15 мая нарком госбезопасности Всеволод Меркулов направил Сталину ещё одно агентурное сообщение, полученное НКГБ СССР из Берлина 9 мая по материалам агентов «Старшины», «Корсиканца» и «Старика» («Старик» – оперативный псевдоним немецкого писателя-антифашиста Адама Кукхофа):
     «Источник, работающий в штабе германской авиации, сообщает:
     1. В штабе германской авиации подготовка операции против СССР проводится самым усиленным темпом. Все данные говорят о том, что выступление намечено на ближайшее время. В разговорах среди офицеров штаба часто называется 20 мая как дата начала войны с СССР. Другие полагают, что выступление намечено на июнь. В тех же кругах заявляют, что вначале Германия предъявит Советскому Союзу ультиматум с требованием более широкого экспорта в Германию и отказа от коммунистической пропаганды. В качестве гарантии выполнения этих требований в промышленные и хозяйственные центры и на предприятия Украины должны быть посланы немецкие комиссары, а некоторые украинские области должны быть оккупированы германской армией. Предъявлению ультиматума будет предшествовать «война нервов» в целях деморализации Советского Союза...»
     9 июня. Ещё одно сообщение берлинской резидентуры НКГБ СССР ложится на стол Сталину, Молотову и Берии. Разведка информирует о том, что «начальник русского отдела группы атташе при штабе авиации подполковник Гейман сообщил, что на следующей неделе напряжение в русском вопросе достигнет наивысшей точки и вопрос о войне будет окончательно решён. По его словам, Германия предъявит Советскому Союзу требование о предоставлении немцам хозяйственного руководства на Украине, об увеличении поставок хлеба и нефти, а также об использовании советского военного флота, прежде всего подводных лодок, против Англии».
     12 июня вопрос об ультиматуме вновь зафиксирован в докладной записке Павла Фитина. «Старшина» предупреждает о возможности внезапного удара, но слухи относительно ультиматума развеять не может:
     «Источник «Старшина», работающий в ___ сообщает:
     «В руководящих кругах германского министерства авиации и в штабе авиации утверждают, что вопрос о нападении Германии на Советский Союз окончательно решён. Будут ли предъявлены предварительно какие-либо требования к Советскому Союзу, неизвестно, и поэтому следует считаться с возможностью неожиданного удара»...»
     Надо отдать должное аналитикам 1-го управления Наркомата госбезопасности (вопреки досужим домыслам в то время во внешней разведке существовало небольшое аналитическое подразделение во главе с Михаилом Андреевичем Аллахвердовым). Когда в апреле Амаяк Кобулов впервые доложил в Центр о возможности выдвижения немцами ультиматума, аналитики не рекомендовали своему руководству использовать эту информацию для рассылки в Кремль, принимая во внимание, что разведка не располагала сведениями об источнике информации – офицере из штаба Геринга. Но в силу каких-то соображений эту информацию всё же доложили наверх.
     В последний раз немцы использовали «Петера» в игре с советским руководством 21 июня, буквально накануне войны. Он встретился с находившимся на связи с ним корреспондентом ТАСС И.Ф. Филипповым и сообщил ему: «Посланник Шмидт и д-р Раше проявляют полное спокойствие и дали мне понять, что никаких далеко идущих решений в ближайшее время не предвидится... Д-р Раше с удивлением спросил меня, как вообще могло случиться такое, что иностранные корреспонденты (почти все) поверили слухам, что предстоит именно германо-русский конфликт». И далее: «По моему мнению, мы находимся в настоящий момент в состоянии войны нервов и на сей раз немецкая сторона предпримет попытку предельно взвинтить нервное напряжение. Я же убеждён, что войну нервов выиграет тот, у кого нервы крепче».
     Дезинформация относительно возможности предстоящего ультиматума, видимо, как-то влияла на видение Сталиным перспектив отношений с Германией летом 1941 года. Нарком иностранных дел СССР Вячеслав Молотов говорил тогда в «узком кругу» о «большой игре». Генеральный секретарь исполкома Коминтерна Георгий Димитров оставил в своём дневнике любопытную запись, датированную 21 июня 1941 года.
     В этот день им были получены от китайских коммунистов сведения о том, что Гитлер нападёт на СССР 22 июня. Он немедленно позвонил Молотову и попросил сообщить об этом Сталину. Молотов ответил: «Положение неясно. Ведётся большая игра. Не всё зависит от нас. Я переговорю с Иосифом Виссарионовичем». Слова «ведётся большая игра» Димитровым были подчёркнуты.
     Ряд историков выдвигает гипотезу о возможности личной переписки между Сталиным и Гитлером. Об этом в конце 1960-х годов маршал Г.К. Жуков рассказал по крайней мере трём людям: писателям Константину Симонову и Елене Ржевской, историку Льву Безыменскому. В книге последнего «Гитлер и Сталин перед схваткой» (М.: Вече, 2000) приводится разъяснение Жукова по этому поводу:
     «Где-то в начале июня (1941 года. – Ред.) я решил, что должен предпринять ещё одну попытку убедить Сталина в правильности сообщений разведки о надвигающейся опасности. До сих пор Сталин отвергал подобные доклады начальника Генштаба. Как-то он говорил по их поводу: «Вот видите, нас пугают немцами, а немцев пугают Советским Союзом и натравливают нас друг на друга». Вместе с наркомом обороны Семёном Константиновичем Тимошенко мы взяли подготовленные штабные карты с нанесёнными на них данными о противнике и его сосредоточении. Докладывал я. Сталин слушал внимательно, но молча. После доклада он отправил нас, не сказав своего мнения.
     Настроение у меня было тяжёлое. Прошло несколько дней – и меня вызвал Сталин. Когда я вошёл, он сидел за своим рабочим столом. Я подошёл. Тогда он открыл средний ящик стола и вынул несколько листков бумаги. «Читайте», – сказал Сталин. Я стал читать. Это было письмо Сталина, адресованное Гитлеру, в котором он кратко излагал своё беспокойство по поводу немецкого сосредоточения, о котором я докладывал несколько дней назад.
     «А вот ответ, читайте», – сказал Сталин. Я стал читать. Боюсь, что не могу столько лет спустя точно воспроизвести ответ Гитлера. Но другое помню точно: раскрыв 14 утром «Правду», я прочитал сообщение ТАСС и в нём с удивлением обнаружил те же самые слова, которые прочитал в кабинете Сталина. То есть в советском документе была точно воспроизведена аргументация самого Гитлера...»
     Ответ Гитлера Сталину впервые обнародовал санкт-петербургский исследователь, ныне покойный, Игорь Бунич, не раскрыв источника своей информации. Затем его стал использовать в своих работах доктор исторических наук Анатолий Уткин, в чьей научной добросовестности нет оснований сомневаться.
     Итак, 14 мая 1941 года, по версии Бунича, фюрер написал Сталину:
     «Я пишу это письмо в момент, когда я окончательно пришёл к выводу, что невозможно достичь долговременного мира в Европе – не только для нас, но и для будущих поколений без окончательного крушения Англии и разрушения её как государства. Как вы хорошо знаете, я уже давно принял решение осуществить ряд военных мер с целью достичь этой цели. Чем ближе час решающей битвы, тем значительнее число стоящих передо мной проблем. Для массы германского народа ни одна война не является популярной, а особенно война против Англии, потому что германский народ считает англичан братским народом, а войну между нами – трагическим событием. Не скрою от Вас, что я думал подобным же образом и несколько раз предлагал Англии условия мира. Однако оскорбительные ответы на мои предложения и расширяющаяся экспансия англичан в области военных операций – с явным желанием втянуть весь мир в войну убедили меня в том, что нет пути выхода из этой ситуации, кроме вторжения на Британские острова.
     Английская разведка самым хитрым образом начала использовать концепцию «братоубийственной войны» для своих целей, используя её в своей пропаганде – и не без успеха. Оппозиция моему решению стала расти во многих элементах германского общества, включая представителей высокопоставленных кругов. Вы наверняка знаете, что один из моих заместителей, герр Гесс, в припадке безумия вылетел в Лондон, чтобы пробудить в англичанах чувство единства. По моей информации, подобные настроения разделяют несколько генералов моей армии, особенно те, у которых в Англии имеются родственники.
     Эти обстоятельства требуют особых мер. Чтобы организовать войска вдали от английских глаз и в связи с недавними операциями на Балканах, значительное число моих войск, около 80 дивизий, расположены у границ Советского Союза. Возможно, это порождает слухи о возможности военного конфликта между нами.
     Хочу заверить Вас – и даю слово чести – , что это неправда.
     <...>
     В этой ситуации невозможно исключить случайные эпизоды военных столкновений. Ввиду значительной концентрации войск, эти эпизоды могут достичь значительных размеров, делая трудным определение, кто начал первым.
     <...>
     Я прошу о сдержанности, не отвечать на провокации и связываться со мной немедленно по известным Вам каналам. Только таким образом мы можем достичь общих целей, которые, как я полагаю, согласованы.
     <...>
     Ожидаю встречи в июле.
     Искренне Ваш Адольф Гитлер».
     Далеко не все исследователи считают это письмо подлинным, выражая сомнение в самом факте личной переписки между Сталиным и Гитлером. Но если писателю Буничу есть некоторые основания не доверять (вымысел всегда сопутствует художественным произведениям), то маршалу Жукову, видимо, в данном случае можно верить. Есть также воспоминания заместителя начальника 1-го управления НКГБ СССР Павла Судоплатова (Спецоперации. Лубянка и Кремль 1930-1950 годы. – М.: ОЛМА-ПРЕСС, 1997). Опытный ветеран госбезопасности допускает возможность секретных переговоров между Москвой и Берлином. Вот отрывок из его воспоминаний:
     «Руководство всегда придавало немецкому направлению особо важное значение. В 1940-1941 годах наша резидентура в Берлине хотя и возглавлялась неопытным работником Амаяком Кобуловым, тем не менее действовала активно.
     ...Однако руководство разведки не было в курсе, что после визита Молотова в ноябре 1940 года в Берлин начались секретные переговоры с Германией. Таким образом, очевидная неизбежность военного столкновения вместе с тем совмещалась с вполне серьёзным рассмотрением предложений Гитлера о разграничении сфер геополитических интересов Германии, Японии, Италии и СССР.
     Лишь теперь мне очевидно, что зондажные беседы Молотова и Шуленбурга, посла Германии в СССР (Вернер фон дер Шуленбург. – Ред.), в феврале – марте 1941 года отражали не только попытку Гитлера ввести Сталина в заблуждение и застать его врасплох внезапной агрессией, но и колебания в немецких верхах по вопросу о войне с Советским Союзом до победы над Англией. Получаемая нами информация и дезинформация от латыша, сотрудничавшего с гестапо (Орестес Берлинкс, «Лицеист», он же «Петер». – Ред.), отражала эти колебания.
     Именно поэтому даже надёжные источники, сообщая о решении Гитлера напасть на СССР (донесения Харнака, Шульце-Бойзена, жены видного германского дипломата (кодовое имя «Юна»), близкого к Риббентропу) в сентябре 1940-го – мае 1941 года, не ручались за достоверность полученных данных и со ссылками на Геринга увязывали в той или иной мере готовящуюся агрессию Гитлера против СССР с возможной договорённостью о перемирии с англичанами.
     К сожалению, правильный вывод об очевидной подготовке к войне на основе поступавшей информации мы связывали также с результатами якобы предстоящих германо-советских переговоров на высшем уровне по территориальным проблемам, а согласно сообщениям из Англии (Филби, Кэрнкросс и другие), и с возможным урегулированием вопроса о прекращении англо-германской войны. Мне трудно судить, насколько в действительности Гитлер всерьёз думал договориться со Сталиным. Помнится, что поступали также данные о том, что Риббентроп последовательно, вплоть до окончательного решения Гитлера, выступал против войны с Россией, во всяком случае до тех пор, пока не будет урегулировано англо-германское военное противостояние.
     Хотя Сталин с раздражением относился к разведывательным материалам, вместе с тем он стремился использовать их для того, чтобы предотвратить войну путём секретных дипломатических переговоров по территориальным вопросам, а также – это поручалось непосредственно нам – для доведения до германских военных кругов информации о неизбежности для Германии длительной войны с Россией. Акцент делался на то, что мы создали на Урале военно-промышленную базу, неуязвимую для немецкого нападения».
     Павел Судоплатов, как видим, указывает в своих воспоминаниях и на такой фактор в оценке Сталиным намерений Гитлера, как разногласия в верхушке нацистской Германии. Им названы фамилии двух влиятельных людей, которые якобы не были убеждены в правильности решения фюрера напасть на СССР до завершения войны с Великобританией: министр авиации Герман Геринг, фактически второй человек в Германии в 1941 году, и министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп.
     В отношении Геринга это, видимо, отчасти верно. Сегодня историкам известно, что решение Гитлера начать войну против Советского Союза было воспринято командованием немецких ВВС без энтузиазма. Из послевоенных протоколов допросов генерального инспектора люфтваффе генерал-фельдмаршала Эрхарда Мильха и начальника разведки ВВС (в 1941 году) генерала Йозефа Шмидта известно, что для них обнародование фюрером намерения похода на Восток после разгрома Франции стало неожиданностью. Исходя из военно-стратегической ситуации, они считали, что Германии следует избежать войны на два фронта, и поэтому надо усилить давление на британцев, чтобы вынудить их к миру на условиях Берлина.
     Геринг вёл на сей счёт разговор с Гитлером, ссылался на «Майн кампф», где фюрер сам предостерегал от идеи войны на два фронта, но безуспешно. Не помогла и попытка заинтересовать Гитлера идеей удара по британскому Гибралтару через территорию Испании. В свою очередь Мильх в 1940 году назвал решение Гитлера катастрофической ошибкой, которая приведёт рейх к поражению, и просил Геринга попытаться предотвратить войну с СССР. Но Геринг, предпочитавший «поддакивать» Гитлеру, запретил Мильху затрагивать эту тему при общении с фюрером из-за «бесполезности» такого разговора.
     Начальник разведки ВВС Шмидт тоже пытался подтолкнуть Геринга к большей решительности в отстаивании мнения командования люфтваффе и беседовал на эту тему с начальником Генштаба ВВС генералом Гансом Ешоннеком, однако и тот не сумел убедить своего непосредственного начальника.
     (Окончание следует.)