(Окончание.
     Начало в № 227)



     Собеседник (сотрудник СВР России): Я читал документы, которые, видимо, докладывались Иосифу Виссарионовичу. И Филби там советы дает, как работать. Можете себе представить, после 1937 года? Когда был вырублен очень приличный уровень интеллектуалов разведки, когда вырубили практически всех резидентов в зарубежье, и вдруг наш зарубежный источник даёт советы, как работать. А некоторые резолюции там читать страшно...
     Одно поколение чекистов вырубили, второе вырубили. И сидит, понятно, на их месте какой-то начальник молодой и не знает даже, что на этом переданном Филби документе написать. Потому что он не в курсе. Может, он и сам боится серьёзную информацию от Филби куда-то наверх давать. Это тоже надо учитывать. Практически до 1943 года Филби временами не доверяли.
     – Но потом-то поверили. Почему же так прохладно отнеслись к нему уже здесь, в Москве? Понятно, Карибский кризис, Хрущев... Но человек был готов трудиться, по-прежнему вкалывать.
     – Мне кажется, тут сыграли роль несколько факторов, – чувствовалось, что Руфина Ивановна (Р.И. Пухова-Филби, супруга Кима Филби. – Ред.) хорошо знает, о чём говорит. – Во-первых, он оставался иностранцем, а к ним всегда в СССР относились с подозрением. Потом были некоторые сотрудники органов, которые, как Модржинская, уверяли, что Филби работал на англичан.
     Модржинская, опытный сотрудник внешней разведки, в военные годы, да и после писала суровые докладные записки, которые докладывались высшему руководству, – эту историю наездов на Филби я слышал не раз. Её заслуженно ценили: перед самой войной она под псевдонимом «Марья» передавала ценнейшие сведения из оккупированной немцами Варшавы. А тут жестоко ошибалась, но стояла на своём, уверяла в собственной правоте. Начинались проверки, её записки из дела Филби изымались, но привкус оставался.
     – И потом всё зависело от человека, который тогда, в 1963-м, стоял во главе всего этого дела. Руководствовались чисто бюрократическим принципом: если ничего не делать, ничего не будет. Можно рискнуть, но зачем? Проще было посадить Кима в «клетку», дать охрану, следить за безопасностью. И ещё печально, что его лишили всех контактов.
     – С кем?
     – Например, здесь работал его старый друг по Бейруту – журналист Дик Бистон. Ким обожал балет, оперу, музыку. И надо же было так случиться: однажды в первый раз, когда мы с Кимом пошли в Большой театр, мы наткнулись на Бистона с женой. Он тогда здесь работал корреспондентом «Дейли телеграф». Идём по проходу, а он нам навстречу. Мужчины вышли покурить, а Ким и меня прихватил. Вскоре в «Дейли телеграф» появилась маленькая заметочка с подробностями – в чём я была одета. По-моему, можно было бы встречаться. Вообще Ким сам избегал встреч с журналистами – не мог отвечать на многие вопросы. Но, думаю, ему было бы приятно повидаться со старыми друзьями. Кстати, у него был контакт с одной очень интересной старенькой американкой. Было ей за 90. Познакомил и меня, говорил: «Я уверен, ты ей понравишься». Жила здесь эта женщина с 1920-х годов, работала с людьми из ленинского окружения и ни за что не хотела возвращаться в Америку. Убежденная коммунистка, дом её недалеко от нас, за Патриаршими прудами. Мы часто её навещали. Ким получал много зарубежных газет и журналов, и по её просьбе мы по прочтении всё приносили ей большими пачками.
     – И больше ни с кем?
     – С самого начала мы подружились с Блейками – Джорджем и его женой Идой. Ким был знаком с ними ещё до меня. Я же познакомилась с Кимом благодаря Иде. За что ей очень признательна. Мы регулярно встречались семьями.
     Целые тома секретов
     Собеседник: Я боюсь, что свою роль сыграл и предвоенный период, когда докладывали, докладывали, а даты нападения на СССР переносились. И только когда это всё пошло уже в комплексе, когда вся группа Филби стала работать, их воспринимали уже по-другому. Тут идут от них и телеграммы из британского Форин Офис, тут и немецкие телеграммы, расшифрованные и нам пересланные... Простите, но знаете ли вы, что Филби приносил нам целые дела? Он брал какое-то дело с работы, отдавал его в темноте вечером связнику. Иногда передавались целые тома. Наш человек ехал к себе в советское посольство, и всё это перефотографировалось. Дальше они встречались снова, наш сотрудник возвращал Киму дело.
     – Жуткий риск.
     Собеседник: Это сейчас вот так понять, осознать – сложно. Филби правильно пишет в своей книге, что тут разные факторы помогали – бомбёжки, затемнение над Лондоном было. Никто внимания не обращал. А сейчас на нашем уровне подумать? Это, вы правы, ужасный, конечно, риск, страшный риск. Понятно, что работа в форсмажорных обстоятельствах. Теперь представляете, как это могли воспринимать в Москве? Да враг народа: ведь так невозможно работать без провала.
     Ещё один момент. Представьте 1937 год, репрессии. Расстреливали английских шпионов, кучу немецких шпионов, кучу шпионов американских – всех подряд. Расстреливают, расстреливают, сажают и сажают. Вдруг появляется английский источник, который пишет: «В посольстве Великобритании в Москве на связи всего два-три советских агента».
     Как же так? «Английских агентов» в НКВД расстреливали сотнями, тысячами, а кто-то пишет, что у англичан всего два-три. Да не может быть такого. Значит, он врёт. То есть Филби не верили.
     В конце 1930-х в Центре оказалось немало новых людей, которым пришлось осваивать нашу профессию буквально с нуля. Так, Филби дают задание выявить кого-то типа Сиднея Рейли.
     – Он же ушёл в мир иной ещё в 1925-м...
     – Вот именно! А Кима запрашивают, как сложилась судьба Рейли, чем он занимается? И Филби оттуда в полном недоумении отвечает, вы чего, ребята, он же у вас в СССР давно арестован и расстрелян. Настолько сильна была волна репрессий, что сотрудник Центра не был в курсе. Вот такой был тогда уровень работы в Москве. И только потом, постепенно стало всё это налаживаться...
     – Даже в тяжёлое для него время Филби всё равно давал советы, как держаться проваленным агентам. Тогда, после войны, был арестован наш атомный агент Нан, посажен в тюрьму столько для нас сделавший немец Фукс. Смысл: нельзя признаваться. Почему сам Филби довольно спокойно вышел из-под подозрений? Он знает всю методику контрразведки. Как арестовывали? Практически брали на понт: а ну-ка, признавайся! Но Филби-то всё это знал. Потому-то, анализируя, давал советы. Полный отказ от всего и с улыбкой. Потому что человек был величайшим профессионалом.
     Собеседник: Фукса и Нана уже судили, а обвинители боялись, что вот сейчас их адвокаты возьмут и используют все неточности и несуразности. Но те промолчали. И Ким возмущался: как же так – защитник бездействует, надо же знать наше британское право. Доказательства, предоставленные в суд, добыты противоправно. Получалось, что главным становилось слово полицейского. И всё, больше ничего не было. У Филби написана работа об этом, но... В полном объёме обо всём, сделанном Филби, мало кто знает даже сегодня.
     – Так давайте об этом расскажем. Что можно, что разрешено. Лет-то пролетело сколько.
     Собеседник: Вы знаете, в чём парадокс, а если откровенно, то боль и проблема разведки? Многие сообщения Филби докладывались тому же Сталину один на один, практически в оригинале. Получается, что аналитическим центром был единственный человек – Иосиф Виссарионович.
     – Кажется, аналитического центра тогда и не было? Потом, известно по книгам, его возглавил генерал-лейтенант Николай Сергеевич Леонов.
     Собеседник: Ничего похожего практически не было. Вся информация проходила через резолюции какого-нибудь среднего начальника. И выходило: «Войны не будет, как вы и говорили, товарищ Сталин». Отсюда всё и получалось.
     – Или не получалось...
     Собеседник: Вывод логичен. Кто знал о Филби реально? Знал о нём Сталин. Вот вам и ответ.
     Я снова принялся расспрашивать Руфину Ивановну.
     Опять к насущной жизни
     – Руфина Ивановна, после серьёзного и даже горького перейдём к вещам полегче. Правда ли, что ваш муж в России здорово увлёкся хоккеем?
     – Хоккей, как и футбол, он никогда не пропускал. Обычно смотрел по телевизору. Иногда бывал и на стадионе. Действительно, особенно увлекался хоккеем. И вместе с Николаем Озеровым оглушительно орал: «Гол! Гол!» Отчаянный был болельщик.
     – Видел фото Филби вместе с командой «Динамо». Знакомые лица: тренер Владимир Юрзинов, защитник Валерий Васильев, нападающий Александр Мальцев.
     – Тогда он ездил к ним на тренировочную базу в Новогорск. Сам Ким был очень спортивен. В молодости в Кембридже был чемпионом по плаванию. Играл в футбол, регби, занимался боксом. Но, разумеется, главным для него всегда была работа.
     – А над чем работал? Никогда вас не посвящал?
     – Нет-нет, никогда. Абсолютно профессиональная черта. Меня это и не интересовало. Так мы были воспитаны: меньше знаешь... Я понимала по его сосредоточенному виду, что он работает. Он всё прокручивал в голове – никаких черновиков, набросков. Просто садился за машинку и быстро, лист за листом печатал окончательный вариант. Он не говорил, над чем трудился. Но по окончании работы, выходя из кабинета, делился со мной своими впечатлениями. Иногда говорил – это неинтересно, пустая трата времени. Другой раз с удовлетворением высказывался, что работа была трудная и очень интересная. Я видела его и в восторженном настроении, когда он действительно гордился результатом своего труда.
     – После 1975–1976 годов работы этой стало побольше?
     – Да. В то же время появились и ученики. Но прошли годы, появилась одышка, стало тяжело ходить на эту конспиративную квартиру. Она расположена на девятом этаже, к тому же иногда не работал лифт. Порой, уже в последние годы, ему было так плохо, что я звонила, просила отменить занятие. Потом по его просьбе ученики приходили к нам домой. Но это уже к концу – в 1980-е годы. А первое время он активно готовился к занятиям и работал с увлечением. «Интеллигентные, любознательные молодые люди», – так отзывался о своих учениках. Но сожалел об упущенном времени: «Информация моя уже устарела. Жаль, что слишком поздно».
     – Руфина Ивановна, вы говорили дома только по-английски?
     – Знаете, у нас с ним был такой кошмарный микст, свой язык. Ким тоже стал говорить на английском, впутывая русские слова. Я вообще сначала не знала английского. Так, школьная программа. Но было неприятно, когда при мне все говорили по-английски, а я ничего не понимала. Это стало раздражать. Надо было учиться. Мне порекомендовали учительницу. Занималась я недолго, с большими перерывами и получила всего несколько уроков, но с пользой. А по совету старого друга стала читать английские книги, постепенно понимая всё больше. Ну и, конечно, изъясняясь по-английски с Кимом и выступая в роли его переводчика.
     – А муж помогал вам разобраться с английскими сложностями?
     – Он сказал мне: «Чего я не умею, так это учить». И меня он ничему не учил, даже когда я просила об этом.
     А вот и Грэм Грин
     – Руфина Ивановна, теперь понимаю, как у вас с мужем происходило общение. Грэм Грин, как я знаю, был вашим любимым писателем, по книгам которого вы учили английский. А ещё вы назвали его другом вашего мужа. Из воспоминаний Филби, служившего в военные годы вместе с Грином в британской разведке, выходило, что разведчиком он был неважнецким.
     – Ким радовался, что Грин превратился в прекрасного писателя, а не остался плохим разведчиком. И когда Грин ещё служил в разведке, то с чувством юмора у него всё было прекрасно. На одном из совещаний предложил разлагать немцев, зазывая их в один бродячий французский бордель.
     – Вы познакомились с Грином у себя дома, в Москве, в сентябре 1986-го. И, судя по всему, впечатление он на вас произвел удивительное.
     – Да. Но ещё в давние времена я увлекалась произведениями Грина. Читала всё, что у нас переводилось. А потом увидела у Кима на обложке журнала «Тайм» портрет Грина – это был человек года. Я сказала Киму: «Это мой любимый писатель». А он мне: «Это мой друг».
     – Я впервые увидел его в Париже, в советском консульстве, куда Грин обратился за визой. Брал у него интервью и думал, как же приятно с ним общаться.
     – Удивительно мягкий, обаятельный человек. С первой встречи у меня было ощущение, что это мой старый добрый друг. Грин приехал с Татьяной Кудрявцевой.
     – Переводившей его книги?
     – Да. Мы потом с ней подружились. Они подъехали на «Чайке» и остановились в тупике переулка, недалеко от нашего дома. К подъезду вела узкая тропка. Грин вышел из «Чайки» и «разложился» во весь рост – высоченный. Он протянул руку и смущённо сказал: «I’m so shy». И через несколько шагов снова повторил: «I’m so shy».
     – Почему он повторял «Я так стесняюсь, я так стесняюсь»?
     – Я поразилась. Потому что это скорее относилось ко мне. Я всю жизнь страдала от своей застенчивости. А слова Грина показывают, каким он был в глубине души. На пороге нас встретил Ким. Друзья обнялись. И вот мы вошли к нам в квартиру. Они сидели рядом на диване, а я напротив. Они так хорошо смотрелись вместе и были даже похожи друг на друга. Я получала удовольствие, наблюдая за ними и слушая их воспоминания. До сих пор не могу себе простить, что не сфотографировала их.
     – Руфина Ивановна, не припомните, с Коэнами он не встречался? Это – супружеская пара американцев, доставшая для нас атомные секреты из лаборатории Лос-Аламоса.
     – С Коэнами? Нет. И тоже непонятно почему. Ведь они были одиноки. Жилось им непросто. Интересные люди, но встретиться с ними нам не довелось.
     – А если вернуться немного назад. Никто из кураторов не предупреждал, что с иностранцами общаться нельзя?
     – Это, возможно, было с самого начала, ещё до меня. Ведь мы встретились только через семь лет после его приезда. Вероятно, его о чем-то предупреждали. Что неприятно: ограждали нас от людей. Тем не менее у нас бывали две-три пары моих самых близких друзей. Но никаких замечаний это не вызывало. Правда, через какое-то время по настоянию куратора мне пришлось составить список «моих контактов» (так он выразился).
     Собеседник: Я согласен, что вопросы адаптации и дальнейшего использования – сложнейшие. Как-то сложилось, и хорошо. И с Коэнами возникли трудности только в последние годы – оба болели. Дилемма – использовать их, или, наоборот, – пусть отдыхают, живут в покое. Может, показать людям? Помните, как получилось с полковником Абелем? Дали ему слово в фильме «Мёртвый сезон», и получилось, что имя человека стало легендарным. С ним ассоциируют успехи разведки. А решение принимал лично Андропов.
     Так и здесь. Решения нет, фигура Филби остаётся засекреченной. Хотя, думаю, где-то к году 1970-му имя Филби можно было и раскрыть.
     – Но почему тогда не раскрыли? – задал я такой естественный вопрос.
     Собеседник: Потому что боялись британской реакции. До сих пор – реакция больная. Для них это страшно больной вопрос. Нет-нет, да к юбилею или какой-нибудь ещё памятной дате такое в прессе выдадут. Наш человек столько лет против них работал. Да ещё, они прекрасно это понимают, работал он просто так – за идею. И боролся с фашизмом. И ему реально нечего даже предъявить.
     – Когда моя книга «Остров на шестом этаже» вышла на английском языке в Великобритании и США, то большую часть её занимала библиография из 157 книг, посвящённых Филби. Составил один американец, который принимал участие в издании книги, раньше работавший в ЦРУ, – добавила Руфина Ивановна. – Каждую книгу он подробно анализировал, сопровождая подробными комментариями и ссылками на свидетелей описываемых событий. Меня удивило такое количество изданий, на что автор библиографии ответил, что в процессе его работы эта цифра уже перевалила за 200. Значит, есть огромный интерес к личности Филби.
     – Как Филби относился к своей популярности? И был ли он в СССР известен? К примеру, разведчика-нелегала Героя Советского Союза Геворка Андреевича Вартаняна узнают на улице.
     – О нём не знали и его не узнавали. Было одно телеинтервью с Генрихом Боровиком, посвященное Грэму Грину. Я о Киме ничего не знала до знакомства с ним. Он приехал в 1963-м и только в 1965-м появилась статья в «Известиях» под заголовком «Здравствуйте, товарищ Филби». Я тогда этой статьи даже не читала. Узнала о ней позже, и она у Кима сохранилась, Тогда из этой публикации ничего нельзя было понять. Что он знаменитый разведчик, столько для СССР сделавший. Возникали вопросы: кто он и зачем сюда приехал? Были же какие-то перебежчики. Осела здесь пара молодых англичан. Имён не помню. Что-то о них писали, показывали по телевизору. А о Киме больше ни слова. Казалось, что это какой-то очередной коммунист, сбежавший к нам от проклятых капиталистов.
     – Руфина Ивановна, я читал в вашем «Острове на шестом этаже», что вы познакомились на представлении американского ледового балета «Холидей он Айс» в августе 1970-го.
     – У меня был билет на балет. А Ким пришёл в надежде купить билет, но не удалось. Зато мы с ним познакомились
     Собеседник: Понимаете, Ким очень любил Москву. Весь центр, дворики, памятники.
     – Он любил прогулки, много ходил – согласилась Руфина Ивановна. – Я за ним еле поспевала. И ему доставляло радость бродить по старой Москве.
     Собеседник: У нас даже была идея поставить бюст Филби на Тверском бульваре. Но правительство Москвы, увы, зарезервировало его только для художников и писателей...
     

     От редакции. Будем надеяться, что в мэрии города Москвы обратят внимание на материал Николая Михайловича Долгополова, и предложение «Собеседника» поставить бюст Кима Филби на Тверском бульваре столицы России будет всё же рассмотрено к 100-летию рождения разведчика (1 января 2012 года). Ведь он столько сделал для обеспечения безопасности нашего Отечества.
     

     

---

     Ким ФИЛБИ, наш человек в Лондоне, работал «просто так» - за идею, против фашизма и диктата на мировой арене.
     Нынешнее здание штаб-квартиры британской разведки в Лондоне, одним из руководителей которой был Ким Филби.
     Памятную доску в честь Кима Филби открывают заместитель председателя Правительства РФ Сергей ИВАНОВ, директор СВР России Михаил ФРАДКОВ, Руфина Пухова-Филби. Москва, декабрь 2010 г.
     Ким Филби с дочерью Джозефиной и своими внуками в Сухуми. 1960-е годы.