(Продолжение. Начало в № 154.)



     Мое внимание постепенно переключалось на темную реку, на маленьких, очень красивых зеленых и синих стрекоз, каковых я раньше никогда не видывал. Они метались над водой, зависали над ней, трепеща крылышками, или садились на длинные ветви ив и замирали... Длительная моя неподвижность вводила их в заблуждение, и стрекозки опускались мне на колени, на рукава, позволяя разглядывать свои изумрудно-зеленые или темно-синие крылышки...
     Однажды я подумал о том, что эти couleurs соответствуют цветам пехотных мундиров двух противостоящих армий, и с тех пор мысленно именовал одних из них «русскими», а других – «французами». Но тщетно пытался я подметить какие-либо проявления антагонизма между зелеными и синими: крылатые «солдатики» не проявляли друг к другу ни малейшей враждебности...
     В 1814 году, когда мы уже вступили на землю Франции, я вспомнил это наивное свое развлечение и понял, насколько все же природа изначально права. Пришедшие в Париж русские солдаты не испытывали к французам никакой личной вражды. Безжалостные в бою, они могли потом по-товарищески призреть раненого противника, по-братски разделить свой последний кусок хлеба с голодным неприятелем. Французские обыватели также весьма тепло принимали победителей... Не говорю, впрочем, об офицерах противустоящих армий, которые и после войны безжалостно проливали кровь друг друга на поединках, случавшихся из-за пустяков. Но для людей простого звания цвет мундиров не имел ровным счетом никакого значения – совсем как для стрекоз...
     Вдосталь налюбовавшись на этих милых божьих тварей, я постепенно отдавался во власть воспоминаний и фантазий. Я думал о грядущих боях, которые непременно принесут мне славу, орден Святого Георгия и генеральский чин; вспоминал о Julie, пытаясь угадать, чем занята она сейчас, когда я сижу над бугскими водами в ожидании неприятельского вторжения; порой мысли мои обращались к Пажескому корпусу, к товарищам, с которыми развела нас судьба, быть может, и навсегда... А ведь они, мои однокорытники, сейчас находятся от меня в относительной близости, ибо, как я уже знал, почти все русское воинство сосредоточилось в Западных губерниях, у границ, и всем офицерам приходится тянуть рутинную лямку повседневной строевой службы... Хотя пусть будет «утро царское» – все равно остается «ночь гусарская»! Думая об этом, я не сомневался, что в моем полку офицеры времени зазря не теряли, особливо теперь, в канун боевых действий... Ах, как мне хотелось оказаться с ними рядом!..
     Проведя несколько часов на берегу реки, я пешком возвращался в Устилуг, до которого от облюбованного мною места было не более версты, и шел в трактир... Ввечеру ко мне обычно приходил человек с известием, что кучер поправляется и что еще три-четыре дня – и он встанет на ноги, а пока же пребывает в горячке, ибо сильно расшибся... Почти сразу, как вестовщик уходил, являлся кто-либо из местных обывателей, предлагая за умеренную плату довезти меня до Туриска, где стояли владимирцы, но я отказывался, говоря, что кучер мой – пьяница и, оставшись без надзору, может пропить и бричку, и лошадей...
     На следующий день все повторялось вновь: прогулка на берег реки, сидение в трактире, вестовщик и очередной обыватель, желающие попытать счастия – авось поддамся на уговоры и поеду...
     Однообразные дни тянулись неспешной чередой, как вдруг однажды утром, вновь придя на берег реки, я увидел, что вдали за Бугом поднимается, постепенно растворяясь в голубом, по-летнему выцветшем небе, громадное облако пыли. Некоторое время я всматривался и понял, что оно движется в нашу сторону – медленно и неотвратимо. Мне стало ясно, что это идут войска.
     Ждать, когда на берегу появятся первые неприятельские солдаты, не имело смысла. К тому же французы могли остановиться и в нескольких верстах от реки, дабы сразу не обнаруживать своего прибытия.
     Почти бегом вернулся я в Устилуг и прямиком направился в избу, где лежал чернявый – «мнимый больной». Заметив мое приближение, старуха в темных одеждах, хлопотавшая на дворе, тут же вошла в сени, и почти сразу из дома выскочил мой возница, торопливо разматывая тряпку, которой была перевязана его голова:
     – Вашбродь, собирайтесь! – скороговоркой сказал он вместо приветствия. – Я к вам щас подъеду!
     Действительно, не успел я еще уложить свой нехитрый багаж, как за окном зазвенел колокольчик подъехавшей брички, и через несколько минут мы уже были в пути...
     Отдохнувшие лошадки бежали резво, тем более что возница непрестанно на них покрикивал и охаживал их кнутом. Когда крайние хаты Устилуга скрылись из глаз, дорога пошла перелесками, через кустарники, стала подниматься на пригорки, а затем резко скатываться вниз... Чернявый нигде не сбавлял ходу, и мне даже стало немного не по себе: одно дело, когда сам правишь конем, а совсем иное – быть пассажиром, доверяться чужой опытности.
     «Как бы не врезаться, не перевернуться опять!» – подумал я, забывая, что ранее все это было сделано намеренно. Конечно, боязнь свою я отношу не к страху за самого себя, а исключительно за счет важности везомых мною известий...
     Предчувствия тревожили меня не напрасно. Подъезжая к очередному оврагу, в который ныряла дорога, я увидел, что с другой стороны мчится изящный крытый возок, запряженный тройкой гнедых коней. Однако ни мы, ни кучер стремительно летящего навстречу нам экипажа ходу не сбавляли...
     – Может, пропустим? – крикнул я, предполагая, что это спешит какая-то важная персона.
     Смутила меня не сама персона, а то, что ее кучер не имеет намерения уступать кому-либо дорогу. В овраге же, разумеется, не разъехаться, а потому, напрасно поспешая, можно потом потратить зря немало драгоценного времени.
     – Нехай он пропускает, вашбродь! У нас дело государственное! – обернулся ко мне кучер, вытер слезящиеся от встречного ветра глаза и с растяжкой, изо всех сил огладил кнутом сначала левую, а потом правую лошадь, которые взвились птицами (если, разумеется, так можно сказать про пару, спускавшуюся в овраг): – Эх, соколики залетные, гра-а-абю-ут!
     Возница встречного экипажа тоже усердно погонял лошадей, но, очевидно, не отличался подобной лихостью. Подъезжая к оврагу, он начал сдерживать свою разогнавшуюся тройку, но та бежала еще достаточно быстро. И тут прямо ей навстречу понеслась моя коляска. Растерявшись, другой кучер стал натягивать вожжи, тормозить и отворачивать в сторону, но что-то у него не получилось, и в тот самый момент, когда чернявый сумел каким-то чудом с ним разминуться, сверкающий лаком экипаж резко накренился и повалился набок. Раздался треск, хорошо уже мне знакомый...
     – Гра-а-бют! – заорал мой возница, продолжая орудовать бичом.
     Наши лошади, теперь уже точно что подобно птицам, вылетели из оврага на ровную дорогу и помчались по ней.
     Сзади слышались крики, грохнул пистолетный выстрел.
     – Может, вернемся, поможем... – начал было я.
     – Эх, вашбродь, семь бед – один ответ! – дерзко усмехнулся мой Фаэтон. – Вертайтесь, коль жизнь недорога! Но вы же при службе государевой сейчас – не до сантиментов! А они там сами разберутся! Ишь, гордецы выискались – видели, поди, что офицер едет, стало быть, пропустить следует...
     И бричка наша, дребезжа и подпрыгивая, безостановочно мчалась все дальше и дальше, в сторону Владимира-Волынского, где ждал меня подполковник Филиппов...
     Вечером того же дня, уже в седле и при кавалерийских эполетах, я возвратился в Порицк, где встречен был известием о том, что полк наш в ближайшие дни сменит свою дислокацию по причине начинающихся событий.
     Глава 10
     Из переписки Главнокомандующих армиями. Война началась! Запоздавшее авторское предисловие, или несколько слов о причинах, побудивших меня взяться за перо.
     Я намерен предложить снисходительному вниманию господ читателей выдержки из подлинных писем, которыми в канун и в начале кампании 1812 года обменивались главнокомандующие 3-й Резервной, Обсервационной армией генерал от кавалерии Александр Петрович Тормасов и 2-й Западной армией генерал от инфантерии князь Петр Иванович Багратион. Мне представляется, что письма эти послужат наилучшим предисловием ко всему изложенному далее.
     № 224 Получено 22 мая 1812
     в Ковеле Секретно
     Милостивый государь князь Петр Иванович!
     Свидетельствуя Вашему сиятельству искренную мою признательность за сообщение мне... известия о сближении к границам нашим войск Герцогства Варшавского и о распоряжениях, на сей случай вами сделанных, честь имею уведомить, что я на сих днях переведу главную квартиру свою в местечко Дубно, а между тем приказал принять меры для подкрепления передовых казачьих постов гусарскими полками...
     Имею честь быть с истинным поч
     тением и совершенною пре-данностию Вашего сиятельства покорнейший слуга
     Александр Тормасов
     21 мая 1812
     г. Житомир
     № 409 28 мая 1812
     Милостивый государь Александр Петрович!
     ...Лестно для меня будет оправдать, во всяком случае, то милостивое ко мне расположение ваше, коего опыты вижу из отзыва ко мне Вашего высокопревосходительства; и, пользуясь свободою, которую позволить изволили в изъяснении мнения моего нащет расположения предводительствуемой вами армии, скажу со всей откровенностию, что вы совершенно сохранить изволили в расположении войск все то, чем воспользоваться можно будет при всяких обстоятельствах, более непредвидимых, сколько известных. В свое время доставлю взаимно Вашему превосходительству сведение о расположении 2-й Западной армии и не оставлю доводить до вас, милостивый государь, все те обстоятельствы, которые с какой-либо стороны будут достойны вашего внимания...
     По собственной канцелярии Главнокомандующего
     1812 года мая дня
     г. Пружаны
     № 275 4 июня 1812 Секретно
     Милостивый государь Александр Петрович.
     По дошедшим сведениям к Его Императорскому Величеству о движениях и направлении французских и их союзных войск к нашим границам, большею частию между Ковно и Гродно, Государю Императору благоугодно было сблизить обе западные армии, для подания взаимных пособий и встречи неприятеля превосходными силами на тех пунктах, где он решительно предположит ворваться в пределы наши...
     По необходимости взаимных сношений между армиями, нам вверенными, я долгом щитаю довести сии обстоятельства до сведения вашего и просить Вашего высокопревосходительства почтить меня благосклонным уведомлением о тех предположениях, которые должны последовать для армии вами предводительствуемой.
     Легко быть может, что неприятель, проникнув в наши предположения и узнав пункт, сосредотачивающий войска (за что, кажется, ручаться не можно), ударит на Волынь или Брест Литовский. В последнем случае нужна бы связь к соединению наших армий и преподанию взаимных пособий...
     № 306 Июня 11 дня в Волковиске
     Секретно
     Милостивый государь Александр Петрович.
     ...По всем обстоятельствам, не отвергая, чтобы расположение войск 3-й армии было менее выгодно бывшего доселе, я имею причину думать, что неприятель, предпринимая нападение на пределы наши, как знающий достоинства продовольственной части на Волыни и ея готовность к содействию, без сумнения, воспользуется пространством, нас разделяющим, и, ворвавшись у Владовы или Бреста, ударит в правый фланг армии, предводительствуемой вами, легко обойдет в тыл оной. Устилуг также может быть пунктом его устремления, хотя, впрочем, менее выгодным. А по сим движениям, взаимным обязанностям к сношению и позволению Вашего высокопревосходительства быть с Вами откровенным, я счел должным предложить на ваше уважение мнение мое: что гораздо полезнее было бы, сосредоточив армию у Ковля, левый фланг ее иметь в Луцке, а правым распространиться за Дивин, на половину расстояния к Кобрину...
     № 361 Получено в Волковиске Июня 13, 1812 Секретно
     Милостивый государь, князь Петр Иванович!
     ...Вашему сиятельству не безызвестно число войск, оставшихся у меня по выступлении вашем из здешних мест, и сколь протяженна оставалась для меня линия, занимаемая от Ковля до Старого Константинова; по сближении ныне кавалерийских дивизий 8-й и 11-й, первая следует к Луцку для усиления правого фланга и удобнейшего продовольствия из запасов луцких; в сем же предположении расположил и одну пехотную бригаду 9-й дивизии; а другая кавалерийская дивизия идет к Старому Константинову и Проскурову как пункты, кои особенно занять назначено корпусом генерал-лейтенанта Сакена.
     Неизвестность, в коей мы по сие время находимся, как почитать границы Австрии, заставляет нас быть в сем положении и держать войска сосредоточенными в четырех пунктах: Ковле, Луцке, Дубно и Заславле; следовательно, без особенного соизволения, переменить моей позиции, по движению Главной армии о коих даже никакого сведения не получаю, я не могу; но, соображаясь единственно с движением войск австрийских, вступивших в Княжество Варшавское, сближаю несколько полки...
     № 330 16 июня 1812
     Милостивый государь Александр Петрович.
     Сего числа я отступаю со всех пунктов расположения вверенной мне армии и следую через Слоним к Минску. Кордонная стража, от Владовы расположенная по границе к Белостокской области, также отступит. Чтобы Ваше высокопревосходительство принять изволили свои меры и чтобы сношения со мною имели уже через Бобруйск в Минск, сим предваряю вас, милостивый государь. Пребываю с отличным почтением и преданностию, милостивый государь, Вашего высокопревосходительства.
     № 397 Получено в Волковиске
     Секретно
     Милостивый государь, князь Петр Иванович!
     ...Весьма согласен с мнением вашим, что продовольственная часть на Волыни и другие ожидания должны, кажется, понудить неприятеля воспользоваться ими; однако же сего ожидать не можно, ибо цель его войны состоит в нанесении решительного удара для получения мира, а не вести войну продолжительную; занятием же Волыни прекращения войны достигнуть не может; но ежели бы намерения их заключались в том только, чтоб ворваться на Волынь, то нет лучшего для них способа, как демонстрациями своими оттянуть большую часть войск наших вправо, и тогда, с силою ударив через Устилуг к Луцку, отрезать все наши магазейны и поставить меня тылом к Припятским болотам.
     Ежели бы захотел вытеснить меня из занимаемых мною ныне позиций, ворвавшись через Брест, то большими силами сего произвесть не сможет; ибо не думаю я, чтобы захотел ввести оные в средину непроходимых болот, которые перейти ему мгновенно нельзя, и, следовательно, будет задержан в оных без продовольствия и угрожаем с тылу войсками вашими; к таковому покушению, кажется, никогда не отважится. А потому не остается другого, как действовать всею силою на Устилуг либо в три пункта через Устилуг: из Влодавы на м. Любомль и через Брест на Ратно; против сих пунктов нападений войска мои готовы дать отпор...
     О Волыни я того мнения, что край сей, быв отделен от прочей части Литвы обширными и по местам непроходимыми болотами, требует, дабы войско, в нем находящееся, не переходя оные, держалось к ним только флангом, особливо когда силы не весьма значительны; ежели бы ожидаемые мною пехотные дивизии были уже в соединении с армиею, тогда б, отобрав из них наилучших стрелков, занял бы ими все переходы и пути, укрепя их, сколь можно сильнее, и тогда б действие на неприятеля в тыл и в бок происходило бы с большим успехом; но при нынешних силах разбрасываться мне никак не должно. Лучше быть в одном пункте сильну, чем во многих слабу...
     № 2 По квартирмейстерской части 2-го отделения
     г. Дубно. Июня 14 дня 1812
     № 402 Получено в Слониме
     Июня 19 1812 Секретно
     Милостивый государь, князь Петр Иванович!
     Сейчас возвратился из главной квартиры 1-й армии полковник граф Витт. Он сказывал мне почти за достоверное, что командующий австрийскими войсками князь Шварценберг имел уже авангард свой в пяти милях от Бреста; ежели намерение его действительно в том состоит, чтоб наступательно действовать на левый ваш фланг, и выполнение оного предпримет, в таком случае покорнейше прошу Вашего сиятельства известить меня наискорее, какие меры против сего употребите и какое направление возьмете со вверенной вам армиею, дабы я тотчас мог содействовать движениям вашим.
     Генерал от кавалерии Тормасов.
     №345 Секретно 19 июня 1812 года
     Милостивый государь Александр Петрович.
     По слухам, ко мне доходящим, неприятель, переправившийся у Ковно 12-го числа, занял Вильно 17-го.
     Генерал от кавалерии Платов оставил Гродно 17-го, и того же числа занят оный неприятельскими войсками.
     18-го числа г. Платов с вверенным ему корпусом находился в Мире, имея путь к Свенциянам, о чем имею от него сию минуту донесение.
     Извещая о сем Ваше высокопревосходительство, имею честь быть с совершенным почтением и преданностью, милостивый государь, Вашего высокопревосходительства
     На марше в Слоним.
     

     Так начиналась Отечественная война...
     Поздним вечером 11 июня 1812 года открылась переправа неприятельских войск через реку Неман, служившую тогда не просто границей между Россией и Польшей, но и рубежом между нашим Отечеством, свободно и счастливо живущим под рукой государя императора Александра Благословенного, и Европой, покоренной узурпатором – французским императором Наполеоном.
     Первыми, кто дерзнул тогда вступить на русскую землю, были переправившиеся на лодках солдаты трех рот французской легкой пехоты из дивизии генерала Морана – заслон, под прикрытием которого понтонеры генерала Эбле стали наводить мосты. На эту работу у них ушло немногим более двух часов, так что к рассвету 12 июня берега реки были соединены тремя мостами, отдаленными друг от друга на сто саженей.
     «Солдаты, вторая Польская война начата!» – гласило воззвание Наполеона, которое читали перед войсками, отправлявшимися в Русский поход. В ответ солдаты исступленно кричали «Vive I’Em-pereur!», потрясая ружьями и бросая вверх кивера. Первая «Польская война» ассоциировалась для них с Аустерлицем, Фридландом и Тильзитом. Вторая представлялась естественным продолжением этих успехов и побед, а потому, по их мнению, должна была закончиться посреди роскошных дворцов Москвы и Санкт-Петербурга.
     Переправа «Великой армии» Наполеона – свыше шестисот тысяч человек при тысяче четырехстах орудиях – длилась три дня. На пустынный русский берег переходили полки огромного, в 82 батальона, корпуса маршала Даву – в наших корпусах батальонов было почти в четыре раза меньше; переправлялась многочисленная и лихая кавалерия маршала Мюрата; шла стойкая, отважная императорская гвардия – прославленные «старые ворчуны» Бонапарта; шли сильные корпуса маршалов Удино и Нея... Но это была далеко еще не вся армия вторжения. Ежели бы она вся пошла здесь, в районе Ковно, то для ее переправы не хватило бы и недели... К тому же переход через реку всего лишь на одном плацдарме мог оказаться весьма рискованным делом и закончиться катастрофой, в том случае когда бы полки Русской армии и ее артиллерия дерзнули встретить неприятеля у границы, начав бить его на переправе. А посему, кроме основной переправы у Ковно, были еще наведены мосты в районе Тильзита – места былой сердечной встречи двух враждующих ныне императоров, где переправлялся корпус Макдональда; у Гродно вел войска вестфальский король – Жером Бонапарт, младший брат Наполеона; по Преннскому мосту следовал корпус вице-короля Италии Евгения Богарне, пасынка французского императора...
     Неисчислимое воинство двинулось вглубь нашей территории, никем не встреченное, никем не остановленное. Противник шел тремя колоннами, по трем расходящимся в стороны маршрутам. На главном направлении, к Вильно, наступали Даву и Мюрат.
     Император Александр I получил известие о начале агрессии вечером 12 июня и сразу подписал приказы на отступление 1-й и 2-й Западных армий...
     Все это происходило на порядочном удалении от нас – севернее, за Полесскими болотами. На Волыни, где дислоцировалась 3-я армия, разворачивались иные события и был свой собственный противник. В то время как часть корпуса австрийского фельдмаршала князя Шварценберга угрожала Бресту, другие его полки переправились через Буг в районе местечка Дрогочин, в полосе обороны 2-й армии, и устремились в направлении к Слониму. Близ Белостока вторгся на нашу землю VII саксонский корпус, которым командовал французский генерал Жан-Луи-Эбеньер Ренье...
     ...Сегодня, между прочим, любой гимназист уверен, что знает про двенадцатый год абсолютно все. Действительно, ему в общих чертах известно, как переправлялись через Неман полчища Наполеона и отступала Русская армия; как казаки потрепали французов у Мира и как погиб при Клястицах генерал Кульнев; как дрались полки наши у стен Смоленска и на поле Бородина; как горела непокоренная Москва... Однако все это – боевые дела 1-й и 2-й Западных армий, про которые знают – или по крайней мере что-то слыхали – все. Про нашу 3-ю Резервную, Обсервационную армию вспоминают немногие – изредка и с трудом. Но именно ей, армии, которой командовал генерал от кавалерии Александр Петрович Тормасов, принадлежала честь первых побед в Отечественной войне. В то время, когда войска генералов Барклая-де-Толли и князя Багратиона отходили, изредка лишь огрызаясь арьергардными схватками, 3-я армия ожесточенно дралась, громила неприятельские полки, брала пленных, знамена и пушки, наступала и даже освобождала города. Решительными своими действиями она сковала значительные силы противника: австрийский и саксонский корпуса, общим числом составляющие 45–50 тысяч штыков и сабель. Согласно диспозиции Наполеона, силы эти должны были действовать во фланг 2-й Западной армии, насчитывающей порядка 48 тысяч человек...
     Однако вся слава войны впоследствии досталась тем, кто находился на главном направлении, а 3-я армия как бы осталась в тени.
     Но какой смысл досадовать по этому поводу, ежели совместными нашими усилиями была достигнута единая главная цель: вторгшийся в Россию неприятель оказался наголову разгромлен и изгнан из ее пределов? Герои Обсервационной армии получили меньше публичной известности, но не меньше наград, нежели их товарищи, сражавшиеся в рядах двух Западных армий – государь Александр Павлович всегда был милостив и справедлив. И сегодня, через шесть с лишним десятилетий после завершения тех событий, посетители Военной галереи Зимнего дворца в Санкт-Петербурге невольно замедляют шаги свои у незнакомых им портретов генералов 3-й армии, мужественные лица которых так же обличают решительность и отвагу, как и многочисленные боевые ордена, украсившие их мундиры...
     Эти генералы, как и почти все прочие чины нашей 3-й армии, давно уже ушли из жизни. Боюсь, что скоро уже вся ее история сожмется до объема тех нескольких папок с документами канцелярии генерала от кавалерии Тормасова, что ныне хранятся в архиве Военного министерства – и никто уже не сможет прибавить ни полслова к официальным рапортам и сводкам.
     По таковой причине я и вознамерился обратиться в «последнего летописца» 3-й армии. Сказано изрядно, да что в итоге получится? Я несколько сомневаюсь в своем сочинительском таланте, к тому же пишу отнюдь не по горячим следам событий. Знал бы тогда, в 1812 году, что задумаю на старости лет свершить такой подвиг -всенепременно вел бы дневник, писал бы вечерами при свете бивуачных костров и звезд походные записки, положив бумагу на барабан, для этой цели специально отбитый у французов... Увы! Занавес более чем шестидесяти прожитых лет отделяет меня от событий минувшего. В памяти стерлись многие имена и названия населенных пунктов, перепутались даты и последовательность некоторых событий. Порой мне даже кажется: а не придумал ли я чего грешным делом? Ведь мы, гусары, народ такой – для красного словца не пожалеем и отца! Мало ли что приплеталось к рассказам о подлинных событиях во время лихих наших пирушек? Такого порой нарасскажешь, что утром и вспоминать совестно. А ввечеру даже сам себе веришь...
     Поэтому, милостивые государи, в основу этой своей рукописи я беру события, о которых в ту далекую и грозную пору не имел фактически ни малейшего представления. Ведь что тогда мог знать юный корнет, батальонный адъютант – то есть, говоря языком современным, начальник канцелярии батальона – Александрийского гусарского полка о действиях всей 3-й Резервной, Обсервационной армии, воевавшей на обширном пространстве? Обыкновенно: ничего! Слава Богу, ежели про другой наш батальон чего-либо узнать доводилось... Хотя, конечно, иные нынешние генералы, описывая свое пребывание на различных театрах военных действий в чине прапорщиков, весьма горазды выказывать мнимую осведомленность. Им словно бы совестно признаться, что не весь век они в «превосходительных» чинах ходили. Полноте! Все знания, выходящие за компетенцию полуротного командира, у них из документов да из чужих рассказов получены...
     Вот и у меня так же. По этой причине спешу выразить искреннюю свою признательность нынешнему господину Военному Министру генерал-адъютанту Дмитрию Алексеевичу Милютину, который со всей присущей ему любезностью распорядился снять и передать в мое распоряжение копии важнейших документов канцелярии 3-й армии!
     Ну а теперь – продолжим наше повествование.
     Глава 11
     Противустоящие армии
     маневрируют.
     14 июня, еще до того как были получены какие-либо официальные известия, началось великое перемещение войск 3-й Резервной, Обсервационной армии. Корпусные и дивизионные штабы оттягивались назад, вглубь позиции, полки выдвигались вперед, ближе к границам, готовя заслон супротив неприятеля.
     К вечеру пришло сообщение от генерала князя Багратиона, что французы переправились через Неман. Генерал Тормасов не стал отменять своих ранее отданных приказов, хотя движение частей его армии никоим образом не соответствовало плану, принятому и утвержденному государем в преддверии открытия боевых действий. Петербургские штабные чины, составлявшие этот план, предписывали нашим полкам переместиться к Пинску – в северо-восточном направлении от Луцка, центра расположения войск 3-й армии, и затем действовать во фланг неприятеля, направленного против 2-й армии. Что ж, работая на картах, было несложно осуществить даже такой грандиозный маневр, однако на местности все представлялось гораздо проблематичнее. Четыре корпуса и резервы следовало перебросить форсированным маршем на расстояние более полутораста верст. Движение это нужно было осуществлять не по ровным дорогам, как на маневрах у Красного Села, а через Пинские болота, местами почти непроходимые, особливо для имеющейся артиллерии – ста шестидесяти восьми батарейных, легких и конных орудий. Корпуса неминуемо растянулись бы в своем движении и, встретившись внезапно с превосходными силами противника, рисковали быть разбитыми по частям. Ну а ежели бы, не приведи Господь, зарядили дожди, что в тех местах явление нередкое – тогда болота стали бы озерами и неминуемо остановили всяческие перемещения войск...
     Генерал от кавалерии Тормасов не мог не учитывать и того, что официально его армия предназначалась для прикрытия Киевского направления. Посему, не имея достоверных известий о планах и намерениях неприятеля, вряд ли стоило спешно изменять всю дислокацию, тем самым открывая путь в южные губернии саксонцам и подставляя фланг австрийцам. Где гарантия, что князь Шварценберг и генерал Ренье не двинут тогда свои корпуса через беззащитные Тарнопольскую и Подольскую губернии?
     Впрочем, не представлялось ясным даже направление движения войск 2-й Западной армии, которая могла либо идти на соединение с
     1-й армией, либо самостоятельно отходить к Мозырю, постепенно сближаясь с 3-й... По крайней мере, определенное штабными планами ее движение к Минску было предупреждено французами, и, пока еще избегая сражения, князь Петр Иванович был вынужден взять направление южнее намеченного – к Бобруйску. Ежели бы и эта дорога оказалась занята неприятелем, князь Багратион пошел бы на Мозырь, то есть ему бы пришлось переходить на правый берег Припяти.
     В случае подобного развития событий направление движения французов становилось бы очевидным, и нашей армии пришлось бы отходить к Житомиру, предупреждая движение неприятеля на Киев.
     Но все это были только возможности и предположения, ибо наши непосредственные противники – австрийцы и саксонцы, не в пример стремительно наступающим французам, особенной боевой активности не проявляли и развивать наступление не спешили... В таковых условиях к 16 июня каждый из наших полков – драгуны, пехота и егеря, а также артиллерийские роты, смогли беспрепятственно занять определенные им места. Людей расположили очень скученно, в сараях и клунях, а не по обывательским квартирам, как обычно.
     Гусарские полки дислоцировались следующим образом: Александрийский оставался в Порицке, Павлоградский – в Любомле, а Лубенский переместился в местечко Кузнище, перекрывая прямой путь на Ковель. Евпаторийский конно-татарский полк расквартировался в селении Озютичи, на Луцком направлении, Татарский уланский – в местечке Локачи. Драгунские полки располагались в основном по берегам Буга: Тверские драгуны – во Владимире-Волынском, Стародубовские – близ селения Вербы, Владимирские – у местечка Олески, ну и так далее...
     Войска постепенно стягивались к Луцку, армия сжималась, как кулак, готовый нанести неприятелю сильный и чувствительный удар. Однако время для того еще не настало, ибо противник не спешил открывать своих намерений... Мы также пребывали в ожидании, не торопясь вступать в открытое с ним соприкосновение. Таким образом, между противоборствующими сторонами образовалось нечто подобное ничейной земле. Особливо заметно это было на правом фланге, откуда ушли соседствовавшие с нами части Багратионовской армии, и получившийся здесь вакуум никто не спешил заполнить...
     

     (Продолжение следует.)