(Продолжение. Начало в № 154.)
     



     Да только пешему от конного убежать нелегко. Тем более что в районе Устилуга, в местах основной переправы, времени для наведения мостов не тратили. Охотники нашего и Татарского уланского полков бросились на конях в воду, переплыли реку и атаковали отходивших милиционеров. За конницей поспешали егеря 14-го полка.
     Вскоре на наш берег стали приводить первые партии пленных. К сожалению, все это были не регулярные солдаты, а милиционеры, весьма худо вооруженные и, что самое досадное, не много в чем осведомленные... Зато урон противнику удалось нанести немалый, ибо все неприятельские посты, находившиеся в треугольнике между Городло, Устилугом и Стриховом оказались у нас в руках. Мало того что император Наполеон лишился зараз стольких своих союзников, так и появление новых становилось проблематичным: одно дело сидеть в трактирах, лихо закручивать усы и, потрясая заржавленными ружьями, ругать «москалей», чем ограничивалась служба для большинства милиционеров, и совсем другое - оказаться в плену, а то и ненароком сложить голову под копытами гусарского коня... Польские обыватели, записывавшиеся в ряды милиции, на такой поворот дела явно не рассчитывали.
     На берег, очищенный охотниками, спокойно переправились вброд основные силы отряда графа де Ламберта, в том числе и рота конной артиллерии. Они направились на Хрубешово, которое тем временем уже было «взято на штык» нашим авангардом.
     Впрочем, оставим подобные утверждения для официальных реляций, ибо на деле все обстояло гораздо прозаичнее. Полковник Иванов, начальствовавший над авангардом, приказал князю Мадатову взять один эскадрон и двигаться к Грубешову, где находилось, по верным сведениям, до тысячи вооруженных милиционеров. Достигнув местечка, следовало действовать сообразно обстоятельствам. Всего вернее - осмотреться и дожидаться подхода основных сил отряда, ибо атаковать одним эскадроном без поддержки пехоты было бы откровенным безумием.
     С шумом, гиканьем и свистом гусары на галопе ринулись в сторону Хрубешово. Глядя на них, я воистину не узнавал людей, которых наблюдал в нашем полку совсем недавно. Те были мрачные и угрюмые, уставшие от неопределенности, раздраженные непонятными для них передислокациями, быть может, смущенные неизвестностью о судьбе своих близких, остававшихся там, куда теперь пришли французы. А эти, нынешние, вырвавшиеся на простор и готовившиеся к скорой схватке, в которой, возможно, им предстояло умереть, были бодры и веселы. Невольно в памяти моей всплыла солдатская присказка, слышанная от князя Мадатова: «Богу душу поручи: есть нужда, так уж умри!»
     ...Только потом, подробно узнав о действиях Главной армии в 1812 году, я понял, каково приходилось всем ее чинам, вынужденным отступать многие сотни верст...
     Боя, однако, не случилось. Противник, как я говорил, был предупрежден о нашем приближении сигнальными дымами с отдаленных пикетов и позорно бежал. Подъезжая к местечку, мы издалека увидели, как во все стороны от него, подобно мышиной стае из амбара, разбегаются юркие серые фигурки. Это были польские милиционеры.
     Князь Мадатов издал гортанный, нечеловеческий вопль, и эскадрон, безжалостно вонзив шпоры в лошадиные бока, вихрем налетел на последние ряды бегущих, и те тут же повалились на землю или замерли на месте, испуганно подняв руки и моля о пощаде. Оружия почти ни при ком не было...
     Преследовать бегущих мы не стали - и без того было взято девяносто шесть человек, которых выстроили в колонну и повели в город.
     На самой окраине Хрубешово нас дожидалась маленькая депутация - какие-то невзрачные, смертельно испуганные личности, стоявшие сгорбившись, с обнаженными головами. Изъясняясь на скверном французском языке и беспрестанно кланяясь, самый перепуганный из них доложил, что он является здешним субпрефектом: на территории, занятой войсками Наполеона, местное самоуправление именовалось исключительно на французский манер.
     Господи, подумал я, а ведь Бонапарт,
     идущий по нашей земле, и в наших российских городах разводит эту мерзость - всяких субпрефектов, мэров и прочую сволочь! В кошмарном сне не представишь: субпрефект Москвы, мэр Санкт-Петербурга!
     Кажется, впервые за все время своей жизни я устыдился того, что я, природный русский князь, чаще думаю по-французски, чем на родном языке, и порой вообще забываю о собственной принадлежности именно к русскому народу... Такие мысли не могут родиться в тишине дворца или на людной петербургской улице - они появляются только в минуты грозных испытаний, когда сталкиваешься с иными реалиями... Потому, понял я впоследствии, военные, прошедшие через огонь, являются самыми искренними патриотами своего Отечества...
     Вертлявый супрефект с готовностью сообщил, что в его супрефектуре специально подготовлены для нас все документы и прочие бумаги, касающиеся до учреждения статского и воинского. Ясно было, что весь этот архив был просто-напросто подготовлен к вывозу или уничтожению, но в спешке им не успели распорядиться должным образом...
     - Что ж, - усмехнулся князь Мадатов. - Коль вы так о нас позаботились - ведите в свое градоначалие! Пойдемте, князь, бумаги - это по вашей части...
     Супрефектура располагалась в центре Грубешова, в здании со шпилем и часами - очевидно, бывшей городской ратуше. В помещении пахло бумагой, сургучом, пылью и мышами. Продолжая беспрестанно кланяться, супрефект стал торопливо открывать бесчисленные шкафы, сверху донизу набитые канцелярскими папками с «делами». Князь Мадатов, стоя посреди залы, смотрел на шкафы глубокомысленным взором. Затем подошел к одному из них, наугад вытащил две-три папки, мельком взглянул на обложки, перелистал и небрежно бросил на стол, крытый выпревшим васильковым сукном. Подкрутив усы, он вздохнул и обернулся ко мне:
     - Ваше сиятельство! Я всецело полагаюсь на вашу добросовестность!
     - Благодарю вас, ваше сиятельство! - отвечал я так же церемонно и звякнул шпорами.
     Нельзя сказать, чтобы предстоящая бумажная работа могла доставить мне какую-то радость, но торопиться с выводами не следовало. Скорее всего, неприятель забрал с собой или уничтожил наиболее важные бумаги, хранившиеся отдельно от прочих. Но чем, как говорится, черт не шутит?
     Валериан Григорьевич милостиво кивнул и удалился, сопровождаемый субпрефектом и графом Штакельбергом. Последний, как я заметил, в присутствии князя всегда тушевался, а в общении с ним сохранял ледяную вежливость и был предельно официален. Обычно так ведут себя по отношению к начальству офицеры гвардии. Уходя, граф по-приятельски подмигнул мне и сказал сочувственно, кивнув на шкафы:
     - Ну и понаписали же на твою голову, князь, эти вольтерьянцы!
     В зале также был оставлен какой-то местный чиновник, в молчании прижимавшийся к беленой стене и всем своим видом выказывавший готовность в любую минуту броситься мне на помощь. Двое гусаров были приданы мне, чтобы перетаскивать документы, а еще двое с обнаженными саблями в руках встали у дверей - не лишняя предосторожность при нахождении на неприятельской территории.
     Дела местечкового правления я сортировал на удивление быстро. Двигаясь от шкафа к шкафу, я выбрасывал на пол все, не представляющее для нас интереса, а то, что заслуживало внимания, оставлял на полках. Князь обещал прислать фуру, в которою солдаты это все и погрузят...
     Не стану утомлять читателя перечислением отобранных мною документов, равно как и сведениями, из оных почерпнутыми. Скажу лишь о наиболее существенном: самым серьезным препятствием на дальнейшем нашем пути представлялась крепость Замостье, или Замосць, как именовалась она по-польски. Гарнизон ее состоял из полка пехоты, эскадрона улан и нескольких запасных эскадронов, в которых проходят подготовку рекруты. К тому же крепость обладала большой рабочей командой - порядка двух тысяч человек... Осадив такую фортецию, можно было надолго застрять под ее стенами. Зато обойти крепость не составляло ни малейшего труда: ни в Люблине, самом крупном здесь населенном пункте, ни вообще во всем крае, в который мы вторглись, значительных войск не наблюдалось. Супрефект рассказал, что тридцать две тысячи ранее пребывавших здесь цесарцев недавно ушли на соединение с основными силами Наполеона, а потому местным властям было предписано вооружать население и создавать милиционные формирования.
     Подтверждение этому было найдено мною в документах - от циркуляров до патриотических листовок с призывами «вооружить и поднять народ». Звучало сие весьма воинственно и грозно, но не имело ни малейшего конкретного значения. Ну, допустим, вооружили и подняли - а что дальше? Цену боевым качествам польской милиции мы уже успели узнать...
     Оставив Замостье в тылу и обеспечив наш отряд от внезапного удара ее гарнизона, что не составляло особой сложности, можно было развивать наступление на Люблин, на Варшаву и вообще пройти все Варшавское герцогство, в котором вновь начиналось очередное восстание, подобное событиям 1794 года, но, очевидно, гораздо более опасное. Теперь польских панов поддерживал Наполеон, а у русских не было Суворова... Однако энергичные действия авангарда графа де Ламберта могли пресечь смуту на корню...
     Увлеченный этой идеей, граф запросил у главнокомандующего
     3-й армией хотя бы два пехотных полка, чтобы один ввести непосредственно в состав его отряда, а другой поставить во Владимире-Волынском. Сам он тем временем расставил по всем крупным населенным пунктам занятой нами территории егерские роты... Получилось, что в период, когда основные вражеские силы угрожали центру позиции всех русских войск, здесь, на левом их фланге, намечался решительный успех, который мог серьезно осложнить положение неприятеля...
     С другой стороны, подобный дальний рейд и захват целого герцогства с населением неспокойным, склонным к мятежам, измене и смутам, мог быть чреват для нас многими неприятностями, что потребовало бы гораздо больших сил, нежели авангард графа де Ламберта. Сюда можно было направить и всю нашу 3-ю армию, но кто бы тогда прикрыл Волынь и вообще Малороссию от возможных фланговых маневров и нападения противника? К тому же на территории Европы у Наполеона нашлись бы силы, которые могли отрезать нас от русских земель...
     Сомневаюсь, что граф де Ламберт, отважный кавалерийский начальник и лихой рубака, это учитывал. Говорю сие не в его осуждение и, тем более, не из желания выказать себя опытным стратегом, постигшим все хитросплетения как политики, так и военного искусства. Нет, подобные высокие материи были тогда недоступны пониманию гусарского корнета, и он, сиречь я, вместе со всеми желал атаковать, наступать и поражать неприятеля, так что догнавший наш авангард рескрипт императора Александра обескуражил меня столь же глубоко, сколь и всех прочих.
     Государь распорядился собрать всю 3-ю армию воедино, чтобы решительно действовать ею во фланг и тыл неприятеля, устремленного против князя Багратиона. А так как его армия отходила к Слуцку и Бобруйску, то, наступая, мы стали бы... отступать.
     Но воле государя не прекословят, и авангард не двинулся дальше Хрубешово. Казачьи разъезды, конечно, прошерстили всю округу, навеяв на туземцев немалое смятение, но таков уж был их обычай... К тому же, как свидетельствует опыт, население неприятельских территорий лучше держать в постоянном напряжении, чтобы не ждать от него неприятных сюрпризов.
     Мы уходили из Хрубешово под вечер того же дня, 4 июля, провожаемые ненавидящими взглядами. Никто, однако, не дерзнул бросить нам вослед ни одного ругательного слова. Пленных вели колонной, под охраной казаков. Интересные для нас бумаги вывозили на двух крытых фурах, а из всех прочих дел был запален большой костер прямо на площади перед супрефектурой. Черные горящие листы вырывались вверх из огня и летали над всем местечком, подобно галкам... Необходимости жечь эти бумаги не было - просто гусарская проказа, чтобы запомнили.
     Лишь только эскадроны тронулись с места, князь приказал:
     - Песенники, вперед!
     Поляки должны были видеть и понимать, что мы не отступаем, но передислоцируемся, поэтому в наших рядах нет уныния, и что наша с ними разлука не станет долгой, русские вскоре вернутся – обольщаться не след. Мало ли, что Наполеон с ними - побьем и Наполеона, а когда погоним его с Русской земли, то и сюда вновь завернем по дороге... И песенники надрывались, выводя слова старой, но памятной песни, сложенной в конце минувшего века: «Поклон отвесила Варшава удалым русским молодцам...»
     Глава 15
     
     Досадно было, что столь скоротечным и неглубоким оказалось наше вторжение на польские земли, однако последующие события с вящей убедительностью доказали мудрость государева решения. В то время как основные силы «Великой армии» продолжали движение в глубь России, на направлениях Бреста, Минска, Ковеля сосредотачивались все новые и новые неприятельские войска. В случае нашего вторжения в Варшавское герцогство они оказывались бы у нас в тылу, представляя весьма серьезную опасность...
     4 июля корпусной командир генерал от инфантерии граф Каменский, имевший свою штаб-квартиру в Ковеле, докладывал главнокомандующему, что через Яново до Пинска прошли еще четыре полка неприятельской пехоты, причем, что самое досадное, по дороге ими была встречена и пленена партия наших рекрутов - восемьдесят человек, предназначенных для пополнения артиллерии. На подходе из-за Буга значились, по данным нашей агентуры, 3-й и 12-й польские уланские полки, а также запасные эскадроны четырех австрийских гусарских полков. В различных селах на той стороне квартировали также 16-й и 17-й уланские полки, в крепость Замостье подошел 13-й пехотный полк, еще три батальона инфантерии расположились в Хельме, куда противник подтянул также до полусотни саксонских орудий.
     С казачьего пикета, расположенного близ Влодавы, местечка за Бугом насупротив нашей Томашовки, пришло известие, что там ожидается прибытие австрийского Черного гусарского полка. Узнав об этом, граф Штакельберг долго ругался по-немецки. Причина его раздражения была мне непонятна, и я просил ротмистра объясниться.
     

     (Продолжение следует.)