(Продолжение. Начало в № 154 за 2011г.)





     - Слыхали, ребятушки, куда гром-от полетел? - встав на стременах, зычно крикнул штабс-ротмистр, силясь перекрыть неумолчный шум дождя. - На врага, на саксонцев проклятых! Так что и силы небесные - за нас! А потому, - он сорвал левой рукой с головы кивер и истово перекрестился, - испросим сегодня покровительства Господа нашего, Иисуса Христа, и Матушки Его, Пресвятой Богородицы, Царицы небесной! Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!
     Слова молитвы невнятным ропотом прошли по рядам, взметнулись и опустились в крестном знамении руки, и вот уже Иванов распоряжался привычной скороговоркой:
     - Эскадро-о-он! Справа по три, ...жай!
     Новый разряд молнии, сопровождаемый громом, словно бы приветствовал уходящих первыми. Вместе с эскадроном Иванова пошла также команда донцов под началом хорунжего Хмаринова. Этому передовому пикету генерал поставил задачу удержать неприятеля от переправы через Пину вброд, в результате которой он мог бы выйти во фланг атакующим. Хотя, если судить по совести и предыдущему опыту, мысль, что саксонцы в такую погоду дерзнут форсировать реку и контратаковать, следовало признать фантастичной. Однако Мелиссино, будучи на месте противника, поступил бы именно так, а потому он не стал исключать даже подобной фантастической возможности. Такова особенность любого полководца: мерить противника на свой аршин. Но если в результате подобного «промера» наши командиры нередко переоценивали неприятеля, что, впрочем, потом не мешало им успешно бить его, то цесарцы своих противников обычно недооценивали, низводя оных до собственного уровня. Поэтому и говорил некогда светлейший князь Италийский о «поразительном таланте австрийцев быть битыми». Хотя саксонцы во многом и превосходили своих цесарских союзников, но также относились к противникам свысока...
     ...Не сомневаюсь, что ежели бы саксонский начальник поставил своему офицеру задачу, аналогичную той, что получил Иванов, то сей доблестный воин, выйдя на берег реки, занял бы позицию у переправы и упорно стоял там, пока бы его не отозвали или бы не разбили. Наши офицеры поступили по-иному...
     Тем временем весь авангардный отряд - серпуховцы, три эскадрона лубенских гусар, казаки и егеря - двинулся по направлению к плотине и укреплениям противника.
     Буря не утихала. Иные порывы ветра даже останавливали пеших солдат, которые скользили по грязи и не могли шагнуть вперед. Дорога быстро превратилась в глиняное месиво, ее обочины, изрядно разбитые во время кавалерийских демонстраций, практически ничем не отличались от непрохожего тракта... Сверху низвергались потоки воды, а по небосводу метались молнии. Гром был такой, что за ним невозможно было бы услыхать ружейного залпа...
     Солдаты скользили, падали, поднимались и упорно шли вперед -насквозь промокшие, продрогшие, грязные... В их сердцах жило одно желание: быстрее дойти и сразиться с неприятелем. Грядущий бой представлялся отдыхом.
     На то, чтобы дойти до реки, преодолеть пространство, которое вчера всадники проходили за считаные минуты, ушло не менее часу... Наконец впереди показалась Пина, по которой ветер гнал волны от берега к берегу. Никаких признаков саксонских часовых на той стороне видно не было - все попрятались от ненастья, уверенные, что русские в такую ночь не дерзнут подойти к реке...
     Тем временем передовой отряд, состоявший из гусар и казаков, достиг разведанного брода. Здесь также было безлюдно.
     - Что ж, господа офицеры, - обратился штабс-ротмистр Иванов к хорунжему и субалтернам. - Неприятель на наш берег переходить не торопится, посему навестим его сами!
     С этими словами гусар спешился, перекрестился и, взяв коня в повод, шагнул в черную кипящую воду. Он шел осторожно, нащупывая ногами дно и стараясь не потерять в темноте выбранный ориентир... Вода быстро поднялась офицеру до колен, он сделал еще несколько шагов, и тогда волны стали играть полами и рукавами его ментика... Конь фыркал, упирался, но штабс-ротмистр вел его вперед. Назад Иванов не оглядывался: он был уверен, что офицеры эскадрона пойдут вслед за ним, а ежели так, то и солдаты не отстанут...
     Река здесь была неглубока, но от дождя она разбухла, поэтому дважды гусарам и казакам пришлось двигаться вплавь, держась за поводья своих коней... Но вот дно стало постепенно подниматься, и впереди показались смутные очертания высокого берега.
     - Что ж, милостивые государи, покажем супостатам, что незваный гость хуже татарина! - крикнул гусарским офицерам Хмаринов.
     Предложение это всем понравилось, и гусары рассмеялись, отнюдь не задумываясь над тем, что сейчас начнется атака, будет бой и кто-то из них, возможно, смеется в последний раз...
     Боем, однако, все происшедшее далее можно называть лишь с немалой долей условности. Беспрепятственно перейдя через реку, эскадрон и казаки выбрались на занятый неприятелем берег, где Иванов поспешил расставить патрули, а затем, посадив своих людей на коней, повел их в тыл к саксонскому укреплению...
     Появление русских кавалеристов оказалось для неприятеля полнейшей неожиданностью. Саксонские офицеры попытались наспех организовать оборону, но промокшие ружья не стреляли, развернуться солдатам в каре было негде...
     Опустим занавес сожаления над кровавыми сценами разгрома!
     Глава18
     

     Ранним утром 12 июля кавалерия генерала Мелиссино начала переправу через Пину по плотине и восстановленному мосту, а егеря вязали и спускали на воду плоты...
     Первыми перевели на тот берег лошадей и стали преследовать отходящего противника серпуховские драгуны полковника князя Ивана Семеновича Жевахова.
     Гроза продолжала бушевать, дождь низвергался с небес не струями, но потоками, громовые раскаты заглушали редкие выстрелы... Кони с трудом продвигались по грязным и скользким дорогам, а потому кавалерия не имела возможности атаковать бегущую пехоту и только лишь теснила ее. Бог весть, кому в ту ночь приходилось труднее: саксонцам, отходящим к своим тылам, или русским, наступающим в неизвестность?
     Великий наш поэт, впоследствии заявивший, что «есть упоение в бою», весьма прав. В сражении думаешь исключительно о победе. Сабля, вылетая из ножен, отсекает все праздные мысли. Зато на марше каждый мечтает об окончании пути, о том, как можно будет сойти с коня, снять сапоги, о ведре холодной колодезной воды для умывания, о доброй чарке и сытном обеде, о крыше над головой и о постели, на которой вытянешь усталые члены... Чем дольше длится марш, тем больше думаешь о возвращении или привале, считаешь оставшиеся версты пути, открываешь крышку «брегета» и с досадой замечаешь, что его стрелки, столь прытко отсчитывавшие время на недавнем балу, теперь отнюдь не спешат...
     Серпуховцы, кляня погоду, дождь, грязь, холод и саксонцев, двигались вперед, как вдруг очередная вспышка молнии, разом озарившая небо от горизонта до горизонта и осветившая окрестности, открыла им три свежих неприятельских эскадрона, изготовившиеся к атаке - драгунский полк из авангарда генерала Габленца.
     Захрипели кавалерийские рожки, блеснули палаши. Серпуховцы атаковали и были встречены противником, не уступавшим им в мужестве и не бывшим еще в бою. На дороге и по сторонам ее завязалась ожесточенная сеча... Копыта месили грязь, лошади скользили и падали, увлекая за собой всадников. Темнота затянувшейся из-за ненастья ночи спрятала все многочисленные неровности почвы, и кони не могли поставить ногу без риска оступиться и опрокинуться...
     Кавалерийские схватки долгими не бывают. Несколько минут боя показали, что наступательный порыв наших драгун сильнее, нежели стойкость их противников... Саксонцы, оставив на поле до полусотни неподвижных тел своих товарищей, стали поворачивать коней и отступать, не имея возможности позаботиться о тех, кто лишился коней или упал вместе с ними и не мог подняться... Таковых оказалось тридцать два человека, и все они были взяты в плен, в том числе один штаб-офицер с окровавленной головой и несколькими глубокими ранами на теле. Полковой лекарь серпуховцев перевязал его раны, но помощь эта оказалась тщетной: майор Зайдлиц, эскадронный командир саксонцев, вскоре впал в беспамятство и через несколько часов скончался...
     Наши драгуны также понесли серьезные потери: убито было пятнадцать человек, а несколько нижних чинов ранены весьма тяжело.
     - Господа! Противник отходит! - потрясая в воздухе палашом, прокричал полковник князь Жевахов с характерным грузинским акцентом.
     Подлинная фамилия князя была Джавахашвили, и он являлся дальним родственником командира Павлоградских гусар князя Спиридона Эрнстовича Жевахова. Разменяв шестой десяток, Иван Семенович сохранил пылкий и несколько даже безрассудный характер, был известен как славный рубака. Опытный командир, он понимал, что продолжать преследование - значит напрочь израсходовать запас сил и энергии, однако в итоге этого нечеловеческого перенапряжения может быть достигнут замечательный боевой результат. Посему полковник не приказывал атаковать, но увлекал своих людей развивать наступление...
     Разбитые саксонские эскадроны устремились вослед своим отходящим стрелкам. Серпуховцы двинулись за ними.
     Дерзкая уверенность, с которой наши драгуны преследовали неприятеля, весьма его смутила, заставила предположить, что это авангард многочисленного корпуса, за которым идут свежие русские полки. Такое известие принесли отступающие саксонцы, когда достигли своих основных сил...
     Нелепый слух, равно как и безумная отвага, нередко творит чудеса. Произошло невероятное. Когда измотанные эскадроны князя Жевахова были встречены большим саксонским отрядом, перекрывшим дорогу на Пинск, никто из противников даже не сомневался, что идет генеральное наступление русских. Шеф серпуховцев еще более усугубил эту уверенность, приказав разворачиваться к бою. По-иному он поступить не мог, ибо, если бы драгуны вздумали отходить, они неминуемо были бы сметены и раздавлены... Русские развернулись и встали перед саксонским фронтом. И тут вдруг со стороны противника раздались сигналы к отступлению! Саксонцы открывали дорогу на Пинск!
     ...Не следует, однако, думать, что остальная часть отряда генерала Мелиссино пребывала в бездействии. В то время, когда князь Жевахов подходил к Пинску, шеф Лубенского полка атаковал местечко Яново. Штурм был ожесточенный и кровопролитный, ибо к высоким патриотическим чувствам противоборствующих сторон примешивались личная заинтересованность и житейский эгоизм. Победители при Янове получали возможность провести остаток этой жуткой бурной ночи под крышами, в нормальном человеческом жилье... Победителями оказались русские...
     Между тем князь Жевахов на рассвете дошел до местечка Пинск, с ходу атаковал его, выбил оттуда неприятеля и взял в бою саксонскую пушку - первое артиллерийское орудие, ставшее трофеем Русской армии в Отечественную войну 1812 года...
     Успех отряда генерала Мелиссино весьма встревожил командира неприятельского VII корпуса генерала Жана-Луи-Эбеньера Ренье, не угадавшего в этом стремительном наступлении дерзкой демонстрации, отвлекающей внимание от направления главного удара. Однако, совершив поиск к Пинску и Янову, Мелиссино затем отошел, остановился и фактически пребывал в бездействии до первых чисел августа, пока им не было получено очередное распоряжение генерала Тормасова.
     В пору, когда отряд Мелиссино штурмовал укрепление на берегу Пины, в сторону Брест-Литовска из местечка Ратно двинулся генерал-адъютант граф Ламберт, а из Руды - генерал-майор князь Щербатов. Их встреча должна была произойти 13 июля, на правом фланге саксонцев...
     Вообще, 13 июля оказалось датой примечательной.
     В тот день у селения Островно, верстах в двадцати западнее Витебска, полки 1-й армии генерала Барклая де Толли вступили в бой с французами и, задержав их на некоторое время, обеспечили последующее соединение наших Западных армий под Смоленском...
     В том бою был убит генерал-майор Модест Матвеевич Окулов, бригадный командир 23-й пехотной дивизии, шеф Рыльского пехотного полка - того самого, куда был выпущен подпоручиком мой товарищ по Пажескому корпусу...
     Окулов оказался первым из русских генералов, погибших в 12-м году. Об этом у нас, к сожалению, забыли. Народная молва упорно утверждает, что первым пал знаменитый гусар Яков Петрович Кульнев, шеф Гродненского полка, но это произошло неделю спустя, 20 июля, под Клястицами...
     Кульнев, снискавший себе славу лучшего авангардного начальника Русской армии, был личностью весьма популярной. О его отваге и благородстве ходили легенды, и гибель его была оплакана всей Россией.
     Смерть генерала Окулова нашла свое отражение лишь в сводке боевых действий. Такова участь армейской пехоты, от солдата до генерала. Тяжесть сражения принадлежит им, слава победы - всем прочим. Гренадерам, наносящим окончательный удар и сметающим уже обескровленного противника; нам, кавалеристам, появляющимся на поле боя в тот момент, когда чаша весов начинает склоняться к победе и требуется ее усилить; артиллерии, которая расчищает путь для атакующих... Но ведь главное - это пехота, стоящая в каре или идущая в колонне и не покидающая поле сражения с самого его начала до самого окончания...
     Экий, однако, получился панегирик пехоте! А ведь лет этак шестьдесят тому назад мы, юные кавалерийские офицеры, с пеной у рта доказывали всем и каждому, что главное в бою - конница. К барьеру готовы были выйти, ежели кто пытался утверждать иное!
     Но все это - пустое, все - суета... Я воздаю должное пехотному генералу, чье имя открывает длинный мартиролог наших высших офицеров, что пали на полях чести 1812—1814 годов...
     Возвратимся, однако, к боевым делам 3-й Резервной, Обсервацинной армии в известный день 13 июля - через месяц после начала войны.
     


     (Продолжение следует.)