(Продолжение. Начало в № 154 за 2011г.)



     Следует уточнить, что, как это нередко бывало, оба генерала - и начальник 18-й пехотной дивизии князь Щербатов, и граф Ламберт, командир кавалерийского корпуса, - в данный момент возглавляли не свои штатные соединения, но отряды, временно составленные из различных полков. Эта отрядная тактика, приводящая к дроблению и распылению слаженных и боеспособных соединений, до сих пор популярна в наших высоких штабах...
     Местом встречи вышеозначенных отрядов был определен пограничный Брест-Литовск: «По прилагаемому общему колонн маршруту генерал-майор Ламберт приходит 13 числа к Бресту. А отряд князя Щербатова того же числа идет к сему же пункту, и действуют совокупно на неприятеля, условясь между собою о времени начатия действий, для чего, при следовании, иметь беспрерывныя между собою сообщения и связь посредством патрулей...» - указывалось в подписанной генералом Тормасовым диспозиции.
     Время и события внесли коррективы в реализацию этого тщательно и весьма продуманно составленного плана. Отряд графа Ламберта припозднился в пути: определенная ему дорога пролегала по песчаной местности и оказалась труднопроходимой, между тем как князь Щербатов был вынужден существенно ускорить свое движение... Дело в том, что после полудня 12 июля начальник 18-й дивизии выступил из Руды по направлению к Бресту, намереваясь провести ночь на бивуаках вблизи от оного, дожидаясь другого отряда. Однако в восьми верстах от города его передовые разъезды встретили пикет саксонской кавалерии, который, оценив многократное превосходство противника, сдался без сопротивления.
     Сведения, сообщенные пленными, имели чрезвычайную важность. Оказалось, что 12 июля находившийся в Брест-Литовске сильный отряд венгерских гусар был заменен двумя уланскими эскадронами, а наутро следующего дня ожидался подход большого отряда, состоявшего из кавалерии, пехоты и артиллерии. Узнав об этом, князь Щербатов понял, что следует действовать незамедлительно, не ожидая ни подкрепления, ни определенного в диспозиции часу.
     Князь учел, что в городе оставалась одна лишь кавалерия, и потому сам решил обойтись без пехоты, которая могла существенно замедлить движение. Для штурма и последующего удержания Брест-Литовска генерал отрядил шесть эскадронов Татарского уланского полка, Евпаторийский Татарский (или, как он правильно назывался, Конно-Татарский) полк и два орудия конной артиллерии, решив самолично возглавить сей дерзкий рейд.
     В два часа пополуночи князь подошел к Бресту. Два картечных выстрела, сделанных вдоль главной улицы города, повергли в панику неприятеля, никак не ожидавшего нападения. Уланы бросились к лошадям, и хотя многим из них удалось скрыться, воспользовавшись темнотой, все же потери они понесли немалые: на месте были убиты девятнадцать людей и один офицер; еще тридцать два нижних чина, поручик и ротмистр взяты в плен. С нашей стороны легкие ранения получили десять человек - причем, в бою участвовала только часть отряда...
     Войдя в город, уланы и крымцы приготовились к встрече неприятеля, который долго себя ждать не заставил. Не более чем через полчаса эскадрон Татарского полка, стоявший на Кобринской дороге, подвергся нападению свежего эскадрона саксонских улан полка принца Клеменса, к которому также примкнули люди вытесненных из города подразделений. Противник атаковал смело и решительно, начал теснить наших к городу... Заслышав доносившиеся со стороны Кобринской дороги звуки боя, князь Щербатов отрядил туда уланский эскадрон и некоторое число Евпаторийский казаков под командой полковника Кнорринга.
     Карл Богданович Кнорринг, шеф Татарского уланского полка, был офицер лихой и горячий - в то достопамятное время сии похвальные качества были присущи подавляющему большинству наших кавалерийских начальников. Получив приказание князя, полковник лихо сдвинул на затылок свою малиновую уланскую шапку с четырехугольным верхом, свистнул в два пальца и, более не оборачиваясь ни на князя, ни на эскадрон, пришпорил коня, взяв с места в карьер. Эскадрон мгновенно развернулся и, склонив пики с бело-малиновыми флюгерами, затрепетавшими и завизжавшими на ветру, татарцы помчались вслед за своим шефом. Казаки не отставали от улан...
     Не меняя аллюра, отряд полковника Кнорринга бешеной лавиной врезался во фланг зарвавшихся саксонцев. Удар оказался страшен - эскадрон был разметан в прах. Те, кто не был убит или ранен уланскими пиками, сбит на землю с конем или без оного, бросились прочь, однако атакующие преследовали их по пятам. Не то кони у наших оказались резвее, не то ужас сковал члены саксонцев, но вскорости уже татарцы и евпаторийцы возвращались к Бресту, конвоируя плененных ими неприятельского эскадронного командира, всех его субалтерн-офицеров и более трех десятков нижних чинов. Причем саксонский ротмистр был взят лично Кноррингом... Сколько народу было положено на месте - не помню, зато известно, что наши потери опять-таки ограничивались ранеными. Ежели, конечно, верить рапортам эскадронных начальников...
     Брест-Литовск был полностью утвержден в наших руках. Когда в четвертом часу пополуночи к городу подошел граф Ламберт, бой уже закончился, и генерал-адъютант увидел повсюду дымы бивуачных костров и мирные солдатские стоянки. Князь Щербатов доложил корпусному командиру о достигнутом успехе и временно поступил под его начало. Соединенный отряд графа Ламберта расположился лагерем на Кобринской дороге к востоку от Брест-Литовска, перекрывая главный путь для снабжения и возможного отступления основных силы неприятеля, находящихся в глубине нашей территории...
     На рассвете 13 июля австрийский отряд численностью до полутора сот штыков и сабель скрытно переправился через Буг в шести верстах от памятного мне Устилуга, у местечка Городла, и атаковал казачий, усиленный драгунами, пикет. Однако память о позоре Приборовской таможни была еще жива среди донцов, и потому застать «станичников» врасплох противнику не удалось. Цесарцев встретили штуцерные пули.
     Перестрелка длилась около часу, а затем, оставив на берегу семерых своих убитых товарищей, австрийцы вынуждены были возвратиться за реку. Единственно, что смогли они сделать, так это захватить в плен одного бездельного казака, ходившего в ближнее село по какой-то нужде и не вовремя воротившегося... Прочих же потерь с нашей стороны не было, исключая раненого унтер-офицера Арзамасского драгунского полка.
     Глава19
     Размышления о том, как входят в рай павшие солдаты. Я вновь
     встречаю подполковника Филиппова. Владимирский крест и судьба французского лазутчика.
     

     Ввечеру того же дня хоронили убитых.
     Поспешность этого погребения обусловливалась тем, что назавтра, как всем было ясно, наступление могло продолжиться, и следовало успеть отдать последний долг павшим. Не было теперь возможности поставить гробы в часовне, три дня читать над усопшими Псалтырь, отпеть их должным образом и затем нести на погост... Вот почему обряд был совершен с некоторой торопливостью, что, впрочем, нимало не уменьшило нашей печали и скорби.
     Это были первые похороны, виденные мною в ту войну. Потом, довольно быстро, погребения сделались для меня явлением привычным, чуть ли не каждодневным, но эти первые отчетливо врезались в мою память. Быть может, так случилось и потому, что я вообще ранее не видал вблизи сих печальных обрядов - разве что когда проходили по Невскому проспекту в сторону Александро-Невской лавры роскошные траурные процессии, нередко сопровождаемые войсками. Но все это казалось чужим и далеким, не имеющим ко мне никакого отношения...
     Местом для погребения был избран край обширного поля близ молодой березовой рощицы. Тонкие белые стволы деревьев показались мне похожими на церковные свечи. Легкий ветер непрестанно раскачивал ветки, и листья трепетали, шелестели, словно бы перешептывались. Была только лишь середина лета, но среди зеленых крон берез кое-где уже виднелись желтые листы. Пройдет немного времени, и они, покинув семью своих собратьев, тихо упадут к подножию дерев, где, истлевая, будут ждать осени и того часа, когда все прочие листья столь же безропотно и тихо оторвутся от родимых веток и упадут, освобождая место для молодой поросли, что обязательно придет по весне...
     Вокруг свежевырытой ямы, большой и глубокой, стояли в каре солдаты различных полков, отряженные, как это называлось, в команду для отдания последних почестей. Офицеры присутствовали почти все, в том числе и начальник отряда граф Ламберт, и полковые командиры.
     Близ ямы чернела гора сырой земли. Подойдя ближе, я увидел, как судорожно извиваются между ее комьями длинные розовые черви, стремящиеся вновь закопаться поглубже, вернуться в темноту. Не уготована ли и мне встреча с ними в ближайшие дни? При этой невольной мысли меня передернуло от отвращения, и я поспешил отойти от ямы подалее. Романтические мечты о прекрасной гибели более не вспоминались...
     У самой рощи стояли наспех сплетенные из тонких березовых веток несколько шалашей. Близ них выстроились музыканты разных полков. Кавалеристы - с трубами, пехотные - с барабанами. Были еще флейтщики и два валторниста. Сборную эту музыкантскую команду возглавлял седой егерский унтер-офицер - таких музыкантских начальников по возвращении из Франции станут именовать tambour-major. Блестящие инструменты и галунные нашивки на рукавах музыкантских солдат делали эту группу нарядной и праздничной, отличая ее от прочих нижних чинов, стоявших понуро, с мрачным видом. Очевидно, мысль о встрече с могильными червями смутила не меня одного.
     Ожидание длилось недолго: от шалашей появился незнакомый мне священник в темной траурной ризе. За ним шел дьяк с кадилом; ветер подхватывал, разрывал и уносил дым... Унтер взмахнул рукой, и хор трубачей согласно проиграл сигнал «Слушай, на караул!» Тогда из шалашей стали выносить носилки с телами павших, а все музыканты заиграли траурный марш... Солдаты в строю крестились, бормоча: «Господи, упокой...» Нестройный говор, подобный общему вздоху, пронесся над каре...
     На носилках, которые выстроили в длинный ряд у могильной ямы, лежали двое наших гусар-александрийцев, уланские, драгунские, пехотные солдаты и казаки. Все в полной своей форме, по грудь прикрытые шинелями или плащами только без киверов и касок, стоявших на земле, в головах, и, разумеется, без оружия. Ни сабли, ни ружья им не были нужны даже и в том случае, если Господь призовет их в свое ангельское воинство... В мертвых руках горели свечи.
     Глядя на лица убитых - людей, которые не далее как вчера были не менее живыми, чем их товарищи, застывшие сейчас в скорбном строю, я подумал о том, как же вошли они в рай, эти солдаты, положившие живот за Веру и Отечество? Неужто такими, как лежат они здесь, - изрубленными и исстрелянными? Как тот, например, егерь, лоб которого почти до самых глаз закрывает грязная повязка с бурым кровавым пятном... Или тот драгун, лежащий без правой руки... Неужто вот так, израненными и окровавленными, поддерживая друг друга, и подойдут они к райским вратам, а святой апостол Петр, столько уже повидавший на своем бесконечном веку, молча вынесет им бадью ледяной святой воды для умывания и лишь затем скажет: «Входи, православные... Справа, по одному!»
     А как войдут в рай наши гусары и прочие кавалеристы? Те, что вместе со своими конями попали под картечный огонь и с ними же, верными, одновременно лишились жизни? Неужто верхом прибудут они к заветным вратам и так туда и въедут? Или же заявит неумолимый святой Петр строгим голосом, подобно швейцару: «Пущать не велено! Слазь с коня, служивый!» И тогда поцелует гусар лошадиную морду, уткнется в гриву мокрым от слез лицом, затем расседлает своего коника, шлепнет его по крупу, мол, беги, пасись на воле, а сам взвалит на плечи седло, ибо не привык бросать казенное имущество, и пойдет вослед за апостолом к отведенной ему вечной казенной квартире...
     Господи, какие вздорные мысли! Все на том свете, конечно же, не так, и нам того не постичь и не изведать до срока, судьбой определенного. В Царство Божие, наверное, ты входишь совсем уже не тем, что был на земле, не с теми заботами, не с теми мыслями... Мне кажется, ужас внезапного прощания с земной жизнью заключается не в том, что ты, такой еще молодой, внезапно уходишь с поля сражения - израненный, в рваном, закопченном пороховой гарью мундире, ужас в том, что ты уходишь неподготовленным. Неподготовленным к новой вечной жизни, не раскаявшимся в своих грехах, не осознавшим ошибок и заблуждений, не испросившим прощения за все содеянное тобой - вольно или невольно. Нет, разумеется, сомнения в том, что жить надо так, дабы в любой момент быть готовым предстать пред Лик Господень и дать Ему ответ во всех своих делах и прегрешениях... Так учит нас Святая Церковь. Но кто, скажите, неукоснительно следует этому завету? Кто из нас искренне начинает каждый свой день «Молитвой мытаря»: «Боже, милостив буди мне грешному»?..
     Все это, однако, осознал я гораздо позднее. А сейчас я веду рассказ о 1812 годе и вспоминаю про то, что думал, впервые глядя на боевые похороны...
     A propos, знать бы, сколько же вообще солдат, офицеров и генералов пришлось предать мне земле за мою долгую жизнь? Думаю, не меньше кавалерийской бригады... C’est la guerre!
     Те суетные и праздные мысли несколько помогли мне освоиться и уже гораздо спокойнее, я бы даже сказал - отрешеннее, прослушать краткую панихиду, прочтенную священником. Слова его, обращенные к Богу, возымели должное воздействие и на солдат. Если лица многих из них, особливо молодых, были поначалу весьма бледны и сумрачны, то сейчас их черты расправились, и в глазах людей, глядящих на бренные останки своих товарищей, читалась скорбь, но не страх... Выброшенные на поверхность комья могильной земли подсохли, покрылись серым налетом, и отвратительное копошение червей прекратилось.
     Закончив панихиду, батюшка, человек немолодой и грузный, тяжело опустился на колени, лицом к убитым. Тут же, без команды, встали на колени и нижние чины, и офицеры, и граф Ламберт. Солдаты крестились истово, офицеры - неторопливо, как-то отрешенно, словно бы уйдя в собственные свои мысли.
     - Упокой, Господи, души усопших рабов Твоих, на брани убиенных, и сотвори им ве-е-ечнуу-ую па-а-амять! - громко, с надрывом, провозгласил священник, и тут же хор и все, бывшие на опушке у березовой рощи, подхватили: «Ве-е-ечнаа-а-ая паа-амять!»
     - Ве-е-ечнаа-а-ая паа-амять! - вновь, еще выше, взлетели голоса певчих.
     


     (Продолжение следует.)