- ОБ АВИАЦИИ я всю жизнь мечтал, а тут космос! – вспоминает Евгений Александрович. – Тогда я успешно прошёл строгий медицинский отбор и был переведён для дальнейшей службы в Москву. На прощание замполит мне сказал: «Не бойся. Там уже есть наши ребята!» Это я потом понял, что старший лейтенант имел в виду сержанта Сергея Нефёдова, уехавшего в Москву годом раньше.
     - Ехали мы в плацкартном вагоне вшестером, я – за старшего, с пакетом, где были все наши документы. Как сейчас помню тот ранний вечер 19 ноября 1968 года. Из Киевского вокзала вышли, а вокруг просторная площадь, снег искрится, деревья в инее сверкают, на той стороне Москвы-реки в кирпичных многоэтажках окна зажглись – красота! Я ведь впервые попал в Москву и был просто ошеломлён её громадой и величием.
     По указанному маршруту поехали на метро. Вышли, а рядом огромный стадион, знаменитое «Динамо». Через парк по аллее прошли к КПП у корпуса «А». Предъявили документы, зашли в просторный вестибюль, а там мраморные, обшитые панелями под морёный дуб стены, кожаные диваны – вот это, думаю, служба! Сдали документы дежурившему по части подполковнику, получили указания и на служебном пазике поехали к своему новому жилью.
     ЭТО БЫЛО четырехэтажное здание, расположенное за редакцией «Красной звезды». Четвёртый этаж занимал штаб ВВС округа, остальные три – наши. На первом размещались столовая, спортзал и кинозал. На втором «казарма» – комнаты на двух-трёх человек. На третьем – стационар, где мы после экспериментов отлёживались. Условия ну просто барские! Правда, это понимаешь дня через два-три, когда после эксперимента в себя приходишь... Огромные кровати, одеяла пуховые, еда по выбору, хотя и внизу нас по лётной норме кормили. Если у тебя что-то не так со здоровьем, на кнопочку нажал – и сразу прибывает дежурный врач, самую квалифицированную помощь окажет.
     Я тех врачей до сих пор вспоминаю с благодарностью. Терапевт Галина Петровна нам давала допуск к экспериментам, она же и встречала после них. Ещё были подполковник медслужбы Нелли Викторовна Писаренко и два хирурга – Константин Петрович Крылов и ещё один с экзотическим именем Гелиос Лукич. Осмотр был обязателен: и не только наши гематомы после центрифуги, но и каждый позвонок тщательно проверяли, суставы, рёбра прощупывали, ну и всё остальное.
     Уход за нами, забота врачей, условия службы – замечательные. А своими экспериментами все мы с первых дней «заболели» – это же такой адреналин, ничто с ними не сравнится!
     КАЖДЫЙ ДЕНЬ, кроме выходных и праздников, после завтрака отправлялись на специальном автобусе в Институт авиационной и космической медицины (ИАКМ). Он располагался сразу за Военно-воздушной инженерной академией имени Жуковского, и наш адрес теперь был: «В/ч 64688». Командир части – генерал-лейтенант медслужбы Ювеналий Михайлович Волынкин. Начальник нашей команды испытателей – майор Михаил Алексеевич Ларенков, он прошёл войну от рядового. Его заместитель капитан Хлопков Сергей Сергеевич, да и вообще все офицеры института относились к нам очень по-доброму. И старшина Козлов Николай Иванович (он, слава богу, ещё жив) по-отечески заботился о нас.
     Увольнение предоставляли часто, мы гуляли по Москве, наслаждались её архитектурой, парками, музеями, ходили в кино и в тогда ещё работавший планетарий, иногда – на концерты. Мы не просто интуитивно тянулись к культуре – она нам помогала держаться в экспериментах, мы красотой вроде как подпитывались... Из увольнения тоже возвращались с радостью: ведь завтра «полёты»!
     Правда, «полетели» мы не сразу. Наше здоровье проверяли ещё месяца три. И только потом провели «обряд посвящения»: нас, рядовых и сержантов срочной службы, приняли в отряд на должности штатных испытателей. Ознакомили сначала с постановлениями Совета Министров о воссоздании института в 1947 году и от 1952 года – о создании команды космических испытателей, потом объявили соответствующий приказ главкома ВВС главного маршала авиации Жигарева от 1953 года, то есть разъясняли, что здесь мы не просто будем участвовать в экспериментах, а выполнять важное государственное задание по освоению космических систем жизнеобеспечения и проверке ресурсов человеческого организма. Надо сказать, всё это здорово било по мозгам: ведь нам-то было по 18-20 лет, а мы уже – государственные люди, за надёжность космоса в ответе. В общем, моральный стимул был мощным.
     ПЕРВЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ считался «крещением». Это была центрифуга. Сначала «ознакомительная» перегрузка 4g, потом сразу – 12 g! Тело с каждой секундой словно наливается свинцом – руки, ноги, глаза, каждая клеточка, и уже при 9g держишься на пределе, дышишь животом и коротко, как заяц, – это при поперечном вращении «грудь-спина». На продольном – «голова-таз» – вообще невмоготу даже при 7-8 g. У многих поначалу начинались вестибулярные расстройства, и особенно страдала ортостатика: это когда кровь буквально застывала в жилах. Против этого спазма надо было не просто напрягать все мышцы, а упорством воли заставлять кровь двигаться по венам и артериям – по сути, выживать... Состояние «не в себе» сохранялось ещё пару суток, мы отпаивались газировкой в стационаре.
     - Я попал в элиту, – вспоминает Евгений Кирюшин, – нас называли «высотниками». Не все выдерживали барокамеру, когда на высоте 40 км надо было в течение двух часов выполнять операторские функции, работая на тренажёре. Летали, облачаясь в ВКК – высотный компенсирующий костюм, который с подъёмом на большую высоту охватывал тебя втугую, внатяг. Ведь уже на высоте 30 км атмосферного давления практически нет, и тебя буквально распирает изнутри.
     ВКК-8, в котором я ходил в барокамеру, был модернизированной версией ВКК, в котором летел на U-2 и был сбит над Уралом лётчик-шпион Пауэрс. А без ВКК на высоту в 30-40 км не подняться – разорвёт...
     ЧП случались и у нас. Вообще-то из каждого набора кто-то ломался, получал травмы, сажал сердце, некоторым вручали ордена, и эти два-три человека возвращались героями домой. И только один ушёл по собственной воле.
     Испытания мы делили на престижные и непрестижные. А если точнее – на самые тяжёлые и не самые. «Самыми-самыми» были центрифуга и невесомость – её имитация в условиях земли, особенно так называемая иммерсия. К сухой иммерсии, погружению в жидкую среду обмотанным дышащей влагонепроницаемой тканью вроде болоньи, надо было готовиться неделями. И столько же выходить из неё. И никакая барская обстановка в стационаре на третьем этаже тебе не помогала...
     В ИАКМ Евгений Кирюшин прослужил полтора года. После увольнения в запас в 1970-м поступил на работу в Институт медико-биологических проблем (с 1994 года – «ГНЦ РФ – ИМБП РАН»). Несколько лет участвовал в испытаниях различных полётных программ и специального снаряжения для космонавтов. Совершил более 200 барокамерных подъёмов на большие высоты, две трети из них – до 40 км, около 150 вращений на центрифуге с перегрузками 10-12 единиц. Участвовал в длительных (до 2 месяцев) экспериментах по имитации невесомости. Провёл полный комплекс наземных испытаний полёта орбитальной станции «Мир», пилотируемого спуска с орбиты и безопасного приземления космонавтов. Трижды по месяцу отработал в камере с содержанием углекислоты до 5,2% – вышли на этот рубеж за сутки – сначала с Сергеем Нефёдовым, потом с Мишей Ходжаковым.
     Евгений Кирюшин с товарищами-испытателями были первопроходцами космоса в самом прямом смысле этого слова. Именно им всемирно известные советские космонавты – Александр Серебров, Виктор Савиных, Александр Александров, Игорь Волк, Вячеслав Зудов и другие – не раз от души говорили: «Спасибо!»
     ВСПОМИНАЕТ Монер (Миша – для друзей) Ходжаков, нештатный испытатель ИМБП, который с 1969 по 1982 год много раз ходил на эксперименты вместе с Евгением, после увольнения в запас перешедшим работать в Институт медико-биологических проблем:
     - Женя Кирюшин просто невероятный человек, для него ни в чём не было меры. Он мог очень долго держаться в барокамере, когда создавалась разреженная до нуля атмосфера. Силищи он был немереной: вырывал эспандеры из деревянного щита! Динамометр сжимал до предела. Если пил чай, то сахар у него горочкой над стаканом. Селёдку солил! Но это так, смешные детали, а в главном он был и остаётся для меня очень сильным и волевым испытателем, надёжным товарищем.
     - Надо же, о селёдке вспомнил! – смеётся Евгений Кирюшин. – А забыл, что ли, как перед барокамерой мы по двое суток вообще на диете сидели? Никакого чёрного хлеба, ничего молочного и всего такого – иначе метеоризм, и эксперимент загубишь. Друг за другом приглядывали, чтобы по привычке не прихватить чего лишнего перед опытом. Ну а потом, когда восстанавливаешься, тут можно и позволить себе компенсировать то, что из тебя космос выжал.
     Миша Ходжаков был не только сильным испытателем. Он космосом жил. Он ведь один из создателей Клуба юных космонавтов при Московском Дворце пионеров. Его фотографию даже в «Известиях» публиковали ещё в 1966-м. Потом Миша поступил в МЭИ. И уже студентом в 1969-м пришёл к нам ИМБП, куда мы с Сергеем Ивановичем Нефёдовым устроились работать испытателями после увольнения в запас. Лена, моя будущая жена, тоже ведь из этого Клуба юных космонавтов, но занималась в медицинском отряде. Кстати, через неё мы и подружились с Мишей. И потом ходили вместе на «работу» – с ним как-то легче было: я уверен был, уж он-то выдержит, а значит, и я останусь живым и здоровым. Всё, что летало в космос, мы на себя примеряли.
     А ДАВАЛОСЬ это непросто. Упал и умер 36-летний Гена Дружинин. Тромб в артерии. Через год после увольнения из института утром, выходя на работу, упал в подъезде Саша Огурцов. В больнице он умер на следующий день. Вскрытие показало: опухоль мозга. Борис Пашкин залез в петлю. Он был хорошим радиоинженером... В 1990-м умер Альберт Аюпов. Много лет был неподвижен Миша Гришков, скончался в 1996-м. Игорь Диков выбросился из окна... Их «земной космос» оказался опасен, как проникающая радиация или как бездна, которая затягивает...
     - Но мы своей работой гордились: ведь шли впереди космонавтов, – говорит Кирюшин. – По полученным с нашей помощью данным конструкторы создавали качественно новые ракеты-носители, расчётчики изменяли траектории запуска, вывода на орбиту и спуска. Совершенствовали системы жизнеобеспечения. Ну а сколько там на нас защитили докторских и кандидатских диссертаций, сколько было сделано «космических» карьер – это разговор совсем о другом. Да и разве плохо, если человек защитил с твоей помощью научную работу?
     - ЕДИНСТВЕННОЕ, о чём можно сожалеть, – говорит Евгений Александрович, – это о том, что заслуги космических испытателей в общем-то народу не известны и оценены разве что специалистами, работавшими с нами. Нам Героев присвоили только в 1997-м, и то после долгой волокиты и к тому же только четверым. А ведь с нами были и другие настоящие герои, которые прошли вместе со мной и Сергеем Ивановичем Нефёдовым ту же программу испытаний. Это несправедливо и недальновидно: ведь мы тогда и на Земле были впереди планеты всей – это разве не престижно для современной России? А кто сегодня отважится на подобное, глядя на забытых?
     Пользуясь случаем, хочу поздравить с будущим юбилеем первого полёта в космос всех, кто был и остаётся причастен к прекрасной, огромной и суровой работе по освоению Вселенной, будьте здоровы и счастливы!
     На фотографии начала 1960-х: будущие Герои России Сергей Иванович НЕФЁДОВ и Евгений Александрович КИРЮШИН; Е.А. КИРЮШИН с Президентом России после вручения Золотой Звезды. Кремль. 17 ноября 1997 г.