Роман (военные приключения)


     (Продолжение. Начало в № 26.)



     – А нужна ли она? – вставил свое слово Гущин, имея в виду артиллерийскую подготовку.
     – Как это нужна ли подготовка?! – уже в повышенных тонах произнес Андреев. – Может быть, вы думаете, что нас ждут на берегу с распростертыми объятиями?
     – В том-то и дело, что не ждут! – Гущин сделал упор на два последних слова. – Мы подошли скрытно. И по всему видно, что немцы нас действительно не ждут.
     – Вы уверены в этом? – ехидно спросил Андреев. – Можете дать гарантию?
     – А зачем терять момент внезапности? – в свою очередь ответил вопросом на вопрос Гущин.
     —Может быть, ваша подпись стоит под планом операции, товарищ капитан второго ранга? – строго произнес Андреев, не скрывая раздражения.
     Гущина откровенно удивляло, что в разговор не вмешивается Басистый. Его молчание озадачивало. Решалась судьба начала десантной операции. По всему было видно, что у них появился еще один дополнительный козырь, умножающий эффект нежданной атаки порта. Подарок судьбы! Внезапность! Редкий счастливый случай! Взять порт с ходу и овладеть городом с малыми потерями. Зачем же терять такую благоприятную возможность? Гущин надеялся, что Басистый его непременно поддержит. И сказал:
     – Мое мнение, если хотите его знать, – артподготовка не нужна! Мы не знаем расположения огневых точек врага и будем палить, как говорится, на авось, по площадям, – и добавил уверенно и твердо: – Зачем же устраивать немцам громкую побудку? Чтобы они поскорее заняли оборонительные рубежи и встретили десантников огнем?
     Басистый и на этот раз промолчал. А что он мог сказать? Что оба правы? Один – по существу, а второй – формально? У него были свои проблемы. Неизвестно, как начнется и как пройдет сама десантная операция и, главное, – как и чем она завершится? При любом раскладе – дадут они залпы огня по Феодосии или не дадут – спрос будет с него, с командира. В памяти еще не изгладился и страшный 1937-й, и трагические предвоенные годы, и «чистка военных кадров», когда «врагами народа» объявляли прославленных маршалов Тухачевского, Егорова, Блюхера, когда летели головы генералов и адмиралов, не говоря уж о командирах рангом пониже, когда срывали погоны и отправляли в дальневосточную тайгу в концлагеря только за одно неосторожно произнесенное слово... Все это было! Было! А здесь не одно слово, даже не слова, а нечто большее – самовольное изменение плана, утвержденного Ставкой! Это вам не шуточки шутить, не на мирных учениях и маневрах мы пребываем, а на войне. На карту поставлено слишком многое.
     Басистый не отважился рисковать.
     Разве мог в то время предполагать Николай Ефремович, человек безусловно храбрый от природы, что его минутная нерешительность войдет в анналы морской военной науки как наглядный пример слепого подчинения утвержденным свыше планам? Будто бы он не знал, что план – это не догма, а руководство к действию...
     Молчание Басистого ободрило Андреева. Он строго посмотрел на Гущина и сурово выпалил:
     – Никому не позволено своевольничать! – и тем же тоном, не допускающим никакого возражения, высказал: – Артиллерийская подготовка предусмотрена приказом!
     Тут же, даже не ожидая поддержки или хотя бы кивка головы со стороны Басистого, он подал команду:
     – Передать всем кораблям отряда артиллерийской поддержки десанта мой приказ! Открыть огонь по Феодосийскому порту!
     Содрогнулся от внезапного грома морозный воздух. Языки пламени вырвались из орудийных стволов и, словно десятки молний, на краткий миг озарили пенистые волны, стальную палубу, десантников, втянувших головы в плечи... Могучая сила отдачи резко качнула тяжелый, перегруженный людьми и боевой техникой крейсер.
     Басистый взглянул на часы. Они показывали 3 часа 48 минут по московскому времени. Он мельком подумал, что начало нового дня 29 декабря 1941 года они уже вписали в историю огнем корабельной артиллерии...
     Вслед за орудиями флагманского крейсера «Красный Кавказ» ударили залпом пушки «Красного Крыма». Эскадренные миноносцы «Железняков», «Шаумян», «Незаможник» стреляли по порту Феодосии еще и осветительными снарядами.
     «Со стороны картина выглядела, конечно, грозной, – пишет в своих мемуарах контр-адмирал A.M. Гущин. – За четверть часа только «Красный Кавказ» выпустил свыше 150 тяжелых снарядов. Но если честно сказать, польза от этой стрельбы была сомнительной. Стреляли ведь не по заранее разведанным целям, а вообще по порту. Расположение огневых точек противника не было заранее разведано, и мы не знали в точности, где они находятся.
     Этой своей пальбой мы словно предупредили противника: готовься – мы идем!»
     5
     Германское командование, гестапо и военная жандармерия на самом деле ничего не знали о готовящемся десанте и, естественно, никаких оборонительных мер заблаговременно не предприняли. Вот как описывает эту последнюю тихую ночь Константин Симонов, побывавший в первые дни успешного десанта в Феодосии. В своей книге «От Черного до Баренцева моря. Записки военного корреспондента», изданной в 1942 году, он пишет:
     «Казалось, что и этой ночью в городе все было в порядке. Вышел очередной номер газеты «Последние новости», органа, издающегося при содействии германского командования. Там было напечатано очередное бодрое сообщение о том, что доблестные немецкие войска захватили семнадцать миллионов квадратных километров русской территории, то есть, всю Европейскую Россию и даже треть Азиатской, примерно до Якутска. На четвертой странице акционерное общество «Механик» сообщало, что в его лоно принимаются новые господа пайщики.
     Господин городской голова
     А.С. Грузинов, сдав вечерний отчет германскому коменданту, мирно спал в своей новой, хлопотами германцев меблированной квартире.
     Доктор Рудель еще работал при свете зеленой лампы. Он систематизировал результаты медицинского отбора пятидесяти феодосийских девушек, предназначенных работать в открывающемся завтра публичном доме.
     В предвкушении этого торжественного события господа германские офицеры, собравшись на нескольких частных квартирах и сидя под рождественскими елками, пили крымское вино и французский коньяк.
     Холодный декабрьский ветер трепал на стенах домов и заборах последнее объявление германского командования:
     «Германскому командованию известно, что в Феодосии ряд домов минирован и подготовлен к взрыву. Сим население немедленно призывается указать феодосийской комендатуре все подготовленные к взрыву дома. Кто заблаговременным и точным указанием воспрепятствует подготовленному взрыву, получит соответствующее вознаграждение.
     Впредь за каждый взорванный дом, в зависимости от причиненного вреда, часть заложников, не менее тридцати человек, будет расстреляна.
     Германский комендант».
     В противотанковом рву, за известковым заводом Бедризова, обдуваемые ветром и занесенные только что выпавшим снегом, лежали девятьсот семнадцать трупов русских, евреев, от двенадцати - до восемнадцатилетнего возраста, расстрелянных из пулемета еще 8 декабря.
     На другой окраине города, уже не во рву, а прямо на земле, неподалеку от кладбища, лежали двести тридцать трупов крымчаков. Их расстреляли отдельно на девять дней позже.
     Русский начальник полиции господин Шапошников еще недавно в докладной записке немецкому командованию научно доказывал, что чем больше расстрелять крымчаков, тем спокойнее будет немцам. Теперь он услужливо трудился за столом над новой докладной запиской о караимах, доказывая, что и они заслуживают той же участи.
     На центральной улице города, под окном у городского головы, между телеграфным столбом и старым деревом, болтались на перекладине трупы двух из последней партии повешенных.
     Словом, в солнечном Крыму, в городе Феодосии, в эту ночь все было «в порядке»».
     ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
     1
     Алексей Громов полз вслед за Сагиттом Курбановым. Впереди юркий, словно ящерица, двигался по земле Григорий Артавкин. За Алексеем следовал кряжистый Семен Юрченко, таща за собой увесистый «багаж». Замыкал группу Вадим Серебров. Ползли быстро и бесшумно, усиленные тренировки научили моряков и этому. А ведь сначала не просто было Сереброву заставить и, главное, научить «морских волков» бесшумно и быстро передвигаться по мокрой, липкой глине, преодолевать оборонительные рубежи, колючую проволоку в два ряда, траншеи, окопы, «ежи», огибать землянки, блиндажи и дзоты – все то, что ждало их на вражеской стороне...
     Феодосийский залив мелководен, а возле поселка Каранель особенно, и подводная лодка не смогла подойти близко к берегу. Добирались на надувной резиновой шлюпке. Волны штормового моря выбросили ее прямо к первому ряду колючей проволоки. За считаные минуты разведчики успели преодолеть три полосы заграждений, протянутых вдоль песчаного берега.
     Они торопились. Впереди в ночной темноте просматривалась траншея перед дорогой, за ней – линия окопов, а дальше на взгорке угрожающе возвышался укрепленный блиндаж. За ним темнели силуэты низких, с плоскими крышами, домов поселка.
     А позади бушевало штормовое море.
     Тяжелые волны с белыми пенистыми барашками на вершине одна за другой торопились к берегу и, едва добежав, гневно вздымались, словно кони на дыбы, на секунду замирали, как бы примериваясь, а потом разом с надсадным грохотом обрушивались на песчаную полосу дикого пляжа многотонной тяжестью воды. Волны словно состязались одна с другой, стараясь выше вздыбиться, собраться с силами и прыгнуть как можно дальше на песчаный берег. А там – широко расплескаться, захватить, заграбастать как можно больше песка и с радостным шумом утащить эту законную добычу в морскую пучину.
     Ветер, холодный и морозный, насыщенный соленой влагой, налетал с моря резкими порывами. Он, как пастух, посвистывал, подгоняя беспокойное стадо волн к берегу, завихрял сухой колючий песок, смешивал его со снежной крупой и бесшабашно швырял в спины разведчиков, задувал в окопы, обрушивал на блиндаж, на притихший поселок, резвился на утрамбованной дороге. То был древний тракт, возраст которого исчислялся не одним тысячелетием. Он помнил топот конных отрядов скифов и скрип колес греческих колесниц, копыта татарской конницы, хранил следы рабов, захваченных в славянских землях, память о стройных шагах русской пехоты, тяжело нагруженных повозках и легких экипажах лихих кучеров.
     Этот тракт тянулся из древней Феодосии, пролегал мимо поселка рыбаков и пастухов Каранель и уходил по сухим степям полуострова на север – до самой Пантикапеи, ныне Керчи.
     Разведчики ползком добрались до траншеи и остановились. Сагитт поднял руку, как бы говоря: внимание! Все настороженно притаились.
     Курбанов нырнул в траншею. Потекли томительные секунды ожидания. Траншея оказалась пустой. Никакой охраны. Сагитт качнул поднятой рукой, давая знак: следуйте за мной!
     Громов, Артавкин, Юрченко и Серебров друг за другом бесшумно спрыгнули в траншею.
     – Теперь через дорогу, – шепотом сказал Серебров.
     Сагитт кивнул и тихо произнес:
     – В случае чего, прикройте.
     Но тут же, в той стороне, где возвышался блиндаж, послышался легкий хлопок, и в небо огненной тонкой струей с шипением устремилась ракета. Разведчики замерли. Ракета вспыхнула высоко, почти под низкими тучами, и залила всю округу ослепительно ярким белым светом. Разведчики настороженно переглянулись.
     – Повезло, – шепотом сказал Артавкин.
     – Порядок на флоте, – кивнул ему Сагитт.
     Алексей Громов привалился спиной к холодной стенке траншеи, готовый к любой неожиданности. Он чуть улыбнулся. Приятно было осознавать, что они успели незаметно высадиться, преодолеть ряды колючей проволоки и прогладить животами промежуток до траншеи. В ярком свете ракеты лица разведчиков казались неестественно белыми, а пятна грязи и мокрого песка на одежде выступали отчетливо и крупно.
     – К бою! – тихо выдохнул Серебров.
     И опять потекли томительные напряженные мгновения. Ладони, сжимавшие автоматы, вспотели. Но со стороны блиндажа не доносилось никакого шевеления, никаких подозрительных звуков.
     Осветительная ракета, отработав положенное, погасла, и мгновенно навалилась плотная темнота. Тихо. Только свист ветра да монотонный грохот набегающих волн.
     «Темнота, после яркой ракеты, она для всех темнота, и для нас и для немцев», – мельком подумал Серебров и тихо приказал:
     – Вперед!
     Сагитт юрко выскользнул из траншеи. Пригнувшись, он перебежал через дорогу, одолел открытое пространство и прыгнул в окоп. Оттуда, сквозь завывания ветра и грохот волн, внезапно донеслись какой-то странный шум и короткие возгласы. Они мгновенно оборвались.
     – Неужто напоролся на засаду? – чуть слышно выдохнул Артавкин.
     «Этого еще нам не хватало!»– мрачно подумал Серебров, всматриваясь через бруствер окопа в темноту.
     – Сагитт хлопец железный, его так просто не возьмешь, – ободряюще прошептал Семен Юрченко. – Ежели что не так, найдет способ подать нам сигнал.
     Но со стороны окопа – ничего. Ни тревожного звука, ни сигнала.
     


     (Продолжение следует.)