23 Ноября 2011 года
Культура
Среда
|
|
|
|
23 Ноября 2011 года |
Культура |
Среда |
|
||
Считается, что на рубеже нынешнего тысячелетия не было большой, эпохальной русской поэзии, звенящей драгоценными металлами. Она якобы растворилась в несвязном многоголосье неизвестных, за редким исключением, талантов, «как эхо отзвуков в один аккорд неясный», если процитировать Шарля Бодлера... Это время поиска, время перемен, в котором лакированный глянец соседствует на одной полке с шершавой картонной обложкой. Кто-то выбрал модный постмодернизм, другие увязли в девиантной топи, третьи попытались воцерковить русскую поэзию, вернуть её к своим истокам. Но были и те, кто продолжил традиции отечественной, советской литературы. Кто прав, а кто заблуждался, рассудит время, именно оно самый строгий и неподкупный арбитр... И час, когда будут расставлены все точки над «i», ещё не наступил, большое видится на расстоянии... А если точка отсчёта находится «На границе тысячелетий», то неизвестно, когда настанет этот самый час. Однако для поэтов, вошедших в сборник с таким названием, он уже пробил...
В книге, вышедшей в издательстве Литературного института имени А.М. Горького, представлены Светлана Сырнева, Виктор Верстаков, Сергей Попов, Александр Сорокин и Юрий Беличенко, свыше четверти века прослуживший в «Красной звезде». Это поэты с разными судьбами и различными художественными взглядами. Что же их объединяет? Все они родились в середине прошлого столетия, перешагнули порог века нынешнего, по-своему отразив в стихах сложную эпоху перемен. Некоторые из них мы и предлагаем вашему вниманию... 
Светлана СЫРНЕВАД. П. И. Помню, осень стоит неминучая, восемь лет мне, и за руку - мама: «Наша Родина - самая лучшая и богатая самая». В пеших далях - деревья корявые, дождь то в щеку, то в спину. И в мои сапожонки дырявые заливается глина. Образ детства навеки - Как мы входим в село на болоте. Вот и церковь с разрушенным верхом, вся в грачином помёте. Лавка низкая керосинная на минуту укроет от ветра. «Наша Родина самая сильная, наша Родина - самая светлая». Нас возьмёт грузовик попутный, по дороге ползущий юзом, и опустится небо мутное к нам в дощатый гремучий кузов. И споёт во все хилые рёбра октябрятский мой класс бритолобый: «Наша Родина самая вольная, наша Родина - самая добрая». Из чего я росла-прозревала, что сквозь сон розовело? Скажут: обворовала безрассудная вера! Ты горька, как осина, но превыше и лести, и срама - моя Родина, самая сильная и богатая самая. 1987 Вдоль дороги пристанища нет, по канавам наметился лёд. И краснеет осенний рассвет за рекой, где шиповник растёт. Он растёт, существует вдали, неподвижен и сумрачно ал. Берега им навскид поросли, только ягод никто не собрал. Здесь никто не ходил, не бродил, не видать ни чужих, ни своих. Ведь плоды не срывают с могил, не берут их со стен крепостных. Ржавый лист прошуршит у воды, безнадёжно упавший к ногам. Но краснеют на ветках плоды по великим твоим берегам. Мы, Россия, ещё поживём! Не сломали нас ветер и дождь. В запустении грозном твоём есть ничейная, тайная мощь. То и славно, что здесь ни следа, то и ладно, что здесь ни тропы. Мы ещё не ступали туда, где стена, и плоды, и шипы. 2002 Юрий БЕЛИЧЕНКО По выходным, когда его просили, хоть старым был и за день уставал, колхозный кучер Ващенко Василий военные иконы рисовал. Ещё казались вдовы молодыми, Ещё следили за дорогой мы. Ещё витала в сумеречном дыме печаль вещей, покинутых людьми. А дед Василий памятники строил. Он выпивал, но дело разумел. Он как художник ничего не стоил, но ключик от бессмертия - имел. По имени погибшего солдата он брал сюжет. И посреди листа изображал Николу с автоматом и рядом с ним - с гранатою - Христа. Мы шли к нему. Нам странно это было. Но вот стоишь - и глаз не отвести, Увидев меч в деснице Гавриила и орден Славы на его груди... В июне мир припоминал отца. Стояла сушь по всей степи великой. Орех темнел, как туча, у крыльца, и молодостью пахла земляника. Не утомляя тёмного крыла, степная птица в воздухе парила. Она меня утешить не могла, но про него с ветрами говорила. Я вслушивался в этот разговор. В неравновесье сумрака и света мне чудилось, что заполняют двор знакомые отцовские приметы. Листвою оперялся черенок. Шуршали и покашливали тени. Непоенный крыжовник, как щенок, приятельски покусывал колени. Поскрипывали грабли в борозде. Играл сверчок, одной струны касаясь. И поверяли яблони звезде Грядущих яблок маленькую завязь. Он рядом был. Природа берегла всё, чем его когда-то одарила. Она меня утешить не могла, но за него со мною говорила. Над ущельем солнышко погасло. Пулемёты не стреляют с гор. Чай, пропахший орудийным маслом, наливает молодой майор. Полосует нежно и опрятно сало, пристающее к ножу, постелив на ящике снарядном лист газеты, той, где я служу. Тень горы, крылатыми краями занавесив зыбкий наш уют, поползла над минными полями, где арыки тёмные поют. И звезда, лучи переставляя, потекла по танковой броне, часовых и камни оставляя со своей душой наедине. Чуть жива от дизельного чиха, на панели лампочка горит. А майор раскованно и лихо про удачу тосты говорит. Он горяч и крепок в свете алом, как стакан, наполненный войной. И погибнет там, за перевалом, что очнётся за его спиной... На войне мы как-то ближе к Богу. И приметы - это только блажь. И ему послужит некрологом мой о нём случайный репортаж. Но порой оступится неверно невесёлый бег карандаша: понимаю, что душа бессмертна, но читать умеет ли душа?.. Виктор ВЕРСТАКОВ Перевалы до самой границы, в облаках, в камнепадах, во мгле. Боевые железные птицы сбились в кучу на мокрой земле. Отсырели брезенты палаток, дым над лагерем, словно венец. Сотню лет или малый остаток нагадает пролётный свинец? Не об этом, однако же, думы в этот час, в этот день и судьбу. И с повадкой отнюдь не угрюмой сигналист продувает трубу. В первой ноте, слегка хр ипловатой, он о долге напомнил - и вдруг о солдатской дороге крылатой задышал в запотевший мундштук. И откликнулись близкие склоны, и в разрыв проплывающих туч опустился с небес на погоны ослепительный солнечный луч. Пой, труба, о солдатской удаче, о высокой армейской судьбе. Горным эхом и солнцем горячим салютует эпоха тебе. Пой, труба, батальоны сзывая, наполняя отвагой сердца. Пой, труба, твоя песня живая звонче мёртвого свиста свинца. 1980 Война становится привычкой, опять по кружкам спирт разлит, опять хохочет медсестричка и режет сало замполит. А над палаточным брезентом свистят то ветры, то свинец. Жизнь, словно кадры киноленты, дала картинку наконец. О чём задумался, начштаба, какие въявь увидел сны? Откуда спирт, откуда баба? Спроси об этом у войны. А хорошо сестра хохочет от медицинского вина. Она любви давно не хочет, ей в душу глянула война. Эй, замполит, плесни помалу, теперь за Родину пора... Нам не спуститься с перевала, который взяли мы вчера. 1983 Сергей ПОПОВ Был освещённый коридор Уставлен греческой скульптурой, И палец мраморный в упор Меня расстреливал культурой. Но, отступая, я нарвался На настоящий пулемёт - В соседнем зале выставлялся Разрушенный немецкий дзот.  
|
Полное или частичное воспроизведение материалов сервера без ссылки и упоминания имени автора запрещено и является нарушением российского и международного законодательства |
|
