ЕСТЬ СОБЫТИЯ и факты истории, очевидность которых не вызывает даже секундного сомнения. Ну, например, действительно ведь не возразишь, что через четыре дня после Бородинского сражения, 1 сентября 1812 года, совет в Филях собрался в избе крестьянина Андрея Савостьянова и главнокомандующий Михаил Илларионович Кутузов, выслушав разные мнения, решил, что Москву нужно сдать. Не оспоришь, что при этом он добавил знаменитое: «С потерей Москвы не потеряна ещё Россия, доколе сохранена будет армия». Однако этот достоверный факт истории преподносится так, будто судьбу Москвы решил один Кутузов, что любые его решения были непререкаемы, последнее слово на совете в Филях обязательно осталось бы за ним. И вели он дать бой у стен Москвы, как предлагал, например, генерал Леонтий Беннигсен, то этот бой состоялся бы обязательно.
     На самом деле вопрос о том, что, возможно, в случае войны с Наполеоном придётся пожертвовать Москвой и даже уйти много восточнее Москвы, ставился за пять с половиной лет до знаменитого совета в Филях. И ставил его Михаил Богданович Барклай-де-Толли. После битвы при Прейсиш-Эйлау в январе 1807 года (первая битва между русскими и наполеоновскими войсками на равных, когда с обеих сторон были десятки тысяч убитых и раненых и бессмысленная боевая ничья) конница маршала Мюрата разрезала пополам русское войско, а Барклай-де-Толли был в этой битве тяжело ранен и находился на излечении, он написал записку царю Александру I. В записке подчеркнул, что «воевать с Наполеоном в лобовых атаках нельзя, что в случае вторжения французов в не подготовленную к войне Россию можно использовать территориальные возможности России, не ввязываться в серьёзные бои, не бояться, маневрируя, отступать в глубь страны. Растягивать фронт на десятки и сотни километров, изматывая войска великого французского полководца. Если будет надо, то дать врагу дойти хоть до Волги, а там его, ослабленного долгими переходами и частыми мелкими военными стычками, разделать под орех».
     Царь Александр принял эту идею. Через два года назначил Барклая-де-Толли военным министром, и тот написал ещё одну записку - «О защите западных рубежей России». По приказу царя стали строить оборонительную линию. Строительство было рассчитано на три года, и до вторжения 12 июня 1812 года 600-тысячной великой армии в пределы России построить её не успели.
     Самоубийству подобно было трём русским армиям числом 220 тысяч человек, да вдобавок стоявшим далеко одна от другой, вступать в сражение с войсками Наполеона. Прежде чем дать бой, хотя бы нужно было соединиться Первой 127-тысячной армии Барклая-де-Толли с 40-тысячной Второй армией Багратиона. Потому откатывались назад, избегая боев, к Смоленску, где 3 августа соединились. Пока длилось почти двухмесячное отступление, Барклая-де-Толли чуть ли не в открытую называли изменником, сговорившимся с Наполеоном сдать Россию без боя, возмущались, что царь только что не поощряет нерусского по происхождению командующего в его предательстве русских интересов. Чем ближе к Москве были французы, тем чаще звучало во всех слоях общества, что нужно Барклая-де-Толли заменить «нашим», то есть русским, с русской фамилией полководцем, чаще возникал и вопрос: куда смотрит царь?
     ЦАРЬ в итоге хоть и понимал причину отступления и не видел необходимости менять командующего современного военного мышления, был вынужден, считаясь с мнением подданных, назначить главнокомандующим не менее талантливого военачальника, но с русской фамилией - Кутузова. Однако замену Александр I произвёл только 5 августа, когда армии Барклая-де-Толли и Багратиона 3 августа 1812 года соединились, и уже приспело время давать сражение Наполеону. 4 августа русский 16-тысячный корпус Раевского почти сутки так яростно дрался против двухсот тысяч французов, что обеспокоенный Наполеон отправил к Александру I послов с предложением мира и дружбы.
     Новый главнокомандующий прибыл в смоленское сельцо Царёво Займище на Днепре 17 августа, за восемь дней до Бородина.
     Прибыв к войскам, чтобы дать наконец бой Наполеону, он повёл себя так же, как и его предшественник, - отдал приказ отступать ещё ближе к Москве, на более удобные позиции.
     Думается, не случайно Барклай-де-Толли сразу же, как только начался совет в Филях, заявил, что Москву нужно сдать Наполеону без боя, отступить. Кутузов был достаточно мудр и умён, чтобы расслышать в этом мнении прежнего главнокомандующего мнение императора и приказ для себя подчиниться этому высочайшему мнению. И после того как выслушал всех собравшихся в крестьянской избе генералов, произнёс своё знаменитое: «С потерей Москвы не потеряна ещё Россия...» Сказал именно то, чего ждал от него Барклай-де-Толли, а значит, и Александр I.
     Можно ли предполагать, что генерал Барклай-де-Толли и в сражении при Бородине, где он командовал центром и левым флангом русской армии, и на совете в Филях контролировал действия Кутузова? Не за это ли, не за прежнее ли своё недоверие к Кутузову в апреле 1813 года царь, приехавший навестить умирающего в силезском Бунцлау прославленного генерал-фельдмаршала, просил у него прощения?
     Что было дальше, после совета 1 сентября вечером в подмосковной деревеньке Фили, - известно. 2—3 сентября французские войска во главе с Наполеоном вошли в оставленную древнюю русскую столицу, почти тут же в ней вспыхнул знаменитый пожар, поглотивший в одночасье так необходимые врагу продовольствие, фураж, одежду, кров...
     Попавшие, как в капкан, не имея возможности согреться, найти себе пропитание, 2—11 октября наполеоновские солдаты покинули Москву. Отступление под ударами регулярных русских войск и партизанских отрядов превратилось в бегство: наступившие лютые холода и снежные вьюги добивали великую армию. После переправы 14 ноября через реку Березину от почти шестисоттысячной Великой армии осталось несколько десятков тысяч офицеров и солдат.
     ЛИШНИМ подтверждением того, что лично царя Александра I с самого начала Отечественной войны вполне устраивал в роли главнокомандующего Барклай-де-Толли, служит то, что как только не стало Кутузова, едва ли не тотчас его вернули на пост. Заграничный поход русской армии проходил победоносно, и уже никто не был против возвращения «нерусского» полководца.
     После этого остается ещё один только вопрос: сам ли Кутузов, с имевшимся ещё до начала совета в Филях твёрдым мнением, готов был произнести знаменитые свои слова: «С потерей Москвы не потеряна ещё Россия...» или же его мнение окончательно переросло в убеждение, а слова родились уже на совете под взглядом генерала Барклая-де-Толли? Генерала, за которым маячила тень императора?
     Обиду Кутузова, когда он чувствовал, что за каждым его словом и жестом на совете в Филях следили, понять можно. Однако и царя можно понять и извинить: слишком уж дорогой могла быть плата за ошибку...
     

     ОТ РЕДАКЦИИ. Тем времен из Черняховска Калининградской области поступило известие об акте вандализма. Литой чугунный памятник полководцу Барклаю-де-Толли вандалы разбили кувалдой. Он был поставлен русскому фельдмаршалу прусским королём Фридрихом Вильгельмом III в 1821 году. Судя по архивным документам, в его основании в серебряном сосуде захоронили сердце полководца.
     Монумент был установлен неподалёку от места, где скончался полководец в 1818 году. Будучи в дороге, генерал-фельдмаршал почувствовал сильнейшие боли в груди, карета князя сделала вынужденную остановку в восьми километрах от нынешнего Черняховска, где и прошли последние минуты его жизни.
     Памятник пережил две мировые войны. В наши дни местные власти не смогли его уберечь. В районной полиции считают, что преступление совершили ранее судимый житель Черняховска и двое его «коллег». За обломки монумента вандалы получили у местного скупщика цветных металлов... 2.600 рублей.
     Но подлинной целью негодяев был, видимо, серебряный сосуд. «Не секрет, что в мире огромное количество людей, которые просто помешаны на наполеоновской теме. Среди них и много состоятельных, которые готовы заплатить огромные деньги, чтобы получить сердце полководца», - полагает историк-краевед Виталий Хвалей.