Продолжение. Начало >>>

     «Ради славы Японии»

     Англичанин Стори не без основания пишет: «Когда война началась, верховное командование находилось в руках уходящего в прошлое поколения. Многие из них были абсолютно невежественны в отношении использования таких инструментов ведения современной войны, как беспроволочный телеграф, гелиография, подача световых сигналов. Я знал генералов, которые отказывались создавать гелиографический аппарат, называя его просто игрушкой». В наступающем вооруженном конфликте именно от высших офицеров зависело взаимодействие войск, осуществление маневров, использование лучших качеств русского солдата.
     Японцы напали в феврале 1904 года без объявления войны. Но было бы в высшей степени наивным полагать, что руководство России не представляло себе возможности вооруженного конфликта. Этот конфликт назревал довольно долго, и у русской военной системы было время на приготовления. Частично эти приготовления были сделаны.
     В те самые дни и месяцы, когда Петербург легкомысленно интересовался парижскими новинками, выехавшими на дороги автомобилями, сообщениями о первых летательных аппаратах, Япония уже не могла думать ни о чем другом, кроме как о противнике с севера и противостоянии угрозе, исходящей, как она считала, от него. Военный дух овладевал страной, все выше поднималась волна антирусской истерии. Патриотизм японцев, доходивший до состояния истовости, был их национальной религией, их главной силой. Удивляла уверенность этой новой поросли, только недавно ощутившей вкус мировой политики.
     Офицеры императорского военно-морского флота были уверены, что в открытом бою они победят как французов, так и немцев и американцев. А при помощи удачи - и самих англичан, правящих морями. В японском флоте было четыре главных правила: «Кормить хорошо; обращаться вежливо и с уважением; не поощрять чтение газет, особенно публикуемых в Токио и Осаке; постоянно напоминать, что военно-морской флот существует не для политических маневров, а ради славы Японии».
     Близилось великое историческое испытание России, а в недрах военных ведомств не существовало близкой к истине оценки угрозы. Хуже всего, повторим, было то, что в Петербурге воцарилось пренебрежительное отношение к базовой основе японской силы – к ее боевому духу.
     Правда, не всем в окружении царя была присуща бравада. Генерал Куропаткин испытывал сложные чувства, которые он попытался выразить императору Николаю II утром 8 февраля 1904 года. Как полагал министр, изменился характер главной государственной задачи - следовало уже не избегать войны, а минимизировать ее ущерб. После беседы с Куропаткиным царь послал адмиралу Алексееву каблограмму с приказом быть готовым к отражению высадки японцев на западном побережье Кореи.
     Царь и верховное военное командование пока еще не совсем отчетливо понимали тот роковой факт, что, вступая в войну с Японией, они будут воевать не только с государственным механизмом далекой азиатской страны, но и со всем японским народом, индоктринированным в том духе, что Япония должна отразить атаку нового Чингиз-хана. Именно в мощи массовой истерии и самоотрешенности заключалась главная сила Японии.
     Петербург и Москва же были в это время всецело заняты внутренними дрязгами, социальной борьбой, сведением счетов и всем прочим, столь далеким от судьбы, которая готовилась обрушиться на Россию с востока. Русский народ был разобщен, он не понимал смысла войны. Такие его духовные авторитеты, как Лев Толстой, излучали непритворное безразличие к далекой стране на Дальнем Востоке, к интересам России в Дальневосточном регионе, к подлинной судьбе страны, вышедшей к Тихому океану и встретившей мощное противодействие.
     На море
     Европейские газеты впоследствии писали, что «впервые желтый и белый адмиралы готовы были встретиться лицом к лицу». Имена Макарова и Того были хорошо известны военным морякам всего мира. Макаров, наверное, был более известен – ведь даже адмирал Того читал его книгу о военно-морской тактике. Теперь Макаров стоял на мостике «Петропавловска» в своем «счастливом» старом костюме с меховым воротником. Его флот в 5 линкоров, 4 крейсера и 9 эсминцев вышел из гавани уже на 15 миль.
     Того выходил ему навстречу на «Микасе», за которым следовали еще 5 эскадренных броненосцев и 6 крейсеров 1-го ранга. Макаров понимал, что его отводят от береговой артиллерии, но он жаждал битвы, верил в свой флот. Пока оба они молчали. Это был великий момент русской истории. До сей поры она развивалась по восходящей.
     Корабли японского адмирала открыли огонь, и Макаров приказал отойти под «крышу» спасительной береговой артиллерии. Он увидел сквозь редеющий туман основные корабли Того. На мостике флагмана стояли великий русский художник-баталист Василий Верещагин, великий князь Кирилл и вчера прибывший капитан шанхайского «Манчжура» Краун. В шести милях от береговой линии начиналась зона эффективного обстрела береговой артиллерией, пристрелявшейся за эти дни.
     В этот момент почти торжественного ожидания, в 9.43 утра, раздался страшный взрыв. Один из участников того боя вспоминал: «Я увидел огромное облако коричневого дыма... в этом облаке я увидел мачту корабля. Она накренилась. Она кренилась, беспомощная не так, как если бы падала, а как если бы воспарила в воздухе. Слева от облака я увидел корму корабля. Она выглядела как обычно, как если бы ужасное происшествие ее не касалось. Третий взрыв! Белый дым теперь начал смешиваться с коричневым дымом. Взорвалась паровая машина! Внезапно корма линейного корабля поднялась прямо в небо. Это случилось так быстро, что не выглядело так, как тонущий корабль, но как если бы корабль развалился на две части. ...Никогда, даже во времена самых важных приказов, на нашем корабле не царила такая тишина».
     Великий князь Кирилл рассказывал, что после взрыва он обернулся к Макарову. Тело его еще стояло вертикально, но на нем не было головы. Больше адмирала никто не видел.
     Эскадренный броненосец «Петропавловск» утонул в течение двух минут. На пути домой через полчаса - в 10.15 - раздался взрыв под линкором «Победа». На борту «Пересвета» контр-адмирал князь Павел Петрович Ухтомский выбросил сигнал: «Следуйте за мной один за другим». Прошел слух, что действуют японские подводные лодки. Но то было ошибочное мнение: японские подлодки лежали еще недостроенными в Квинси, около американского Бостона.
     Весь пирс Порт-Артура стоял на коленях. Судьба начала отворачиваться от страны, проделавшей такой долгий путь к Тихому океану. С этого времени туман обреченности начинает обволакивать Россию на Дальнем Востоке. Прежняя эйфория молодого гиганта никогда уже более не возвратится.
     Откровенно говоря, российский флот даже и с броненосцем «Петропавловск» уступал японскому - более современному, обученному, тренированному, фанатичному. Море на Дальнем Востоке больше не принадлежало России.
     Но земные просторы... Не было нации, так широко распростершейся на земной тверди, как Россия. Эти пространства завораживали офицеров японской армии. На мобилизацию этого гиганта надеялись и все русские - от Владивостока до Варшавы.
     Генерал Куропаткин
     Куропаткину было 56 лет, он находился в расцвете своего военного таланта, но «течение истории», бег обстоятельств были отнюдь не всегда на его стороне. Да и не командовал он войсками со времен Плевны - с 1877 года.
     15 февраля 1904 года генерал Куропаткин представил государю план военной кампании в Маньчжурии. Пять основных положений этого плана произвели большое впечатление на императора. Куропаткин твердо придерживался концепции оборонительной войны, по крайней мере на начальной стадии конфликта. Он пишет царю: «На первой стадии кампании нашей главной задачей должно быть предотвращение уничтожения наших сил по частям. Очевидная важность того или иного пункта или позиции (за исключением крепостей) не должна приводить нас к существенной, большой ошибке удержания этого места недостаточными по численности войсками, что приведет нас к результату, который мы стремимся избежать. Постепенно наращивая силы и готовясь к наступлению, мы должны осуществлять наступательные действия только тогда, когда будем достаточно сильны для наступления, когда у нас будут все необходимые припасы для непрерывного наступления в течение длительного промежутка времени».
     И царь назначил Куропаткина командовать сухопутными силами России на Дальнем Востоке. Публика любила Куропаткина. На всех попутных железнодорожных станциях его встречали цветы и аплодисменты. Он же просил «шесть месяцев времени и 200 тысяч войск», тогда он решит свою задачу.
     Куропаткин предупреждал, что «в лице японцев мы имеем очень серьезного противника, которого нужно мерять по европейским стандартам. Очень важно, чтобы у них не сформировалось сознание превосходства в открытой борьбе, когда они превосходят своего противника численно. Это еще выше подняло бы их боевой дух». Нужно прямо сказать, что большинство русских генералов в то время решительно не разделяло высокого мнения о своем противнике. Такие генералы, как Засулич, были уверены, что излишне серьезно относиться к битве с азиатами не следует.
     Что оставалось делать Куропаткину - в условиях уязвимости Порт-Артура и Дальнего, отдаленности Ляояна как главной базы - на подступах к Ялу? Он двигался по Великой Транссибирской магистрали, талантливо излагая на всех станциях свою уверенность в скорой победе. На самом же деле он, человек с немалым военным опытом и очевидным здравым смыслом, видел единственно верный курс в отступлении. Психологически правильным было бы ждать худшего. Общественное воодушевление долго не продлится.
     Так думал Куропаткин, писавший министру финансов Коковцову: «Меня носят на руках, мне дарят прекрасных лошадей, предлагают все виды подарков, я вынужден выслушивать приветственные речи, на меня смотрят как на спасителя Отечества. И так будет продолжаться до тех пор, пока я не прибуду к своим войскам; моя звезда будет подниматься все выше. А затем, когда я достигну места своего назначения и отдам приказы своим войскам отступить на север и отведу войска до прибытия подкреплений из России, те же самые газеты, которые сегодня поют мне гимны, будут задавать недоуменные вопросы, почему я задерживаюсь с битьем «макак». Моя звезда падет ниже и ниже, а когда я потерплю даже малые и неизбежные поражения, моя звезда, падая, достигнет горизонта. Вот здесь я и попрошу о помощи, ибо именно тогда я и начну наступление, в ходе которого я без жалости разобью японцев».
     Ничего удивительного в том, что Куропаткин, сторонник стратегического отступления, непримиримо столкнулся с наместником Алексеевым, для которого отступление было анафемой. Публика - и патриоты, и сикофанты - жаждала немедленной победы. Куропаткин действительно стал терять популярность со своими планами отступать до тех пор, пока русские войска не достигнут численного преобладания. Алексеев призывал к сражениям на местах высадки японских войск; Куропаткин хотел заманить их в глубину континента. Алексеев как минимум соглашался на отступление до Ялу, до устья этой великолепной реки, где она впадала в Желтое море.
     Куропаткин прибыл в Ляоян 28 марта 1904 года и устроил свой штаб в железнодорожном вагоне. За шесть месяцев войны генерала стало не узнать. Поражения сделали его худым, старым, посеревшим, безразлично смотрящим вперед, не замечающим приветствий. И это - прежний военный министр, обладающий утонченной культурой, свой на любом собрании «сильных мира сего». Теперь он был способен думать только о том, что японцы находятся в десятке километров от Ляояна, где он, Куропаткин, пообещал либо умереть, либо победить.
     

Окончание >>>

     

На снимке: Первый отряд миноносцев в Порт-Артуре. Крейсер «Паллада».