– Родился я в деревне Рогозино Лаишевского района, – рассказывает ветеран. – А фамилия наша пошла из деревни Клети, тоже под Казанью, из Высокогорского района. Там местный барин проиграл в карты семью моего деда, крепостного крестьянина Калистрата, другому барину, и семья наша перебралась на новое место жительства. В 1941 году я поступил работать на 22-й авиационный завод учеником слесаря. Тогда он был под № 124 и выпускал направляющие для «катюши». Мы их напильниками ровняли. Одновременно вечерами я учился в 8-м классе школы и помогал старшему брату на его работе в гараже. Потом эти первые навыки знакомства с машиной мне очень помогли. В августе 1942 года призвали в армию. 1923 год был забронирован, а 1924-й взяли. Кто-то же должен был делать самолёты и «катюши»!
     – И вас сразу направили в десант?
     – Нет, конечно. Я, как положено, сходил в деревню, попрощался с родителями. С разными приключениями добирался туда 60 км и обратно. А 11 сентября собрались в военкомате. Меня как самого взрослого назначили старшим по команде. Оказалось, что все остальные ребятки были семнадцатилетними. Попали мы в полковую школу 4-го артиллерийского противотанкового учебного полка, в знаменитые Гороховецкие лагеря в Горьковской области. Учились управляться с 45-миллиметровыми пушками, или сорокапятками. А в середине октября мы уже были в другом месте – на Урале, в Чебаркуле. Жили в землянках, спали на трёхъярусных нарах, без постели, на берёзовых ветках. Изучали американские тракторы НД-7. В конце декабря было распределение. Частично присвоили сержантов, но меня пропустили. Нас направили в Ленинград. Оказались сразу на Чёрной речке, в 1106-м артиллерийском полку 122-мм гаубиц. Я водил тракторы С-60 и С-65 без кабины. Ветер и дождь – все твои.
     – Тогда Ленинград уже был в блокаде?
     – Да, и мы немного побаивались, когда узнали, что нас везут туда. Занимались контрбатарейной борьбой. Говоров, командующий Ленинградским фронтом, был ведь артиллеристом, кстати, он наш земляк, его музей есть в Елабуге. Это было так. Немцы стреляют по нас, мы их засекаем и начинаем долбить по ним. Они тоже узнают, где мы, и отвечают – идёт артиллерийская дуэль. Как потом говорили, благодаря нам немцы меньше стреляли по самому городу. Дальность стрельбы наших пушек была 16 км. Мы перемещались по всему Ленинградскому фронту, и чтобы фашисты нас меньше засекали, и из-за потребности на разных участках. В основном в батарее были старики, которые уже имели семьи. Молодыми были ребята с десятилеткой, которые занимались вычислениями. Расчёт одной пушки состоял из девяти человек. Помню старшего лейтенанта, командира батареи Бориса Розенберга. Он копил продукты и изредка возил их своей семье в Ленинград. Так я узнал, что офицеры получают доппаёк. Жили мы в землянках в пять накатов брёвен, потом земля. Под Ленинградом ведь земли-то нормальной мало, в основном болота. Поэтому боролись с сыростью. Если не вели стрельбу, то распорядок жизни был такой: два часа таскаешь воду из землянки, два часа стоишь на посту, два часа спишь, два часа возле техники, драишь матчасть, трактор родной. Спали в ботинках, в обмотках, боялись опоздать занять место возле пушки или когда начнётся перебазирование. Однажды взял меня комбат на ПНП (полевой или передний наблюдательный пункт). Это было около Рабочего посёлка, рядом с Синявинскими болотами. Немцы разрушили ПНП, мы его восстановили. Потом комбат приказал мне идти до переднего края, чтобы установить треногу для ориентировки. Они за пять минут засекали это место, я ждал лёжа в кустах или ложбинке. Потом снова устанавливал её в другом месте. И так несколько раз.
     – Неужели не было страшно, когда немцы вас обстреливали?
     – Конечно, было. Но, откровенно говоря, ещё страшнее было, когда немец долбил нас снарядами. Вот это действительно жутко! Помню, я был на посту, и в первый раз начался обстрел. Я с перепугу упал, где стоял. Потом слышу, как сквозь грохот меня зовёт в землянку старшина. Когда я туда перебежал, он здорово меня наругал: «Дурак, тут хоть брёвна. А там запросто убьют!» А в апреле 1943 года закончились мои страхи. Пришёл приказ направить самых грамотных из артиллерийской прислуги на офицерские курсы. У меня ведь было почти 8 классов. 1 мая нам должны были дать по 100 грамм в честь праздника...
     – А разве водку давали не каждый день?
     – Ну да! Это только зимой, для согрева. Пришли мы 30 апреля и стали просить на нашем дивизионном складе снабжения, мол, мы завтра будем в Ленинграде, дайте нам выпить сейчас, но завскладом упёрся и не дал. Так без праздничной нормы и добрались до проспекта Карла Маркса. Это был сборный пункт, где комплектовали части солдатами из госпиталей. Здесь я первый раз в жизни надел кирзовые сапоги. 5 мая нам выдали новенькое обмундирование и отправили по Неве, через Ладогу на «большую землю». Перед отправкой была сильная бомбёжка, и, когда прибыли на другой берег Ладожского озера, немец тоже по нам прошёлся. Нас было три человека из бригады, а вообще набралось 150 человек. Кругом стоит ад кромешный, бомбы падают, дети плачут, женщины кричат, паровоз лежит на боку и горит, а мы радуемся: «Прощай, блокада! Здравствуй, «большая земля»!» От радости даже залезли на открытые платформы и так доехали до Вологды, где нас накормили. Затем до станции Сухой Лог, под Свердловском. Там располагалось эвакуированное из Одессы артиллерийское училище. Изучали пушки калибра 202 мм: ствол и раму возили отдельно, потом лебёдкой устанавливали перед стрельбой. Расчёт одного орудия был 19 человек. Но всех не приняли чохом, а заставили сдавать экзамены: математику и русский язык. Половина ребят не поступила, и их отправили обратно на фронт. Меня зачислили и впервые в жизни дали два комплекта обмундирования: рабочее и выходное. Спали мы на двухъярусных кроватях, на белых простынях и белой наволочке. Прямо в рай попали! И совсем чудно – стали давать масло и белый хлеб. Сказали, что учиться будем год. Но через два месяца такой сказочной жизни приказ – бросить всех нас в ВДВ. Все училища СССР перевели на нужды десантников.
     – То есть как это? Артиллеристов, танкистов, лётчиков? А тогда зачем их учили?
     – Сталин начал третье формирование ВДВ. Первое, ещё довоенное, и второе погибли за два года войны. Нам рассказали, что ещё в 1941 году под Вязьму бросили в тыл врага 11 тысяч десантников. Они, конечно, потрепали фашистов, но и потери у них были большие. Мы попали в 8-ю бригаду 9-й гвардейской воздушно-десантной армии в город Тейково Ивановской области. Каждый день занятия: парашюты, прыжки, диверсионная подготовка, минное дело и прочее. Опять стал дружить со старой знакомой – сорокапяткой. Она была относительно лёгкой, и с ней можно было десантироваться. Расчёт на ней шесть человек, я снова шофёр, но первый впрягался в упряжку, поскольку таскали вручную. Но летом 1943 года всех шофёров повезли в Коломну – учиться ездить на «виллисах», их там собирали из запчастей, которые доставлялись через Иран от американцев. Маленькая машина, тентованная, типа джипа, но вполне таскала нашу пушку и снаряды. Потом всю дивизию бросили под Андреаполь, в Калининскую область. Готовились уже непосредственно к заброске. Потом отбой, якобы из-за того, что неудачными оказались десанты, которые забрасывали из-под Сум. Нас перевели в пехоту, и в 1944 году из Калинина перебросили всю армию в Белоруссию, в Слуцк. Эту территорию только освободили от немцев, и мне бросились в глаза надписи в туалетах: «Только для немцев».
     – Павел Кузьмич, почему вас так долго держали в резерве и постоянно перемещали в разные места?
     – Я думаю, может быть, Сталин готовил нас на какой-то чрезвычайный случай или для выполнения особых задач. А перемещениями мы сбивали с толку шпионов. Их всегда было полно, тем более, если нас готовили для чего-то специального. В конце 1944 года всю армию привезли в Венгрию. В январе 1945 года мы вступили в Австрию. До 16 марта стояли в запасе, отъедались. Нигде столько я потом не ел: колбасы, сало, копчёное мясо, консервированные овощи, фрукты и вино. Затем пошли в наступление. Здесь были сильные бои с фашистами. В немецкой контратаке погиб мой земляк и однополчанин Прокопий Гашин, он бросился под «тигр» с гранатой и погиб. Но немец уже был не тот, «Гитлер капут», одно слово. Но ещё больше сдавалось в плен румын, целыми подразделениями. Они обзывали Антонеску самыми нехорошими словами. Была команда кормить всех румын, и наши повара замучились им готовить.
     13 апреля взяли Вену. В Австрии все боялись русских. Немцы распространяли слухи, что русские с рогами и хвостами будут жечь и есть австрийцев. Но маршал Толбухин, командующий 3-м Украинским фронтом, распорядился разбрасывать по всей Австрии листовки, что мы хотим освободить австрийцев от фашизма и никого не собираемся порабощать. Очень хорошо помню, что вся Австрия была белая от наших листовок и от их белой ткани. Венцы повесили по всему городу белые простыни, наволочки, пододеяльники – они сдавались. В моей жизни было так бело только в Ленинградской области. Немцы тогда разбрасывали свои листовки, чтобы мы переходили на их сторону. В конце апреля получили приказ идти на Прагу. Но мы туда не успели, первыми пришли другие наши фронты. 8 мая мы были в городке Знаймо в Чехии, там и услышали о победе, устроили солдатский пир. За войну мне дали медали «За взятие Вены», «За оборону Ленинграда», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». Потом нас перевели в Венгрию.
     ...Мы выходим из дома и забываем о войне. Павел Кузьмич с жаром рассказывает, что на своих шести сотках растит экзотический для этих мест сад: черешня, грецкий орех, виноград... Он снабжает саженцами и урожаем многих ветеранов, соседей и сотрудников военкомата. Но главный урожай жизни – его помощники, надежда и опора – три сына, шестеро внуков и четыре правнука...