Прошло 40 дней, как он закончил свой земной путь. Но остались стихи, сотни публикаций на разные темы, осталась светлая память в сердцах друзей и коллег по газетному цеху, для многих из которых он был примером ответственного, творческого отношения к делу. Светлой памяти писателя, поэта, журналиста Вадима Александровича Маркушина наш низкий поклон.

---

     Геннадий МИРАНОВИЧ
     ОН ЗНАЛ В ОБХОЖДЕНИИ ТОЛК
     Проснуться бы в лесу за Цной
     под трели птички озорной.
     Пройтись пешочком к тихой речке
     и перекинуться словечком
     с сидящим в лодке рыбаком.
     Вадим Маркушин
     

     Москва. Павелецкий. Вагон.
     Внимательный взгляд проводницы.
     В ответ виновато: «Pardon -
     друзей оставляю в столице...»
     Он знал в обхождении толк.
     И с рифмою ладил при этом.
     Недаром весь наш женский пол
     Считал его первым поэтом.
     Заряженный на красоту,
     Себя не щадя и Пегаса,
     Он взял не одну высоту
     В предгорьях седого Парнаса.
     Бывало, ворвётся чуть свет,
     Строкой полыхнёт вдохновенной,
     И 307-й кабинет
     Становится центром Вселенной.
     И вот уже каждый готов
     Друг друга понять с полуслова,
     Склонившись над книжкой стихов
     «Мы чуточку все из Тамбова».
     Он мог бы удобнее жить,
     Дав волю таланту. Но, Боже,
     Могло ли всё это вместить
     Газеты прокрустово ложе!
     И вновь. Павелецкий. Вагон.
     Он молча встаёт на подножку.
     Гудок паровоза. Последний поклон:
     «Ах, жаль, что нельзя -
     на дорожку...»
     ...Шумит растревоженно Цна -
     Не будет обещанной встречи.
     А в 307-м - тишина...
     Горят поминальные свечи.
     

     МОЛИТВА
     Дай, Боже, мне
     Без страха и упрёка
     Пройти весь путь,
     Назначенный Тобой,
     Не притомившись
     Разумом до срока,
     Не обессилев
     Телом и душой.
     Не нужно мне
     Ни славы, ни почёта,
     Ни орденов,
     Добытых не в боях.
     Одно прошу:
     Дай, Господи, работу,
     Чтоб от неё
     Огонь горел в глазах!
     Терпенья дай
     И научи смиренью,
     Чтоб мог я внять
     Завету Твоему,
     И в час, когда
     Приходит вдохновенье,
     Не навредил нечаянно кому.
     22 ИЮНЯ
     Уже как будто
     Некуда спешить -
     Что упустил,
     Того не наверстаешь.
     И доктора
     Советуют пожить,
     Не торопясь,
     В трудах не надрываясь.
     Но как же я могу -
     Не торопясь,
     Когда всю жизнь
     Пустует рядом место
     Того, кто уничтожен,
     Не родясь,
     В тот самый долгий
     Летний день под Брестом.
     ПОСЛЕДНИЙ БОЙ
     На сенокос
     Идут фронтовики.
     Виски -
     Белее пламени пожара.
     А силы -
     Дотянуть бы до реки...
     Идут солдаты
     Первого удара.
     Нетвёрд их шаг,
     И поступь тяжела.
     Что ж, есть на то
     У косарей причина:
     Четыре года
     Их война гнала
     От наших трав
     До самого Берлина.
     * * *
     Опять ромашки
     Вянут на лугу.
     И поезд вновь
     Зовёт на полустанок.
     А я с травой проститься
     Не могу.
     Всё обиваю росы
     Спозаранок.
     В глазах травинок
     Вижу я укор:
     Зачем, служивый,
     Топчешься без дела?
     И слышу вновь
     В груди своей мотор -
     В дорогу, значит,
     Сердце захотело....
     

     Андрей ГАВРИЛЕНКО
     Корабль - дом родной для моряка.
     Красивый дом, удобный и любимый.
     В нём времени немало проводя,
     В своей душе тепло его храним мы.
     Мы бережём прекрасный этот дом,
     Чтоб был готов он выполнить задачу -
     Стать победителем в сражении морском.
     Мы служим морю с полною отдачей.
     * * *
     Часы мои не убавляют ход.
     Летят они минута за минутой.
     Событий много, дел невпроворот.
     И жизнь совсем не кажется
     мне нудной.
     Я в гонке за другими не бегу,
     Расталкивая тех, кто послабее.
     А вот от них порою вдруг могу
     Почувствовать пинок, и побольнее.
     Не терпит жизнь застоя,
     пустоты.
     Не терпит она лени и безделья.
     И бег - не роскошь, это не «понты»
     Сегодняшнего нашего безверья.
     ТУМАНЫ В РОЗОВОЙ ДАЛИ
     Я вспоминаю своё детство,
     Туманы в розовой дали,
     Ребят, что жили по соседству,
     И кудри девичьи твои.
     Тогда казалось всё серьёзным,
     Теперь же - всё смешным до слёз.
     Как рано я хотел стать взрослым,
     Чтоб убежать от первых грёз...
     Всё в мире движется по кругу:
     Приходит и уходит вновь.
     Но только памяти, как другу,
     Доверю я свою любовь.
     ТИШИНА
     Звёзды застыли в ночной тишине,
     Небо своим серебром украшая.
     Ветер промчался на резвом коне,
     Смехом весёлым деревья смущая.
     Звуки уснули, беспечность забыв,
     Робким мечтаньям с надеждой
     предавшись.
     Своды жемчужные скрыли обрыв,
     Наедине с его тайной оставшись.
     Месяц усталый прилёг отдохнуть,
     Тёплым дыханьем траву согревая.
     С полем ему захотелось вздремнуть,
     Землю душистую нежно лаская.
     А где-то вдали - по ветвистой
     тропе
     Странник угрюмый вдоль речки
     шагает.
     Хочется, видно, ему на земле
     Место найти, где беды не бывает...
     НЕТ ВРЕМЕНИ...
     Среди шумов и суеты столичной
     Услышать бы мне самого себя!
     Так мало времени для жизни личной
     И на соблазны, что к себе манят.
     Давно хронически недостаёт
     мне времени!
     И чтоб успеть, приходится бежать.
     Но жизнь опять стучит меня
     по темени:
     «Прибавь-ка, брат!
     Пора ещё поддать!»
     То кажется, что сил уж
     не осталось.
     То кажется, что стало больше их.
     Чтоб в этом разобраться,
     нет лишь малости:
     Нет времени! И каждый час так лих!
     

     Дмитрий АНДРЕЕВ
     ИГРА
     В колоде неожиданных открытий
     Проходит жизнь,
     продуман каждый ход!
     Но в картах растасованных событий
     Мне с козырями что-то не везёт...
     * * *
     Не гонорар меня интересует,
     А образов ритмичный резкий шквал!
     Не тот поэт, кто мыслями волнует,
     А тот, кто убивает наповал!
     ТРОПАРЬ
     Пусть текут вдохновенья струи
     По бумаге ритмично и стройно,
     Потому что тропарь пишу я,
     Ведь сонеты тебя недостойны.
     Подойдёшь, но не станешь ближе,
     Неизвестная мне и доныне.
     Я тебе поклоняюсь ниже,
     Чем монах незабвенной святыне.
     Лишь тропарь... и ни строчки лишней
     Не вплету я в своё песнопенье,
     И тогда снизойдёт Всевышний,
     Чтоб упасть пред тобой на колени!
     * * *
     Если где-то у вышних ворот
     Тебе скажет Господь: выбирай...
     А твой друг тебя в ад позовёт,
     Ты иди с ним. Но выведи в рай!
     ДВОРНЯГА
     Пьяный сторож нахлёстывал палкой:
     Зло, неистово и агрессивно.
     Он хотел сделать дикой овчаркой
     Добродушной рождённую псину.
     И она, завывая от боли,
     Об увечьях не думая даже,
     Инстинктивно вгрызалась до крови
     В своего ненавистного стража.
     А потом, искалеченно-вдовой,
     Возвратилась в родные пенаты -
     Беспощадно учёной, дворовой,
     Бармалеем детей и пернатых.
     Вы пройдёте и спрячете сетки,
     За испугом - брезгливая мина...
     И опять пролетают объедки:
     «На, отведай, поганая псина...»
     Только режет, как жёсткая плётка,
     Беспощадная трезвость оскала.
     Это жалость впивается в глотку -
     Она вас слишком долго искала.
     ФОНАРЬ
     Нет ни луны, ни месяца,
     Пасмурно... небо нахмурилось...
     Вдруг мне фонарь пригрезился,
     Воспламеняющий улицу.
     Окна домов не светятся,
     В блеске фонарном - спасение.
     Нет ни луны, ни месяца;
     В чём мне искать вдохновение?
     И отчего же грустно мне?
     Ведь воздаётся просящему...
     Пусть он зажжён искусственно,
     Светит-то по-настоящему!
     


     Вадим Маркушин
     У МАТЕРИ
     Ночь. Фирменный.
     Проносится глубинка.
     Сырой перрон Московского вокзала.
     Метро. Трамвай.
     Знакомая тропинка.
     «Ты снился мне», - у двери мать сказала.
     Неспешно пьём горячий чай с вареньем.
     В глазах старушки радость, строгость, слёзы.
     Глядим во двор с хозяйским умиленьем -
     уж выше дома стройные берёзы.
     Их помню детворою жалкой,
     дрожащей от порывов злого ветра.
     Тянулись вверх ни шатко и ни валко,
     наращивая в год свои полметра.
     Теперь они стоят живой стеною -
     свидетели конца тысячелетья.
     И сознают, что хороши собою,
     в свой адрес принимая междометья.
     Мать смотрит на меня усталым взглядом,
     на «языке без слов» общаясь с сыном:
     Москва и Питер, мол, совсем же рядом.
     Мать измеряет всё своим аршином.
     К НЕВЕСТЕ
     Мы чуточку все из Тамбова.
     В зрачках чернозёмная Русь.
     Я был там навек околдован.
     С тех пор и люблю, и борюсь.
     Мне снятся заборы «пехотки»,
     девица (сплошные глаза!).
     За ужином порция водки,
     И «против» - ничто перед «за».
     На счастье - лихая попутка.
     К несчастью - закрыт переезд.
     На нервах играет минутка.
     В сердцах матерится протест.
     Помчались. Лишь два поворота.
     Знакомый квартал у реки.
     У старой колонки ворота.
     В окошках дрожат огоньки.
     А там уж горой тили-тесто.
     Заботы - весёлой гурьбой.
     Девица-то стала невестой.
     Невеста - моею судьбой.
     30 ЛЕТ СПУСТЯ
     Я у детства в гостях побывал.
     Рядом с домом своим постоял.
     В нём давно уж другие живут.
     И меня там не помнят, не ждут.
     Я по улицам старым бродил -
     меня чёрт здесь когда-то носил.
     Я знакомые лица искал
     среди тех, кого видел, встречал.
     У горсада дедуля седой,
     задержав на мне взгляд озорной,
     подмигнул и по-свойски сказал:
     «А ведь я тебя, парень, узнал.
     Ты у Дома колхозника жил.
     Ты с Матвеевым Вовкой дружил.
     А потом вдруг куда-то пропал.
     Говорили, суворовцем стал...»
     Ну а дальше пошли имена -
     в обстоятельствах и временах.
     Утонул. Застрелился. Сгорел.
     Ни за что десять лет отсидел.
     Занемог, выпив спирта стакан.
     Отдал ноги за пыльный Афган.
     За долги порешила братва...
     Люди русские - словно ботва.
     «Ну, бывай», - закруглился земляк,
     посадив мне на сердце синяк.
     КАРАНДАШИ
     Ругались на столе карандаши.
     Заглавные расписывали роли.
     Зелёный, красный, синий - свет туши!
     А жёлтый и коричневый - тем боле.
     У каждого железный аргумент.
     За каждого как минимум природа,
     эпоха, исторический момент,
     знамёна, флаги и любовь народа.
     Умеючи подкрашивали ложь.
     Оттенки придавали голым фактам.
     А чёрный, встав на перочинный нож,
     Кому-то даже пригрозил терактом...
     Вошёл мальчонка, сгрёб карандаши.
     Нарисовал избушку, лес дремучий.
     И радугу в постгрозовой тиши,
     смирившую разгневанные тучи.
     ПОДСЛУШАННОЕ
     Не жалей ты, Вань,
     что туда не вхож.
     Проживёшь без бань
     и без ихних рож.
     Ты разуй глаза:
     Морды гадкие.
     Всё у них «базар»,
     всё загадками.
     Не вздыхай по ним -
     Беспредельный люд.
     Ведь спокойно спим
     без заморских блюд.
     Что они тебе,
     с их подставами,
     да с разборками,
     да уставами!
     Вход же, знаешь, рупь.
     А за выход - два.
     Ступишь - сразу глубь,
     и черна вода...
     УТРАТА
     У ног умирала собака.
     На джипе умчался субъект.
     Гудел безучастный проспект.
     Мальчишка тихонечко плакал.
     Стоял он, не веря в утрату,
     под окнами фирм и квартир.
     Дрожал перевёрнутый мир
     в слезах по мохнатому брату.
     В ЧЕЧНЮ
     Зачитан короткий приказ -
     и тучей сумбурные мысли
     связали тебя и Кавказ.
     И мелочи жизни зависли.
     Ты бросил привычное «есть».
     Патроны, тушёнка по норме.
     Твоя офицерская честь -
     с бронёй на холодной платформе.
     В ушах - высочайший завет.
     В душе вдруг впервые о Боге.
     И сплошь разрешающий свет
     по трудной железной дороге.
     * * *
     Густеет времени туман.
     Милее фон воспоминаний.
     И лет оптический обман
     снимает боль былых страданий.
     Своё у жизни решето.
     Не терпит мелочи презренной,
     нам оставляя только то,
     что выше сутолоки бренной.
     Коллизий груду вороша
     в святом порыве всепрощенья,
     роняет тонкая душа
     слезу хмельного умиленья.
     * * *
     Беда не приходит одна.
     Глядят из углов её сёстры.
     И будто ни крыши, ни дна.
     И все пустяки уже монстры.
     Терзает позорный испуг,
     смакуя твоё униженье.
     От слов утешенья вокруг
     сквозит холодком отчужденья...
     Но вот вдруг за болью тупой
     настанет пора облегченья -
     закон пресловутой кривой,
     незлых обстоятельств стеченье.
     И вроде беда - не беда.
     Со всем её пакостным кланом.
     И скажешь себе: ерунда!
     И душу согреешь стаканом.
     МЕЧТА
     Проснуться бы в лесу за Цной
     под трели птички озорной.
     Пройтись пешочком к тихой речке
     и перекинуться словечком
     с сидящим в лодке рыбаком.
     Не торопясь вернуться в дом,
     сорвав по ходу что-то с грядки.
     И безмятежно, без оглядки
     на вал событий, внешний мир,
     неутомляемый эфир,
     устроиться на старой лавке,
     поесть мясца с зелёной травкой,
     побаловать себя чайком
     с душистым липовым медком.
     Потом несложные задачи
     на перспективу обозначить,
     подробно обсудив с женой
     кружок гостей на выходной.
     Ну и отправиться на рынок,
     на ниву деревенских крынок,
     лукошек, связок и пучков,
     солений и окорочков...
     Вернётся лето - сядем снова
     на 31-й до Тамбова.
     На снимке: В. МАРКУШИН по возвращении из командировки в Белоруссию (последнее фото).