МОЁ перемещение на обслуживание московских объектов повлекло за собой постановку на учёт в парторганизации Управления особых отделов по Московскому военному округу. Это позволило мне лучше ориентироваться в общей атмосфере оперативной работы, микроклимате в коллективе и других нюансах.
     Я видел, что и начальники, и оперативный состав работают напряженно, не считаясь со временем. Из управления мы уходили перед закрытием метро, а начальники, имевшие машины, уезжали гораздо позже, часа в три. Судачили, что они боялись уезжать раньше, так как в главке работали допоздна и оттуда мог в любое время раздаться звонок. В главке рассуждали точно так же: «ещё выше» трудились ночами (во времена Сталина. – Ред.).
     Основа контрразведывательной деятельности – агентурный аппарат и работа с ним. Поэтому руководство постоянно требовало вербовать новых агентов и следило за тем, чтобы от агентуры поступала информация и среди неё не было балласта, то есть таких помощников, от которых нет реальной пользы. Вербовка агентов и их эффективное использование в контрразведывательных целях считались важнейшими, если не главными, показателями успешной работы.
     Агентурная работа – трудное дело и занимает у оперсостава большую часть рабочего времени. Особенно она хлопотна в частях, где военнослужащие срочной службы составляют большинство личного состава. В условиях жёсткого распорядка не так-то просто конспиративно осуществить вербовку агента и потом регулярно с ним встречаться. Да и отдача от агентов из рядового состава была мизерная: много ли они знали.
     Позже, где-то в 1960-х годах, ввели институт доверенных лиц, и объём работы с агентами уменьшился. Не надо уже было гнаться за количеством, главное – обеспечить высокое качество агентурного аппарата. Разрешалось вместо отбора сообщений по малозначительным вопросам делать соответствующую запись в деле, вести своего рода рабочий дневник. И ещё одна важная особенность: оперработник получил право устанавливать доверительные отношения самостоятельно, без оформления каких-либо оперативных документов.
     Но до этого было ещё далеко. А в то время некоторые сотрудники, желая облегчить себе жизнь, прибегали к различным уловкам. Например, один товарищ на явке отбирал два-три сообщения без указания даты и докладывал их разными числами, создавая тем самым видимость регулярных встреч с агентами.
     С таким фактом я столкнулся при приёме во временное обслуживание строительного отряда от оперуполномоченного М., который переводился на Север. Когда пришло время идти на явку, он предложил поиграть в волейбол и искупаться. На мой вопрос: «А как же встреча, что доложим начальнику?» – М. вынул из нагрудного кармана несколько бумажек и пояснил, что, когда есть возможность, он всегда отбирает несколько сообщений без даты и докладывает их по мере необходимости. Это позволяет ему выкраивать свободное время.
     Другой сотрудник, мой приятель, похвастался, как ловко организовал работу с агентами. Занимая стоящий отдельно от части домик, он сделал во входной двери щель, как в почтовом ящике, куда агенты должны были опускать свои записки. Я заметил, что агенты могут встретиться около домика и расшифроваться друг перед другом. Приятель самонадеянно заявил, что этого не случится, потому что каждому определены дни и часы доставки сообщений.
     Он рассказал мне и ещё об одной придуманной им «идее», суть которой состояла в следующем. Роты отряда вели строительство объектов в разных местах. Чтобы не тратить много времени на поездки в отдалённые подразделения, он через командира (под благовидным предлогом) толковых агентов и военнослужащих, на которых поступали сигналы компрометирующего характера, свёл в одну роту, дислоцированную при штабе отряда. Приятель доказывал, что такой подход к организации работы даёт «большой эффект».
     ПОД тщательным контролем начальников находилась разыскная работа, которой в послевоенный период придавалось огромное значение. В отделе имелись книги и ориентировки со списками разыскиваемых агентов немецких разведывательных и карательных органов, фашистских пособников. Оперативные работники скрупулёзно проверяли личный состав в надежде напасть на след государственных преступников. Иногда это удавалось, и тогда начиналась большая переписка с органами госбезопасности по проверке подозреваемого, его опознанию, проводилась другая работа. На таких делах сосредоточивалось всё внимание руководителей.
     Был такой случай. Один работник завёл дело на рабочего части, имевшего сходство с разыскиваемым карателем. Послали запрос на опознание в областное управление КГБ. А у них на этого карателя своё разыскное дело. Вместо ответа УКГБ направило в Москву группу, которая арестовала карателя, можно сказать, прямо под носом у «особистов».
     Шума и возмущения поступком коллег из областного управления было более чем достаточно. Попало и оперработнику, не сумевшему предотвратить «захват».
     Много внимания уделялось выявлению и изъятию незаконно хранящегося оружия, которого в то время немало имелось у бывших фронтовиков, да и у других лиц.
     Важным показателем хорошей работы считалось наличие в производстве оперативных дел, в том числе на лиц, подозреваемых в антисоветской агитации и пропаганде (знаменитая статья 5810 УК РСФСР).
     Перед Первомаем и годовщиной Октября приезжала группа работников Центра для рассмотрения оперативных дел и принятия по ним решений. Для них заранее готовились справки по делам.
     Если материалы тянули на арест, руководитель группы в левом верхнем углу справки красным карандашом жирно писал наискосок резолюцию: «Арестовать».
     Получить сигнал о негативных выска
     зываниях о советской действительности в трудное для народа послевоенное время, когда люди плохо питались и одевались, нуждались буквально во всём, особого труда не составляло.
     Один приятель рассказывал мне, как просто реализовал оперативное дело такого рода.
     ...Возвратился солдат из отпуска. У него сослуживцы спрашивают: «Как там, в колхозе, жизнь?»
     Тот рассказывает, что жизнь неважная, того нет, этого не хватает, и всё в таком духе. Об этих разговорах поступили «сигналы» оперработнику. В итоге солдату приписали клевету на общественный строй и колхозы, а ведь он говорил правду. И мой товарищ, сам из деревни, прекрасно знал, как жили в колхозах в 1945–1948 годах.
     Сигналы на так называемых «антисоветчиков» вообще требовали осторожного подхода, так как не исключалось искажение истины или, пуще того, просто клевета со стороны источников, от которых они поступали. В моей практике был такой случай. Однажды в отряд прибыл из другой части агент из солдат. Он аккуратно приходил на встречи и каждый раз сыпал сообщениями как из рога изобилия. Меня это насторожило. Вскоре в результате проверки я получил сведения, что агент – человек нечестный, способный на фальсификацию информации.
     Мне, в частности, сообщили, что военные строители, недовольные строгостью старшины роты, обсуждали в узком кругу, как от него избавиться. Агент же сказал, что сделать это проще пареной репы: нужно написать на старшину куда следует, что он допускает политически нездоровые высказывания, и его уберут. Пришлось срочно от услуг недобросовестного агента отказаться.
     В 1960-х годах арест критиков советских порядков стал рассматриваться как брак в работе. К лицам, которые заблуждались и могли исправиться без уголовного наказания, органы госбезопасности стали применять меры предупредительного, воспитательного характера.
     К 1948 ГОДУ обстановка в управлении складывалась нервозная. Были уволены некоторые сотрудники. Одни вроде по объективным основаниям компрометирующего характера, другие – по возрасту и из-за невысокой подготовки, третьи – по неизвестным мне причинам. Кто-то ушёл из контрразведки по собственному желанию.
     Уволился мой приятель Степанов, учившийся со мной в школе контрразведки «Смерш». Причина увольнения – язва желудка. Но мне кажется, болезнь была лишь формальным предлогом покинуть службу в органах. Вскоре после увольнения Степанов поступил в юридический институт.
     С сожалением я воспринял увольнение Бицаева, с которым проработал в Балашихе около года и который дал мне много дельных советов по оперативной работе. Это был очень порядочный человек, имевший богатый жизненный опыт. До войны работал торговым представителем на Балканах.
     Причиной его увольнения послужил следующий случай. Возвращаясь из управления, Бицаев забыл в электричке чемоданчик с оперативным делом на одного гражданина, подозреваемого в антисоветской агитации и пропаганде. Чемоданчик нашёл пассажир и, обнаружив в нём дело, тут же сдал его в милицию, а последняя переслала по принадлежности.
     Я был свидетелем, как Островский бранил Бицаева, обвиняя в беспечности, потере бдительности. «За такие промахи следует увольнять», – жёстко сказал он в конце.
     Бицаев не стерпел подобного тона и заявил, что дело не стоит выеденного яйца и поднятого шума, что после такой реакции он сам не желает больше служить в органах. И тут же написал рапорт об отставке.
     После увольнения Бицаев ещё долгое время работал в Министерстве внешней торговли и умер в возрасте более 80 лет...
     УПРАВЛЕНИЮ особых отделов контрразведки по ЦГВ (Центральная группа войск в 1945–1955 годах находилась на территории Австрии и Венгрии; М.Ф. Гололобова перевели туда из МВО. – Ред.) приходилось много заниматься иностранцами, которые задерживались австрийской полицией или жандармерией и венгерскими властями за разные правонарушения и передавались советским военным властям. Среди задержанных встречались лица, действия которых давали основание подозревать их в принадлежности к спецслужбам.
     Однажды Федорчук (Виталий Васильевич Федорчук, позднее, в 1967–1970 гг. – начальник 3-го Главного управления КГБ СССР (военная контрразведка), в 1982 г. – председатель КГБ СССР. – Ред.) поручил мне разобраться с содержащимся в комендатуре Бадена субъектом, который был передан советским военным властям венгерской службой безопасности. В Венгрию он прибыл из Австрии в закрытом почтовом вагоне, в котором перевозилась служебная корреспонденция, в том числе секретная, из Центральной группы войск в СССР и обратно. Вагон охранялся группой советских военнослужащих.
     Личность задержанного представляла особый интерес ещё и потому, что ранее из охраны того же вагона на Запад сбежал сержант. Его приютила и завербовала американская разведка. После подготовки в разведшколе сержант был заброшен на Дальний Восток, где его задержали бдительные охотники, обратившие внимание на несколько необычную экипировку путника.
     Поэтому не исключалось, что вагонный «заяц» был агентом иностранной разведки.
     В течение двух дней я пытался получить от него хоть какие-нибудь сведения о его связи с разведкой. Но задержанный придерживался одной и той же версии: он выходец с Западной Украины, в Австрию выехал во время войны, проживает в английском секторе Вены, при посещении ресторана познакомился с венгерскими беженцами, которые уговорили его за вознаграждение вывезти из Венгрии их богатую родственницу. С этой целью он и познакомился с охраной вагона, чтобы незаметно перевезти даму в Австрию.
     Версию задержанного нельзя было быстро ни подтвердить, ни опровергнуть, но правдоподобность его объяснений вызывала сомнение.
     Я доложил о результатах проверки Федорчуку и, учитывая сложность задачи, предложил возбудить уголовное дело и передать материалы в следственный отдел. Федорчук не согласился и приказал продолжать допрос, сказав: «Время ещё терпит».
     До очередного допроса меня не покидала мысль, как заставить задержанного раскрыться. Решил сказать ему, что, если он и дальше будет водить нас за нос, ходить вокруг да около, придётся вернуть его венграм, поскольку его действия направлены против интересов этого государства. А уж они не будут с ним миндальничать. Рассчитывал, что такая перспектива покажется ему малоприятной.
     Так оно и вышло. Задержанный стал упрашивать не передавать его венграм и вообще освободить. Уверял, что на свободе мог бы сделать много полезного для русских.
     Воспользовавшись моментом, я сказал ему:
     - Чтобы решить вопрос об освобождении, нужны веские доказательства того, что конкретно вы можете сделать, а не голословные заверения.
     Задержанный начал сдаваться. Он рассказал, что поездку в Венгрию совершил по заданию офицера английской разведки с целью выкрасть мешок (а если удастся, то и больше) с секретной почтой. Для этого он заблаговременно познакомился с охраной вагона, совершил несколько поездок в Венгрию. Щедро угощая охранников спиртным, стал у них «своим человеком». Так он подготовил почву для хищения почты, которую должен был выбросить в Вене, когда поезд будет следовать мимо английского сектора.
     Задержанный сообщил ряд известных ему данных о разведчике, с которым поддерживал связь, и некоторые другие интересующие нас сведения. За освобождение из-под ареста обещал совершить подобную акцию в отношении английской фельдъегерской связи, даже начертил план, где можно выбросить почту из вагона.
     Конечно, это могла быть лишь уловка, блеф. Но тогда я думал только об одном: быстрее и полнее задокументировать показания задержанного и передать материалы следователям, которые досконально проверят его версию о выполнении разведывательного задания. Оформив признания протоколом допроса и собственноручными показаниями задержанного, я сразу же пошёл к Федорчуку. Материалы были настолько серьёзными, что он поспешил доложить их руководству.
     


     (Окончание следует.)