Роман (военные приключения)


     (Продолжение. Начало в № 26.)




     – Товарищ старшина! Товарищ старшина! Алеха!
     Громов, увлеченно читавший сообщения сигнальщика, наконец оторвался взглядом от берега и повернулся к матросу с красной повязкой на рукаве. - Ну?
     – Вызывают, тебя! Срочно! – сказал посыльный. – Вахтенный офицер требует.
     Алексей, мысленно чертыхнувшись, поспешил к начальству.
     Не успел вскинуть руку к беск
     озырке и доложить о прибытии по вызову, как его прервал дежурный капитан-лейтенант:
     – За тобой катер прислали из штаба! Быстро привести себя в порядок и на берег!
     – Есть, привести себя в порядок!
     Радостная волна полыхнула и обдала приятным жаром нежданно свалившегося на него счастья оказаться на водной станции, хоть краем глаза увидеть Стеллу! Он был убежден, что именно на водном стадионе сегодня сосредоточено все внимание, что там происходит центральное спортивное событие дня.
     На Графской пристани его ждали. Небольшой автобус политуправления флота уже был полон моряками. Знакомые все лица. Матросы, старшины, офицеры, люди разные, но всех их объединяло одно общее – они – спортсмены, лучшие спортсмены флота. У многих на груди заветные серебристые квадратные знаки «Мастер спорта СССР», «Спортсмен первого разряда» и почетные округлые значки ГТО-2 – «Готов к Труду и Обороне», а цифра «2» обозначала повышенные квалификационные требования.
     – Давай, Леха! Сюда! – боксер Игорь Хмельницкий, чемпион флота в легком весе, широко улыбался и махал рукою из открытого окна. – Опаздываем!
     – Пришвартовывайся, – Дмитрий Слухов подвинулся. – Привет, Алеша!
     – Поехали! – подал команду Красиков, интендант 3 ранга, начальник отдела спорта флота, которого за глаза называли «бог спорта», моряк крупного телосложения, широкоплечий.
     – На водную станцию? – с надеждой спросил Громов, когда автобус тронулся.
     – Не, Леха, – отозвался Игорь Хмельницкий, который как всегда был раньше всех в курсе предстоящих мероприятий. – Бери планку выше! В Дом офицеров флота!
     Радостное настроение Алексея как-то сразу погасло. Выходит, что он не увидит Сталину, не поздравит с победным достижением...
     А город выглядел празднично. Население Севастополя от малышей до почтенных стариков так или иначе, тем или иным способом связанно с морем, с флотом. И в этот теплый летний вечер, когда флот вернулся после учений и моряки сошли на берег, у всех севастопольцев настроение было празднично приподнятое. На улицах, площадях, аллеях Приморского парка, Матросского сада – всюду много народа, слышен веселый смех, распевают песни, звучит музыка. И лишь на рейде, на отливающей оловом морской глади проступали темные, без единого огонька, хмурые силуэты боевых кораблей. Хмурых, как и Громов, которому было не до общего веселья.
     Торжественная часть в Доме офицеров флота, как показалось Алексею, тянулась томительно долго. Последняя надежда вырваться и побывать на водной станции рухнула окончательно, когда после объемного доклада командующего флотом вице-адмирала Октябрьского об итогах прошедших флотских учений и совместных маневров кораблей флота с сухопутными частями Одесского военного округа начальник Политуправления дивизионный комиссар Кулаков объявил о том, что приступают к награждению наиболее отличившихся на учениях моряков и чествованию спортсменов.
     По одному вызывались командиры соединений, бригад, отрядов, капитаны кораблей и катеров, офицеры штаба, тылового обеспечения и многих других флотских служб. Каждый поднимался из зала на сцену, ему вручалась грамота или диплом, ценный подарок, его поздравлял командующий, начальник Политуправления, секретарь горкома партии и председатель горсовета Севастополя, а духовой оркестр играл туш.
     Потом чествовали спортсменов. Награждения грамотами, ценными подарками производил Николай Михайлович Кулаков, член Военного совета Черноморского флота, начальник Политуправления. И снова играли туш, на сцену под аплодисменты зрителей поднимались футболисты, пловцы, ватерполисты, волейболисты, штангисты, боксеры, борцы, чемпионы, рекордсмены.
     – Алексей Громов, старшина первой статьи, – услышал Алексей свою фамилию и почувствовал, как жаром полыхнули щеки. – Чемпион среднего веса Военно-морского флота Советского Союза!
     Громов шел на сцену, смущенный и не привыкший еще к свалившейся на него славе, сопровождаемый одобрительным гулом несмолкаемых аплодисментов переполненного зала. Бокс пользовался необычайной популярностью на флоте.
     Николай Михайлович вручил Алексею Почетную грамоту и именные часы от командующего флотом.
     – Впереди чемпионат Советского Союза, – сказал Кулаков, пожимая руку боксеру. – Флот на тебя надеется, Алеша!
     – Постараюсь, товарищ дивизионный комиссар! Не подведу!
     Возвращался Громов на свое место опять под бурные аплодисменты.
     – Ты у нас, Леха, знаменит, как прима-балерина Большого театра, в сплошных аплодисментах плаваешь! – дружески съязвил Хмельницкий.
     – Повыше бери, Игорек, он у нас как всенародный артист! – уточнил тяжеловес Чернышев, одобрительно хлопая Громова по плечу своей увесистой ладонью.
     – Да заткнитесь вы, завистники! – вставил слово Дмитрий Слухов. – Не слушай их, Алеша!
     По окончании награждения и чествования моряков и спортсменов на трибуну поднялся председатель горисполкома Ефремов. Василия Петровича севастопольцы знали и любили. Он прошел путь от рабочего Морзавода до главы Севастополя. Ефремов был и заядлый физкультурник: пять лет назад морзаводцы решили отправить макет первого эсминца в столицу, в Кремль, и с этой целью был организован знаменитый пеший переход из Севастополя до Москвы. Группу спортсменов возглавил Ефремов. За месяц они прошли весь путь и накануне Первого мая праздничная Москва встречала севастопольцев.
     – Одну минуту, товарищи! – сказал Ефремов. – Только что закончились соревнования по спортивной гимнастике на первенство города. Давайте поприветствуем чемпионов и призеров!
     Зал встал и бурными аплодисментами встретил гимнастов и гимнасток. Алексей, не чувствуя рук, оглушительно хлопал в ладоши и неотрывно смотрел на Сталину. Она была очаровательна! В белом платье с большим букетом алых роз в руках. Нарядная и счастливая.
     Началось награждение. Сначала чествовали победителей в командных соревнованиях, потом призеров и чемпионов в личном зачете.
     – Второе место в личном первенстве заняла Сталина Каранель! – Василий Петрович заглянул в раскрытую папку с текстом. – Давайте поздравим Сталину Каранель, она на этих соревнованиях выполнила квалификационный норматив на получение звания «Мастер спорта СССР».
     Он вручил Сталине диплом и подарок.
     Алексей, шумно аплодируя, вдруг увидел, что на сцену вскочил командир его артиллерийской башни Сергей Коркин с большой коробкой конфет.
     – Товарищи! От имени комсомольцев города и военно-морской базы, – голос у Коркина был звонкий, хорошо натренированный на подобных мероприятиях, – Сталина Каранель награждается Почетной грамотой по номинации за волю к победе! И подарочным набором шоколадных конфет!
     Громов внутренне усмехнулся: «Во дает Серега! И слово-то какое мудрое выискал «по номинации»! Шустрый у нас командир башни!» Алексей радовался за Сталину, ведь только ей одной выпала такая награда – «за волю к победе».
     – Товарищи! Еще одно объявление, – начальник Политуправления поднял руку. – Руководство Дома офицеров флота приглашает награжденных моряков и спортсменов на летний бал!
     В зале сразу стало шумно и радостно. Толпою зрители двинулись к выходу, а Алексей стал проталкиваться к сцене, где рядом со Сталиной уже был Коркин, сияющий и услужливо галантный. Он добился своего. Старания не прошли даром. Сталина мило улыбалась ему, не отстраняла. Как верный и преданный оруженосец, Сергей уже успел взять у нее грамоты, диплом, подарок и коробку конфет. И одним этим услужением он как бы невольно стал ее сопровождающим. Они вместе со всеми, кто был на сцене и в президиуме, двинулись за кулисы.
     – Стелла! – крикнул Алексей в отчаянии, что может потерять ее и не только из виду, а на весь сегодняшний вечер. – Стелла!
     Она замерла, остановилась и повернулась лицом к залу, выискивая в толпе того, чей голос неожиданно услышала. Коркин тоже услышал возглас Алексея. Чертыхнулся про себя, недоумевая, кто же отпустил боксера с корабля, как он мог тут очутиться? Сам Коркин прибыл в Дом офицеров флота с водного стадиона вместе с гимнастами. Сергей поспешно взял девушку под руку и стал, прилагая легкое усилие, уводить за кулисы.
     – Стелла! Я тут! – Алексей поднял руку, чтобы она увидела его в толпе моряков, одетых в черную морскую форму.
     – Алеша!
     Сталина, позабыв о присутствии Коркина, поспешила навстречу Громову.
     Они встретились у сцены. Она, словно птица в полете, раскинув руки, сбегала по ступенькам.
     – Алеша!
     – Стелла! – он спешил навстречу, тоже раскрыв объятия.
     – Наконец-то!
     – Меня с корабля доставили прямо сюда!
     Они никого не видели, кроме друг друга. Они никого не слышали, кроме друг друга. Окружающий мир вдруг отступил, исчез, растворился, как туман на море.
     – Я так ждала тебя, ты даже не представляешь...
     – Меня назначили на вахту.
     – Я догадывалась...
     – Стелла, я тебя поздравляю! Так рад за тебя!
     – Я старалась... А судьи засуживали! На каждом подходе, понимаешь!
     – Но на брусьях ты была самая лучшая! Нам на крейсер сигнальщики отсемафорили!
     – А в общем зачете только второе место...
     – Так это же здорово! Второе место в личном первенстве!
     – Мои голубки, вы еще долго будите ворковать, а? – Игорь Хмельницкий взял обоих за талии. – Ребята кушать хотят, ясно вам? Айда в ресторан. Там уже стол накрыт.
     Сергей Коркин стоял рядом с грамотами, подарком, конфетами и выжидал. В душе он клял на чем стоит свет тех, кто догадался отпустить Алексея с вахты. И еще со злобною надеждою готовился выдать ему «на всю катушку», если окажется, что Громов самовольно сбежал с судна.
     – А кто с носильщиком будет рассчитываться? – выпалил он и сам внутренне удивился своей настырности. – Мне за вами топать, что ли?
     Сталина остановилась, посмотрела на Коркина, как на пустое место, не понимая, что он тут делает и для чего, собственно, появился. Игорь Хмельницкий, опережая Алексея, важно пообещал:
     – Мы сами донесем боевые трофеи нашей принцессы!
     Коркин смотрел им вслед и ругал сам себя. Упустил такой шанс на будущее! Ну, кто его тянул за язык? Надо было оставить награды. Какая была великолепная возможность появиться у нее дома!
     «Ну что ж, это еще далеко не поражение, – подумал он, направляясь к выходу. – А всего лишь проигранный первый раунд. Мы еще посмотрим, кто кого!»
     Ужин в ресторане, как водится у моряков, сошедших на берег, был длительным, обильным и сытным. Обмывали по очереди награды боксеров и особенно успешное выступление на соревнованиях Сталины.
     – Вы, Стелла, вторая гимнастка города и первая красавица Севастополя! – сказал тяжеловес Чернышев и поднял крупный сжатый кулак. – А кто с этим не согласен, тот будет иметь дело со мной!
     – Ну, тяж, что ты влазишь? – вставил Игорь Хмельницкий. – Алеша и сам от любых отмахается!
     – Так мой кулак в придачу!
     Из ресторана они всей компанией прошли в просторный зал, где полным ходом шел грандиозный бал. Играла музыка, сверкали люстры, звенел смех, кружились пары.
     – Вальс! Мой любимый танец! – Сталина положила ладонь Громову на плечо. – Алеша, веди!
     И они закружились в общем вихре пар, удаляясь все дальше и дальше от боксерской компании.
     – Мы им больше не нужны, – философски заявил Чернышев.
     – Точно, тяж! Больше не нужны и не надо встревать, – заключил Хмельницкий, огляделся, зорко осматривая стены, где стояли группками девушки без кавалеров, и бодро произнес. – А мы что, рыжие? Айда выбирать подружек!
     А Сталина и Алексей танцевали один танец за другим, не уставая, а радуясь близости и счастливой возможности не скрывать своих чувств. После стремительного вихря вальса и быстрого фокстрота, они, прижавшись друг к другу, с замиранием сердца, плавно двигались в медленном ритме аргентинского танго, наслаждаясь и пьянея то ли от убаюкивающей нежностью музыки, то ли от своей откровенной близости, не замечая никого вокруг, словно они одни были сейчас на всем белом свете.
     3
     Бал закончился далеко за полночь. Участники танцевального марафона шумной толпою высыпали на улицу.
     Прохладный ночной воздух, напоенный ароматами цветов и влажной свежестью моря, бодрил и привносил душевное умиротворение. Природа вокруг жила своей бесконечной жизнью. Город сверкал тысячами огней, и небо, усыпанное крупными звездами, казалось его далеким зеркальным отражением.
     Расставаться не хотелось. Алексей и Стелла медленно пошли по улице, не разнимая рук.
     – Сегодня был самый длинный день в году, – сказала Сталина. – Так много пережила, перечувствовала! И тревог, и беспокойства, и счастливой радости!
     – И самая короткая ночь, – с нескрываемой грустью произнес Алексей.
     – Да, Алеша, самая короткая. Как говорит моя бабушка, двадцать второе июня – это макушка лета.
     – А день был длинным-длинным особенно для меня. Тянулся бесконечно долго.
     – И у меня тоже. Трудный и длинный, я все ждала-ждала, что ты появишься...
     – А вечер пролетел в одно мгновение.
     – Я тоже не заметила, как он промчался, Алеша.
     – Мы так долго не виделись с тобой.
     – Да, Алеша, долго. Почти месяц.
     – А впереди ночь, – вздохнул Громов. – И та самая короткая.
     Они произносили фразы, вдумываясь не в их прямой смысл, а скорее в музыкальное звучание, и простые слова обретали сладостно неповторимую внутреннюю силу, понятную только им. Хотелось говорить и говорить, не важно о чем, лишь бы слышать друг друга.
     Ночь была по-летнему теплая, таинственно тихая и бархатно-темная, она ласково укрывала их и порождала надежды, в которые верилось. Они жили ожиданием перемен своих судеб, и сердцами чувствовали наступление счастливого времени. Со светлой искренностью и чистосердечностью они доверительно тянулись друг к другу. Для человека счастья в одиночку не бывает, оно порождается огнем двух сердец, чей свет озаряет совместную дорогу в будущее, которое казалось им уже близким и достижимым.
     Так шли они по ночному городу и совсем не замечали, что все вокруг давно замерло в тоскливом ожидании. Где-то в ветвях дерева подала тревожный голос одинокая пичуга и обрывно смолкла. До рассвета еще было далеко, а ночь уже накапливала темноту, чтобы побороться с наступающим светом нового дня.
     И в этой ночной тишине издалека, со стороны сонного моря, донесся слабый, но быстро набирающий силу звук моторов приближающихся к городу тяжелых самолетов. Звук нарастал и крепчал, был он странным, чужим, незнакомым, рокочуще надрывным, торопливо захлебывающимся, глухо завывающим, и слышалось в нем что-то угрожающее и холодящее душу.
     Стелла и Алексей только вышли из Матросского сада и остановились, замерев и прислушиваясь. Они стояли на углу улицы около старинного красивого здания, выстроенного из белого камня, с большими окнам и вывеской «Аптека».
     – Опять, наверное, учения? – спросила Сталина.
     Алексей не успел ответить, тревожно удивленный незнакомым гулом самолетных моторов, а тишину ночи уже разорвали длинные гудки кораблей, в следующий момент, покрывая их, басовито и грозно подал свой мощный голос, как старший среди них по рангу, требовательный и властный гудок Севастопольского морского завода.
     Громов насторожился и внутренне напрягся, еще не осознавая, но ощущая надвигающуюся опасность.
     Он знал, что гудок морского завода, а в данный момент подкрепленный еще и голосистыми гудками кораблей, в экстренных случаях служит не только общим городским сигналом «воздушная тревога», а еще и боевым приказом для всех моряков, означающим команду «Большого сбора».
     Минуту спустя, как по команде, весь город погрузился в темноту.
     – Это не учения, – сказал Громов, не решаясь оставить Стеллу одну среди ночи и бежать к пристани, где должны уже стоять катера. – Самолеты не наши! Фашисты!
     Ночное темное небо вспороли белые длинные лучи прожекторов, торопливо и гулко загремели зенитные батареи, донесся стрекот спаренных пулеметов, и тонкие нити трассирующих пуль устремились вверх. Громов как-то машинально поднял руку и посмотрел на подаренные командирские часы, фиксируя мысленно время: «Три часа тридцать пять минут». А в следующую минуту земля под ногами странно качнулась, где-то невдалеке, за Матросским садом, мелькнула короткая вспышка, и раздался оглушительный, как раскат грома, тяжелый взрыв.
     – Бомбят!
     – Алеша!.. Неужели... война?!
     Город ожил. Из домов выбегали люди. Мимо Алексея и Стеллы, не обращая на них никакого внимания, двигались людские тени. В ночной темноте слышался топот, дробный стук сотен подкованных каблуков о каменную мостовую да урчание моторов редких автомашин. Прервав отпуска, увольнительные на воскресенье, тысячи людей в военной форме спешили в свои воинские части, торопились на пристани, чтобы на дежурных катерах быстрее добраться до своих кораблей.
     – Все! – выдохнул Алексей. – Мне пора!
     – Нет!
     – Опаздываю!
     – Нет!!
     Стелла порывисто обхватила руками его за шею, прижалась всем телом, грудью к груди, щекою к его щеке. Своим древним бабьим чутьем она уже ощутила опасность, ту навалившуюся трагическую внезапность, которая одним махом перечеркнула их будущее, и с каждым взволнованным биением сердца все внутри у нее кричало одно: «Не пущу! Не пущу!! Не пущу!!!» Ей сейчас было все равно, что творится вокруг нее, и ничто в целом мире, никакие силы не могли оторвать ее от Алексея Громова.
     4
     – Алеша! Что бы ни случилось, мы будем навсегда вместе!..
     Сталина растерянно стояла возле аптеки и, прижав к груди грамоты и коробку конфет, смотрела на спешно удаляющегося Алексея. По улице к пристани бежали и бежали моряки. Вдруг Алексей на мгновение остановился, поднял руку в прощальном взмахе и заторопился дальше, теряясь в общем потоке... Этот короткий прощальный взмах руки породил в ее душе теплоту надежды, а в ушах звучал его голос: «Стелла, береги себя! Береги! Вся наша жизнь еще впереди!»
     Она повернулась и пошла по улице в город против заметно поредевшего потока торопливо спешащих к морю людей.
     Чем ближе приближалась Сталина к своему дому, тем быстрее ускоряла шаги, а потом побежала. Там отец! Его она любила и гордилась им. И знала, что отец любит ее и гордится ее успехами. Он тоже военный моряк и, как все другие, должен быть на своем корабле! Тревожное чувство не проходило. Скорее, скорее! Она бежала по улице, не чувствуя ног, словно кто-то незримо подталкивал ее в спину. Скорее, скорее! И обжигающая мысль пронизывала насквозь. Успеет ли она? Нет, не успела.
     Не увидела его прощального взгляда с ободряющей доброй улыбкою. Не услышала голоса, бодрого, командирски уверенного, чуть хрипловатого, родного и до боли знакомого с детства.
     Опоздала. Не добежала каких-то полсотни метров. Увидела издалека, как от дома тяжело отъехал знакомый ей флотский крытый автобус, переполненный моряками, и стал быстро набирать скорость. Почему-то вспомнила, как на этом автобусе шумными компаниями выезжали на экскурсии, на веселые загородные гулянья...
     Сталина, запыхавшись от быстрой ходьбы и бега, остановилась и, отступив к тротуару, пропустила кативший по улице флотский автобус. Сердце толчками колотило в ребра. Отец там! Отец в автобусе! Она его не увидела, не попрощалась...
     Она застыла, как бы окаменела на месте. Только стояла и растерянно провожала взглядом переполненный моряками автобус, уезжавший в глубину опустевшей, мощенной булыжным камнем, знакомой с детства улицы...
     5
     Как же она себя корила, как нещадно ругала! За свою оплошность, за нерешительность. Если б только знала все наперед, если бы кто-нибудь в тот момент подсказал ей, надоумил, то Сталина выбежала бы на середину улицы, остановила бы, задержала автобус. Хоть на минуту, хоть на секунду... Только б увидеть отца, взглянуть на него в последний раз, попрощаться.
     Ведь теперь его, отца, доброго и строгого, она никогда больше не увидит. Никогда!
     Произошло непоправимое и невосполнимое.
     На пятый день войны крейсера «Москва» не стало. Боевой корабль ушел на дно Черного моря, затонул вместе со всем экипажем.
     Случилось это на рассвете в четверг 26 июня 1941 года.
     Отряд боевых кораблей Черноморского флота в составе крейсера «Москва», эсминцев-лидеров «Ташкент» и «Харьков» совершил первый дерзкий рейд на главную базу румынского флота в Констанце, которая была укреплена сильной береговой артиллерией. В Констанце базировались, кроме боевых кораблей, и бригады немецких подводных лодок, а на аэродроме – эскадрилья фашистской авиации, совершивших налёт на Севастополь.
     Это был ответный удар.
     Корабли подошли нежданно и незаметно для противника. Наземная и воздушные разведки просто «зевнули». Громовые залпы батарей главных калибров вершили возмездие. Немцы и румыны были ошарашены дерзостью и смелостью кораблей Черноморского флота, которые внезапно появились на рассвете и почти в упор стали расстреливать оборонительные рубежи, вокзал, железнодорожные пути, на которых скопились эшелоны с горючим, боевой техникой и боеприпасами, уничтожая своим огнем крупные склады, объемные резервуары нефтехранилища... Констанцу заволокло дымом, сквозь который молниями вспыхивали разрывы снарядов....
     Опомнившись, немцы срочно подняли в воздух авиацию.
     Самолеты стали бомбить и расстреливать наши корабли, которые появились у румынских берегов без должного воздушного прикрытия. Это были первые дни войны, и у командования флотом еще не было боевого опыта в проведении подобных операций. Завязался жестокий бой корабельной зенитной артиллерии с самолетами врага. Открыла запоздалый огонь из тяжелых орудий немецкая береговая оборона...
     Крейсер «Москва», возглавлявший отряд кораблей, уже стал отходить с огневой позиции, когда под ним сработала донная магнитная мина. Мощный взрыв разворотил днище. Крейсер потерял ход и тут же попал под обстрел тяжелой, 280-мм артиллерии немецкой береговой обороны...
     Крейсер, получив крупные пробоины, стал быстро погружаться в морские воды. Все это видели моряки с «Ташкента» и «Харькова». Лидер «Ташкент», круто изменив движение, устремился на помощь, чтобы забрать хотя бы команду с крейсера. Но поступил приказ командира «Москвы» капитана 1 ранга Тухова: «К нам не приближаться! Береговая артиллерия уже пристрелялась! Уходите к своим берегам!»
     С каждой минутой положение корабля ухудшалось. Спасти крейсер и членов его экипажа было невозможно. Вздумай командиры эсминцев застопорить ход, и их корабли неминуемо попадут под прямой огонь орудий береговой обороны и атаки самолетов. К тому же оба корабля, ведя неравный поединок с самолетами, уже получили солидные повреждения.
     Экипаж крейсера «Москва» держался героически. До последних минут орудийные расчеты вели непрерывный огонь. Пушки главного калибра посылали снаряд за снарядом по фортам береговой обороне, давая возможность эсминцам выскользнуть из губительной полосы обстрела. Зенитные расчеты непрерывно отражали одну воздушную атаку за другой...
     Никто из боевого экипажа корабля даже и не помышлял о спасении, никто не желал сдаваться на милость врагов, попасть в плен. Сквозь непрерывный грохот пальбы и взрывов над крейсером, над волнами моря неслась прощальная песня, подхваченная сотнями голосов. Гимн мужеству и стойкости. Находившиеся на своем посту, в отсеках, в башнях, раненые и обожженные, кто в полный голос, кто сухим гортанным хрипом, кто, лишь шевеля запекшимися от крови губами, они пели главную песню своей жизни, гордую песню русских моряков:
     

     
     Врагу не сдается наш гордый
     «Варяг»,
     Пощады никто не желает!
     

     Крейсер тонул, вода заливала палубу, а артиллеристы продолжали вести огонь по вражеской базе, по береговой обороне...
     Вода по колено, а они не отходили от орудий и стреляли...
     Вода по пояс, а они стреляли!
     По грудь захлестывали волны, а они стреляли!..
     Носовая часть крейсера уже скрылась в волнах моря, захлебнулись раскаленные бортовые орудия, а корма, тоже залитая водой, каким-то чудом еще оставалась на плаву, и даже в эти последние мгновения зенитное орудие на юте продолжало торопливо выбрасывать из ствола сгустки огня навстречу пикирующему самолету...
     А на мачте реял посеченный осколками, понятный морякам всего мира, гордый флаг-символ: «Погибаю, но не сдаюсь!»
     ГЛАВА ПЯТАЯ
     1
     Алексей стоял у раскрытого окна своей палаты. День выдался теплый, солнечный. Пушистые белые облака медленно двигались по голубому небу. Легкий ветерок доносил влажное дыхание близкого моря, которое смешивалось с запахами осенних цветов и трав, пожухлых листьев, и воздух становился густым и бодрящим. Дышалось легко и приятно. Громов невольно в который раз отмечал про себя, что осень на Кавказе похожа на крымскую, но не на севастопольскую, а, скорее, на феодосийскую, более мягкую и сухую.
     Он только что вернулся из перевязочной. Гипс сняли неделю назад, а сегодня Алексей освободился и от бинтов. Его лечащий врач Арнольд Борисович, после дотошного осмотра, остался доволен.
     – Завершаем капитальный ремонт, товарищ боксер, без замены агрегатов, – пошутил он и, взглянув на улыбающегося Алексея, уже серьезным тоном сказал: – Вот сейчас начинается самое главное, что в танковых войсках называется обкатка ходовой части.
     – А у моряков обмывка? – в тон ему с намеком вставил Громов.
     – Ни-ни! Ни в коем разе! – Врач строго покачал указательным пальцем перед его носом. – У моряков это называется по-другому, молодой человек. Совсем по-другому! Это называется спуск корабля на воду. Он, этот корабль, вроде бы уже построен, но не до конца. Так?
     – Так, Арнольд Борисович, – поддакнул Алексей и, с улыбкою, добавил. – При спуске корабля и начинается обмывка. Первоначально разбивается о борт бутылка шампанского...
     – Шампанское будет, но не сейчас и за ваш счет, – сказал врач. – Сначала надо пройти, как говорят моряки, ходовые испытания. Понятно? Именно, ходовые испытания всего вашего организма с ограниченными физическими нагрузками.
     – Это принимается и без возражений со всем нашим удовольствием!
     – Но без всякой самодеятельности, молодой человек!
     – Однако с постепенным увеличением...
     – С постепенным увеличением пока ограниченных физических нагрузок, – уточнил врач и напоследок добавил: – Нечего вам больше тут пребывать и дышать госпитальным воздухом. Я уже согласовал этот вопрос по инстанции и завтра загляните в канцелярию. Получите путевку.
     – Какую путевку? – удивился Громов.
     – Обыкновенную. Путевку в профилакторий, – сказал врач будничным тоном, словно речь шла о чем-то обычном. – Он в курортной Кабардинке, что под Геленджиком, тут недалеко от Новороссийска. Знаменитый санаторий «Жемчужина моря», всесоюзная здравница! Теперь там госпиталь восстановительного профиля. Полный комфорт и, кстати, имеется спортивный зал.
     Новость была неожиданной и приятной.
     Громов никогда не отдыхал в санаториях, хотя и жил в курортном Крыме, где много разных санаториев понастроено. Только видел, как отдыхали другие, приезжие люди, довольные и счастливые. Разнаряженные, у них и будни, как праздники. Курортники казались людьми совсем другого сорта, особенными.
     Пляжи у санаториев свои, отгороженные от простых городских, ухоженные, с большими зонтиками от солнца, а для загорания, как деревянные кровати, рядами располагались лежаки, чтобы на песке не валяться голым телом. После купания в море, санаторники гуляют по парку, бродят беззаботно по аллеям среди цветов, по сигналу идут к красивому зданию, где столовая, где всегда вкусно пахнет и играет приятная музыка, – на завтрак, на обед, на ужин... Не жизнь, а малина! Местные крымчане в тех санаториях не отдыхали, а лишь работали на разных простых должностях.
     Громов смотрел в окно на окружающий мир, освещенный осенним солнцем, и ощущал свою причастность и свою нужность ему. Алексей уже снова готовился сражаться до победы, затаенные, сдавленные ранением способности рвались теперь наружу – так поднимаются растения, с которых сняли каменные плиты и открыли им дорогу к свету. Он чувствовал себя свободно и хорошо.
     Завтра Алексей поедет в санаторий, чтобы там накапливать силы для новых боев с немцами. А что с ними предстоит воевать долго и трудно, он уже теперь понимал и готовился к этому со всей серьезностью.
     Насчет одежды он не беспокоился, поскольку знал, что тем служивым, кто из госпиталя выписывался, выдавалась положенная по званию морская форма, правда не парадная, а обычная повседневная, но новая. Его парадная одежда находилась на крейсере «Червона Украина», и он полагал, что пребывает она там в целости и сохранности.
     И еще он думал о Стелле, о своей Сталине Каранель. В тот роковой день, когда Алексея ранили, виделись они мельком. Всего несколько коротких минут до внезапного обвала артиллерийского налета, яростной бомбежки и танковой атаки... Он так и запомнил Стеллу за спаренным зенитным пулеметом. И еще ее глаза. Они имели какое-то особое, строго отрешенное выражение, какое бывает лишь во взгляде моряка, много пережившего в плавании на море. Такое выражение означало понимание жизни, обретенное через испытания, когда дыхание близкой смерти уже касалось сердца. И в этой строгой отрешенности сквозила уверенность в правильности выбора и вера в окончательное победное торжество.
     Как они там, под Балаклавой, держатся? Бригада отчаянных моряков и морских пограничников осталась под стенами древней Генуэзской крепости. Их прикрывает сверху от налетов авиации подразделение зенитчиков, среди которых и пулеметчица Сталина. Что с ней? Героическая гибель отца и всего экипажа крейсера круто изменила планы девушки. Она добилась, чтобы попасть на курсы пулеметчиков...
     


     (Продолжение следует.)