ДЛЯ МЕНЯ ВОЙНА началась 22 июня 1941 года. Отправился я на неё через Макеевский горвоенкомат сразу после речи Молотова из громкоговорителя и митинга на городской площади. Я выбежал из центрального кинотеатра, в котором работал старшим киномехаником.
     А закончилась война для меня 11 мая 1945 года – злым боем с отступающими из Чехословакии немцами, которые по ходу сожгли деревню Яворок. Там погибли три моих разведчика и водитель. После боя мой ординарец Гащук принёс мне слетевшую в бою пилотку и говорит: «Сынок, да ты же седой!» Я подошёл к машине, посмотрел в зеркало. В нём осунувшееся худое лицо с грязно-фиолетовой синевой под глазами, на давно не стриженных висках густой иней седины...
     А ведь мне, капитану, начальнику разведки 300-го гвардейского стрелкового полка 99-й гвардейской дивизии, было тогда всего 22 года. И в нашем роду только дед Емельян был седым. Да и то поседел он не от возраста. И не от Первой мировой войны, на которой в боях заслужил двух Георгиев за солдатскую отвагу. А после того, как ему в Ясиновке, что под Макеевкой, сельские комбедовцы хату сожгли, «уговаривая» быстрее вступить в колхоз.
     Но у деда до седины была большая жизнь, а у меня что было?
     В детстве пережил страшные неурожайные на Украине 1932–1933-й годы. От голода у меня ноги разбухли как колоды – ходить не мог, чуть не умер. Монашка траву чистотел к язвам на ногах приложила, боль невыносимая – боль и спасла, ходить заставила, в саду-огороде искать и есть траву молодую, корешки, падалицу. В общем, выжил чудом.
     Юность – с 18 лет – забрала и покорёжила война. Я изнывал от жары и стужи в окопах Сальской степи, ходил в атаку через разрывы снарядов и сквозь пулемётные очереди под Макеевым Курганом, форсировал ледяные реки под Старой Руссой, тонул в болотах Карелии, с боями прошёл пол-Европы: Венгрию, Австрию, Чехословакию. Получил три тяжёлых ранения и контузию, четыре ордена и медаль.
     «ВОЕННАЯ ЛОГИКА». Первый раз я столкнулся с ней 7 ноября 1941-го при выпуске из 1-го пехотного училища в городе Орджоникидзе. Нам, вчерашним школьникам или окончившим техникумы, за четыре месяца преподали ускоренный курс, выдали дипломы командиров стрелковых взводов и присвоили звание лейтенант. А курсантов того же училища после трёх лет обучения отправляли на фронт сержантами! А ведь они, уходившие на фронт помкомвзводами с треугольниками на петлицах, понимали и умели в военном деле куда больше нас, «скорострельных» взводных с двумя кубарями!
     МОРПЕХ, «КОМАНДИР»... Взяли меня в 76-ю бригаду морской пехоты командиром взвода разведки. Это мой помкомвзвода сержант Чередниченко и матросы Кроль и Вавилов, уже прослужившие по пять лет и понюхавшие пороху, высмотрели меня в строю выпускников и уговорили комбрига взять меня к ним командиром.
     Я думал сначала, что меня они высмотрели по росту (180 см, осанка спортивно-командирская), а это им чутьё подсказало, что мы – одной крови, одной закваски, одинаково готовы на риск, к дерзким поступкам, – но чтоб с умом! Потому и общий язык с разведвзводом нашёл быстро. Сказал матросам: вы будете учить меня морскому делу, а я вас – сухопутному. Занятия начал с топокарт, которых они в глаза не видели, а в разведке карты – путеводитель. Потом показал штыковой бой. У меня он хорошо был отработан, и морячки загорелись: тоже так хотим!
     Правда, не сразу и не всем и топокарта, и штыковой бой дались. Я брал шест, матрос бросался на меня с винтовкой с примкнутым штыком и... поднимался с синяком под глазом. Но синяки прошли, а науку они усвоили крепко. Меня зауважали, матросы вместо «лейтенант» называли меня «командир», а офицеры бригады обычно обращались просто и дружески: «Разведка!»
     В 20-х числах ноября 1941-го нашу бригаду отправили на Южный фронт в 56-ю отдельную армию генерала Ремезова. В Ростове немцы грузили в эшелоны 1-ю танковую армию генерала фон Клейста для отправки под Москву. Для срыва этого замысла 17 ноября – 2 декабря силами 56-й и 9-й армий была проведена Ростовская наступательная операция. Немцев из города выбили, началось их преследование до рубежа реки Миус, Матвеев Курган, Ново-Павловка, где противник сумел заранее закрепиться. Прорвать этот рубеж предстояло весной 1942-го трём бригадам морской пехоты...
     ПЕРВЫЙ «ЯЗЫК». 3 марта 1942 года после тщательного обсуждения различных вариантов и ожидания подходящей погоды в пургу я повёл своих разведчиков в ночной поиск. Расчёт был не на удачу, а на привычки немцев и особенности их обороны. Сходили успешно, одного «языка» из дежурного пулемётного расчёта живым захватили, а второго я чудом опередил: он уже на меня свой «шмайсер» вскинул.
     Первый «язык» в бригаде! Комбриг капитан 1 ранга Б.Н. Апостолли (русский итальянец) представил на радостях меня к ордену Красной Звезды, а разведчикам моим только медали «За отвагу» дали. Я в штаб: почему так, они тоже ордена заслужили! Мы же вместе ночью разведали слабые места в обороне противника, захватили его сторожевой пост, уничтожили пулемёт, вместе доставили «языка».
     И услышал в ответ: «Это война, здесь некогда разбираться, кто и что заслужил».
     Ходить за «языками» на войне мне приходилось часто. В поиск стараешься брать одних и тех же, уже проверенных людей, которые тебя понимают без слов, и тебе им особо ничего объяснять не надо. А за успешный поиск солдату или сержанту с 1943-го давали орден Славы III степени. Потом должны были давать II степень и I. Но обычно награждали только за первого «языка». Если тот же (солдат-разведчик доставлял второго «языка», ему давали медаль, а то и вообще без награды оставляли.
     А что такое поиск? Это вроде ты смерть свою ищешь: ночью по минным полям, по простреливаемым участкам пробираешься через колючку к позициям противника. Там между врагами ходишь, чтобы исхитриться и без шума «языка» захватить, и не пустышку прикухонную, а знающего обстановку унтера или офицера. Потом его ещё и сберечь пуще себя надо, опять идти-ползти через мины, под обстрелом версты две-три, а то и больше, если крюками выбираться. И везде за тобой идёт смерть... Получается, цена твоей жизни – медаль...
     В общем, отправили на меня представление к ордену в штаб армии, оттуда по инстанциям до Москвы.
     «МЯСОРУБКА». 6 марта 1942 года три наши бригады морской пехоты пошли в бой. Без артподготовки, цепью – каждая по две тысячи человек с комбригом. Бой успеха не принёс, но наша бригада подбила пять немецких танков. От позиций немцев возвращаться было страшно: поле было усеяно чёрными, растерзанными танковыми гусеницами телами морских пехотинцев в пробитых пулями бушлатах...
     А если б провели артподготовку, если б авиация отбомбилась по немцам? И зачем комбригам ходить в атаку в цепи, если их дело боем бригады руководить? И вообще, зачем сразу разворачиваться в цепь, кое-кто требовал и бушлаты скинуть, чтобы враг видел тельняшки. Ведь до первых траншей обороны противника лучше добираться группами, скрытно, перебежками, используя складки местности... Но это сейчас, спустя почти семьдесят лет, рассуждать легко, а когда все мы учились в бою, за свои ошибки платили кровью – своей и подчинённых.
     Меня тогда ранило – осколками мины рассекло правое плечо. Лежал в госпитале в Теберде. Выписали только в июне. Направили в Армавир, в запасный полк. Там встретил своих, из бригады. Рассказали: мы ещё три раза наступали, многих потеряли. О тех боях в марте1942-го на Миусе – Матвеевом Кургане все говорили одно: мясорубка.
     Из полка резерва забрали меня в 1-ю манёвренную воздушно-десантную бригаду в Грозный. Там состоялся мой первый прыжок с парашютом. Прыгали с ТБ-3, взлетев с аэродрома Старые Промыслы. Сказать, что с тех пор я влюбился в прыжки – ничего не сказать. А тогда душа просто пела и рвалась наружу. Но только переодели меня в новенькую авиационную форму – сразу направили учиться в Москву, точнее в Нахабино, на КУКОС (курсы усовершенствования командного состава).
     По дороге зашёл в Наркомат обороны, комбриг сказал, чтобы я выяснил, как обстоят дела с моим представлением на орден. В НКО уточнили мои данные, дали направление в гостиницу и сказали, чтобы завтра пришёл. С утра повели нас из НКО к Манежу в приёмную М.И. Калинина, Всесоюзного старосты, как называли тогда Председателя Президиума Верховного Совета. Сегодня бы его называли президентом. Он и вручал нам ордена. Мы с ним сфотографировались и даже пообедали. Настроение – хоть сейчас посылайте в разведку!
     Вот в Наркомате обороны и решили: послать меня во главе разведгруппы к партизанам в Смоленскую область.
     Всё не перескажешь, а после партизанской эпопеи командир
     4-й воздушно-десантной бригады полковник Владимиров взял меня начальником разведки своей бригады.
     Бригаду вскоре переформировали в 23-й гвардейский парашютно-десантный полк в составе 9-й гв. вдд. А в феврале 9-й дивизии была поставлена задача перехватить пути отхода из Демянского «мешка» 2-го корпуса немцев на рубеже Старая Русса – Подлесье.
     В этом районе мы сменяли части, державшие там оборону. Нам передали подробные схемы и планы укреплений противника. Вот только в обороне немцев всё было сделано добротно, а нужно было найти слабое место. Я предложил провести поиск. Комполка согласился.
     Переодетые в немецкую форму и маскхалаты, под видом патруля впятером мы проникли в расположение к немцам и захватили «языка». Два поиска и несколько успешных засад с захватами пленных позволили выяснить систему огня, позиции артиллерии, расположение танков противника. Командир на радостях даже обнял меня: теперь можно было готовиться к бою.
     В ночь с 15 на 16 марта 1943 года пришёл долгожданный сигнал к наступлению. А утром началась артподготовка. «Такую бы на Матвеев Курган», – подумалось мне. В атаку рванули лихо, но вторую линию обороны немцев взять не смогли. Пришлось залечь, уж больно сильным был заранее подготовленный по нам огонь.
     Я предложил комполка выбить немцев с тыла: пройти так же, как ходили за «языком», только с ротой автоматчиков. Так и сделали. После нашей повторной артподготовки моя группа ударила по немцам сзади, оборона противника сразу рухнула, немцы выпрыгивали из окопов и разбегались, и вскоре полк выполнил свою задачу.
     Командир потом сказал, что представил меня к новому ордену – Александра Невского. Но не успел я порадоваться, как шальная мина разорвалась рядом с моей группой, никого не зацепило, только меня ранило в ногу. Многие десантники не дождались обещанных наград. О мужестве воинов 9-й вдд осталась лишь одна строка в истории ВДВ: «Участвовали в боях под Старой Руссой...»
     Рана оказалась глубокой. После четырёх операций осколок так и не извлекли, отправили долечиваться, а заодно и доучиваться. И я вновь оказался в Подмосковье, теперь меня назначили начальником разведки 13-й воздушно-десантной бригады в Щёлково. В конце 1943-го мы стали 300-м гвардейским стрелковым полком 99-й гвардейской дивизии. В январе командиром нам назначили пехотного полковника Н.А. Данилова, начштаба остался боевой десантник майор И.И. Лисов, я стал его замом по разведке.
     Наш корпус перебросили в район Лодейного Поля на реку Свирь, где финны за три года сидения устроили мощную оборону. Врыли в грунт и даже в болотный торф бетонные коробки-бункеры, на них установили бронированные башни с орудиями и пулемётами. Имелись и бетонные сооружения толщиной до 1,5 метра. Между и перед траншеями оборонительных рубежей финны проложили противотанковые и проволочные заграждения, минные поля. Для обогрева у них имелись обложенные дёрном блиндажи в 4–5 накатов, через болота вели бревенчатые дороги и просеки – для манёвра. Всё замаскировано: ночью не найдешь. До третьей траншеи их оборону можно было видеть с нашего левого, более высокого берега.
     Но ко всему нас разделяла Свирь, шириной 350–500 метров и глубиной более 10 метров.
     Командование решило набрать из добровольцев человек 12 наиболее опытных солдат, чтобы во время артподготовки имитировали начало форсирования Свири. Они бы вызвали на себя огонь неподавленных средств финнов, и тогда наши танки и пушки подавят их прямой наводкой и дадут возможность реальному десанту занять на том берегу плацдарм для высадки дивизии.
     Во всех частях круглыми сутками валили и пилили лес, из сырых досок мастерили и конопатили большие плоскодонки и плоты, подтаскивали к берегу и маскировали. На плотах и лодках надо было перевезти чучела вроде солдат, устроить возню, пошуметь.
     Мои разведчики тоже сделали впрок две лодки из жести старого лёгкого понтона. На каждой – четыре уключины.
     Когда по финнам отбомбилась наша авиация, но ещё шла артподготовка, началась переправа «десанта». Но и без того тяжёлые плавсредства не выдержали веса насевших на них бойцов с оружием, запасами боеприпасов и продовольствия. Накренялись, черпали воду, кружили у берега, бойцы вместе с чучелами «десантников» падали в реку... Из дивизии требуют ускорить переправу десанта, а он от берега никак не отчалит...Когда две лодки наконец поплыли, вокруг них сразу взметнулись фонтаны воды – это заговорили уцелевшие орудия финнов. Но по ним сразу открыли огонь наши танки и артиллерия.
     Командир полка Данилов кричит: «Разведчик, давай со своими орлами на ту сторону и цепляйся за берег, пока ещё артподготовка не закончилась!»
     А разведка всегда наготове. С восемью бойцами и радистом кубарем скатились к своим лодкам и двумя группами, каждая на четырёх вёслах, буквально перелетели через Свирь, с последними выстрелами наших пушек ворвались в первую траншею. Как мне позже рассказали в штабе, комполка тут же доложил в штаб дивизии: «Разведотряд полка на том берегу продвигается в глубь обороны противника!»
     Я приказал своим ребятам идти вперёд по краям воронок – иначе мины. Мы были уже далеко за третьей траншеей, когда услышали стрельбу и громкое «Ура!»: значит, передовой отряд полка тоже переправился. А потом весь полк прошёл по нашим следам, проламывая финскую оборону. Тем временем наша разведгруппа уже пробилась на господствующую высотку 40,4 – она возвышалась, как египетская пирамида над пустыней. По рации передаю открытым текстом: «Я Гребенюк, нахожусь... Финны бегут по болоту на север. Переносите огонь по координатам...»
     После двух дней тех боёв полк вывели в тыл. Комдив вручил мне очередную Красную Звезду: «Прости, разведка, на большее не уполномочен...» И разведчиков моих наградили – за взятие плацдарма, создание условий для переправы и успешного наступления полка. Кстати, наш полк после этого стал Свирским, и корпус наш стал Свирским.
     В апреле 1945-го наш 23-й гвардейский полк радовался тёплой весне и близкой Победе в предгорье Альп в австрийском городке Перниц. Безмятежно расположились вдоль улочек и блаженствовали под солнышком. Комполка на радостях выпил... И тут на улицу вползают три «тигра», за ними два БТР с пехотой, немецкие мотоциклисты-пулемётчики – и все ведут огонь с ходу!
     Наши соседи по улице, противотанковые гвардейцы-пушкари, на доджах всей батареей как драпанут! За ними стрелковый батальон, в последние дни войны погибать в столкновении с фанатиками никому не хотелось. А я кричу:
     – Разведчики, хватай пулемёты, тащи сюда! – Мои ребята из шести установок отсекли немецкую пехоту, а «тигры» свернули за угол. Я к артиллеристам: «Не дайте им уйти! Давайте пушку, перехватим!» Мигом перетащили её, только установили, а тут в проулке танки, как в тире, один за другим проползают... Им по башням сбоку из пушки как дали!..
     После боя комполка только головой покачал: «Ну, Гребенюк, ну... Теперь уж точно будешь со Звездой».
     Приехал командир нашего 37-го корпуса генерал Миронов. Взял представление на меня у комдива, прочитал, спрашивает: «Вы хоть подумали, что тут понаписали? Это как же мог гвардейский полк от немцев побежать?! Не было такого, и точка».
     Командир полка посмотрел на меня и говорит: «Да, разведка, это война...»
     Потом мы в Венгрии стояли, городок там есть Кишкун-Халаш. Там я и написал рапорт, что повоевал сполна, с первого дня до 11 мая, трижды ранен, прошу уволить. Я до войны кинотехникум окончил, хочу в киноинститут в Киев, буду на оператора-режиссёра учиться!
     А вот и нет, отвечают мне, видишь постановление правительства? Молодых и уже опытных, наиболее отличившихся офицеров оставить в кадрах! А ты поедешь пока на Парад Победы, будешь Знамя
     3-го Украинского фронта нести!
     Странно устроена жизнь: мало кому из миллионов солдат и командиров той войны выпала честь на Параде Победы пройти в одном из 10 сводных фронтовых полков и даже пронести в числе 360 боевых знамён Знамя своего родного,
     300-го полка. Так ведь и тут я оказался с теми, кому судьба щедра на испытания и раны, а подарки выдаёт не сполна: мы шагали мимо Мавзолея со Сталиным уже под дождём. А после нас вообще праздник из-за дождя свернули – демонстрации москвичей не было.
     ПОСЛЕ ПАРАДА началась моя уже мирная военно-кочевая жизнь: Белоомут под Рязанью... Спасск-Дальний на Дальнем Востоке... Приморье, станция Мучная с тремя зонами на 11 тысяч зэков и село Черниговка тысяч на 10 жителей. Жильё в старом сарае с заделанными глиной щелями, еды в обрез, а уже дочь родилась, кормить нечем – это 1953 год, и я седьмой год хожу майором. Всё, говорю, больше не могу – не хочу десанта, переводите в пехоту.
     Ну, меня на курсы при Военной академии имени М.В. Фрунзе направили, после них я в академию поступил. Диплом по ядерному оружию защищал, спор у нас вышел с председателем госкомиссии: он говорит, расчёты у вас старые. Я объясняю: из секретной библиотеки взял, американские журналы переводил, потому что вы свои расчёты нам не даёте.
     Начальник курса на меня смотрит «страшными» глазами: ну разве так можно?!
     В общем, хотели меня послать замом начальника диверсионно-разведывательной школы в Тамбов-40. Но учить захвату средств ядерного нападения противника так и не пришлось. Я оказался оператором в штабе Воронежского военного округа, потом был в штабе Московского военного округа, затем Генштаб. Там и прослужил до увольнения в запас.
     Жалею, что учиться в Академию Генштаба так и не отпустили. Вот и проходил в полковниках без малого 25 лет. Хотя, наверное, могло быть иначе – и с наградами на фронте, и с лампасами не на пижаме... Но я же из полковой разведки, понимаю: это же армия! Не всем в ней быть героями и генералами.
     И потому обо всех командирах, начальниках и сослуживцах помню только хорошее.