалидов Курганской области, трогательно вспоминает о своем дяде Равиле Сидюкове, которому довелось и форсировать Днепр, и брать Кенигсберг: «Когда я еще мальчишкой попросил его однажды рассказать о войне, он протянул мне роман Юрия Бондарева «Горячий снег», сказав, что о войне лучше, чем написано в этой книге, не скажешь. А еще – это было в Ташкенте – он добился, чтобы во время торжественных мероприятий в честь Дня Победы меня включили в состав почетного караула у Вечного огня, и сам же выставил меня на пост. Да и военным я стал благодаря дяде Равилю: он так хотел видеть меня офицером».
     Никогда не думал, что в семьях хранится столько присланных с фронта писем. Ксерокопии солдатских треугольников составляют чуть ли не треть редакционной фронтовой почты. В большинстве случаев полуистлевшие листочки с выцветшими карандашными строчками – единственное, что осталось в семьях от отцов и дедов, не считая, конечно, памяти о них.
     «Когда началась война, – пишет москвичка О. Радугина, – мне было 11 лет. Папа сразу же ушел добровольцем в ополчение. Живший в Свердловске папин старший брат вызвал нас с мамой к себе. Уезжали мы из Москвы 6 декабря, на второй день после начала нашего контрнаступления. Что меня поразило в Свердловске – это отсутствие затемнения. Окна светились, как в мирное время. Папа нас очень любил, часто нам писал. Его письма я храню и все их переписала в отдельную тетрадь».
     Вот фрагмент одного из писем Евгения Михайловича Шмелева, отправленного жене и дочери 8 марта 1942 года: «Я уже в Москве, лежу в госпитале. 27 февраля наша часть получила приказ занять местечко «Х». На рассвете 28-го мы пошли в наступление. Был сильный мороз, снег по колено. Но мы, не обращая внимания, двигались к намеченной цели. Я шел в цепи своего отделения третьим. Но вот застрочили немецкие пулеметы, в предутреннюю даль полетели трассирующие пули. Мы на минуточку припадали к снегу, окапывались, снова вскакивали и шли вперед. Только и видишь, как по снегу палочка-невидимка чертит рядом с тобой полосы. Это пули врага ложились около нас.
     Оставалось пройти каких-то метров 100, и тут неприятель открыл ураганный минометный огонь. Неприятное ощущение. Но раздается команда: «Вперед!». Сжав еще крепче в руках винтовку, я стремительно выдвигаюсь вперед. Но фашистская мина разрывается рядом со мной. Меня отбрасывает взрывом метра на 3 – 4 в сторону, и я почувствовал, как что-то теплое течет по левой ноге. Дотронулся рукой – кровь.
     Командир приказал бойцу – звали его Миша – сделать перевязку и помочь мне добраться до медсанбата, который располагался километрах в четырех-пяти. Если бы не Миша, один бы я не дошел, замерз. В полевых условиях, делая операцию, извлекать осколок врачи не решились, отправили в Москву. Здесь, чувствую, не залежусь. Если повезет, может, отправят в Свердловск».
     Все так и случилось. Евгений Михайлович долечивался рядом с близкими, в Свердловске. Затем отъезд на фронт, а марте 1943 года трагическое сообщение: пропал без вести. «Но мы продолжали ждать его долго-долго и после Победы. Не дождались».
     ИНАЯ дочь или внук, может, и рады написать о любимом отце, дедушке, а что напишешь, если тот всю войну только и делал, что наводил переправы, а единственным его оружием были пила и топор. Заметьте, у нас и в школах перед 9 Мая стараются приглашать «наиболее боевых» ветеранов – тех, у кого побольше медалей. Наверное, думают: а что может рассказать подрастающему поколению старичок, который на войне кроме топора и пилы ничего не видел?
     И неведомо им – ни внукам- «скромникам», ни их учителям-воспитателям, что солдатское мужество измеряется не одними штабелями поверженных врагов. Да, это веский показатель, но далеко не единственный. Ведь многие тысячи, если не миллионы наших солдат за всю войну не убили ни одного немца, но это не значит, что их вклад в Победу был какого-то «второго сорта». На войне каждый был на своем месте. Ни один ныне всенародно чествуемый герой – весь в латах орденов – не стал бы таковым, если его подвиг не был бы обеспечен усилиями десятков, сотен незаметных и обойденных наградами «не героев». Потому-то наша Победа и называется общей.
     Военфельдшер Стефан Константинович Ткачев, о котором пишет в редакцию его невестка О. Ткачева из Ростовской области, закончил войну с двумя орденами Красной Звезды, медалями «За боевые заслуги» и еще несколькими – за оборону, освобождение и взятие различных городов. Все эти награды, скорее всего, не за убитых фашистов, а за возвращенных к жизни бойцов и командиров. «Отца, – пишет Ольга Яковлевна, – часто приглашали выступать перед школьниками. Однажды мне довелось быть свидетелем такой встречи, и я попыталась выразить его рассказ немудреными стихами:
     Было дело: при обстреле
     В блиндаже бойцы сидели.
     Угодил туда снаряд
     И разнес там все подряд:
     Лавки, рацию и стол,
     Искорежил даже пол.
     Но бойцы сидят живые,
     От контузии глухие.
     А еще у двух ребят
     Уши лентами висят:
     Рассекло осколками.
     Зашивал – иголками».
     Нелли Гарумова из подмосковного Троицка прислала найденную после отца всего одну страничку его фронтовых воспоминаний. И ту вовсе «не героическую»: «Наше положение под Харьковом в 1942 году сложилось хуже некуда. Несколько раз попадали в окружение, с боями и потерями выходили разрозненными группами. К Дону вышли мы ввосьмером: командир роты, я, командир взвода и шестеро солдат, пять из которых – не умеющие плавать казахи. Этот участок реки хорошо просматривался наседавшими на нас немцами и находился под постоянным артиллерийским, минометным и пулеметным обстрелом.
     Мосты и переправы разрушены. На берегу валяются разбитые понтоны, лодки. Подходившие такие же вроде нас окруженцы пытались переправиться на подручных средствах. Мы быстро соорудили плот, сложили на него оружие, обмундирование. И хотя противник непрерывно обстреливал нас, мы решили прихватить с собой еще и метавшихся четырех бесхозных лошадей, которые могли нам пригодиться на левом берегу.
     Мои товарищи поплыли на плоту, я же, как инициатор этой затеи, ухватив одну из лошадей за гриву, потащил ее к воде в расчете, что за ней последуют остальные. Но ничего не вышло. Проплыли мы с ней метров двадцать, и моя напарница, видя, что ее товарки плыть не собираются, развернулась к ним. Я снова предпринял попытку – и опять неудача. И так раз десять.
     Начинало темнеть, товарищей своих я потерял из виду. К тому же немцы усилили огонь. Решил добираться вплавь. Расстояние было приличное, метров 400. Течение быстрое. По фарватеру реки маячили бакены, облепленные обессиленными солдатами. Взрывы, огонь, крики... Плыл долго: на боку, на спине. Меня далеко снесло вниз по течению. Силы кончались. Был момент, когда пошел ко дну. Но стоило ногами коснуться земной тверди – откуда только силы взялись...
     Выбрался на отмель, упал. Отдышался, глянул, а передо мной круча метров 12 – 15. Без посторонней помощи не взобраться. Сверху мне кидали палки, опускали веревки, но я зацепиться так и не смог. И тут меня увидели наши. Они, оказывается, не выпускали меня из виду и шли следом. Из обмоток ребята связали длинный фал с палкой на конце и на этом «буксире» вытащили меня наверх – обессиленного, еле живого.
     Стали собираться группами. Двинулись вперед. Добрались наконец до Сталинграда. Разыскали штаб армии, а там и свой полк, где я был зарегистрирован 45-м. Вот столько на тот момент нас из полка прорвалось через кольцо окружения».
     Вдумайтесь в эти «не героические» строки. Что чаще всего царит на неорганизованной, беспорядочной переправе, когда тебя к тому же сзади припирает противник? Паника. Скорее всего не обошлось без нее и в тот раз. Достаточно вспомнить бакены, облепленные потерявшими надежду на спасение и зовущими на помощь людьми. Но как повел себя Михаил Гарумов? Он без особых проблем мог спастись вместе с товарищами. Но оставил плот. Ради одного – чтобы перегнать на левый берег четырех так, по его мнению, нужных им лошадей. Попытка, как видим, не удалась. Но перед нами из строчек воспоминаний проступает прагматичный и не теряющий самообладания человек, о себе же думающий в последнюю очередь. Именно такие при определенном стечении обстоятельств становятся способными на подвиг, отмечаемый самыми высокими наградами. Тут же обошлось без них.
     Так что напрасно кое-кто «стесняется» писать в редакцию о своих «негероических» отцах и дедах. Они – из поколения, которое потомки вправе называть геройским.