Солнце палило в макушку. Беготня за неуловимым противником по виноградникам изматывала нещадно. Группы мальчиков с автоматами по 6-8 человек, выполняя приказы-корректировки групп управления, метались, пытаясь выдержать дистанцию друг между другом и график выхода в контрольные точки. Тех стратегов, что рисовали стрелки на картах, по понятным причинам не было рядом с нами, и они не смогли разделить нашего энтузиазма, вызванного очередной вводной.
     Пленный сидел в тени дувала на корточках. Он был похож на ручную обезьянку, брошенную хозяином. Попав в руки незнакомых людей, он послушно сидел и ждал своей участи. А может, все-таки придет хозяин и все рассудит? Или придется повиноваться новым хозяевам, с неприязнью поглядывавшим в его сторону.
     Неподалеку, уткнувшись хоботом в мутный поток широкого арыка, стоял наш танк, подорванный этим тщедушным человеком. Его взяли сразу после взрыва: сжимая в руках мотыгу, он прятался в винограднике, в который вели провода от мощного фугаса, заложенного под настил маленького узкого моста через арык.
     Танкисты шустро сновали вокруг изувеченной машины, похожей на слона, припавшего на одно колено. Они понимали, что подрыв выбивает батальон из привычного ритма работы. Натужно гудели БТРы, пытаясь помочь вытащить танк, оказавшийся в ловушке. Медленно, степенно, скрывая силу течения, нес свои мутно-желтые воды арык. Эфир был наполнен командами и обрывками фраз из рапортов и приказов. Батальон пытался не расползтись по «зеленке», сохранить порядок в кажущемся хаосе движения разрозненных групп. Обычное состояние на проческе, когда кто-то попадает между полупопий Аллаха. Обычное «бежим-лежим».
     Наша группа из восьми человек вылетела к мосту как раз к моменту «раздачи слонов». Покрытые пылью, в хрустящих от пота хэбэ, обвешанные лифчиками, лентами от ПК и «мухами», выдрессированные дембелем - старшим сержантом Мишей Шикуновым, мы, возглавляемые дагестанцем Алибеком, исполняющим роль дозорного и минной собаки одновременно, являли собой колоритную картинку.
     Наше появление было явно заметно среди царившей деловой суеты бронегруппы.
     Держась в рамках неписаных законов, мы не стали изображать поход бизонов к водопою в период засухи, а чинно продемонстрировали, как можно с толком использовать себе на пользу подобные минуты отдыха. Быстро построились, посчитались, «в затылочек» отбежали без лишнего шума в тень уже подмеченного заранее дувала, соблюдая дистанцию прямого оклика с уважением к голосовым связкам командира. Мгновенно легли, уже по заранее утвержденному порядку определили очередность походов парами к арыку. Чтобы избежать налета праздности в самом факте нашего присутствия, молодые остались стоять, изображая строй из шести человек, пока сержанты - я и Миша - бодро засеменили с докладом в сторону комбата, стоящего в окружении других офицеров.
     Выслушав степенный, без подробностей и эмоций доклад старшего группы, комбат, повернувшись спиной к нам обоим, сказал Мише просто и обыденно: «Прочешешь, сынок, правый фланг до рубежа сушилки - это в трехстах метрах от нас дальше по арыку, закрепишься и жди продолжения. Там и отдохнешь. Ваша рота идет дальше, вы остаетесь с бронегруппой. Все, вперед, сынок!»
     Второго «индейца» нашел Алибек. Когда мы его увидели, он уже потерял интерес к происходящему и покорно взирал на остальных семерых русских, что окружили его и мысленно примеряли его шикарные кроссовки, поверив заверениям Алибека, что денег у «духа» не оказалось. Видимо, ссадина с левой стороны челюсти бедолаги была результатом его разговора с Алибеком на тему «шкурных вопросов». Кроме каких-то бумажек, у него не оказалось ничего. Даже часов. Хотя какие часы после Алибека?
     Наш «толмач» Эргашев вынес приговор нашей находке - «дух», причем не самый последний, судя по одежде и обуви. Пленный лопотал что-то про виноград, хозяина виноградника, сбежавшего в Пакистан, и про машину, которая должна была приехать за урожаем винограда по сломанному нами мосту... А вот про мост он пусть комбату расскажет, решили мы.
     Комбат пришел в сопровождении связиста и пленного худого дехканина с мотыгой, пойманного ранее ребятами из бронегруппы. Наш «дух» стоял с гордо поднятой головой, на его ногах уже красовались солдатские ботинки без шнурков, явно не соответствуя его расписной роскошной жилетке с оторванным зачем-то карманом. Мы уже знали, что раненный при взрыве танкист скончался в вертолете. Мы также знали, что он был родом из Волгограда, - а это было одно из самых больших землячеств в бригаде. Комбат тоже был из Волгограда, что, очевидно, шансов «духам» не прибавляло.
     Комбат постоял несколько секунд напротив нашего «духа». Послушал его лепет, затем, повернувшись в мою сторону, кивнул головой в сторону сушилки. Я развернул бедолагу и подтолкнул для скорости. Первым вошел в сушилку, за мной зашел «дух», за ним комбат. В сушилке было темно и сухо. Темнота создавала иллюзию прохлады. Из стен сушилки торчали палки с навешанными на них виноградными кистями, обильно присыпанными мелкой белой пылью. Каждое мое движение поднимало целый рой этих мельчайших частиц и создавало чудную картину их движения в воздухе в свете солнечных лучей, пробивавшихся сквозь дырки в стенах сушилки. Комбат остановился, я хорошо видел его. «Дух» стоял между нами, лицом к комбату.
     «Душман?» - без обиняков спросил комбат афганца. «Нист, дуст» (на дари «Нет, друг...») - афганец сделал удивленное лицо, голова его задергалась в ритме выговариваемых им со скоростью пулемета слов. «Подойди-ка, сынок», - подозвал меня комбат, и я, стараясь поднять как можно меньше пыли, протиснувшись между жердями с виноградом и афганцем, пошел к нему. «Посмотри за дверью, чтоб не мешали», - сказал комбат. Я оказался за его спиной.
     Афганец что-то лопотал, комбат слушал его рассеянно, зачем-то глядя по сторонам. «Значит, много наших ребят положил», - подвел он итог разговору. Афганец, видимо, понял перемену, уловив настроение комбата по интонации сказанного им. Он хотел что-то сказать в ответ, для убедительности протянул руки к комбату и тут же получил от него жесткий удар «шито» под ребра. Несказанные слова застряли в горле, задыхаясь, он схватился за живот и согнулся пополам, продолжая хватать воздух ртом.
     «Сынок, дай-ка нож», - комбат протянул руку, повернувшись ко мне. Тут я хочу объяснить, что нож я носил в РД, в специально пришитом кармане на клапане, что позволяло его доставать, если тянуть строго вверх из-за головы - без ножен, и, если тянуть вправо вверх, - с ножнами. Вот и весь фокус.
     Я, не успев понять, что происходит, достал по команде нож в ножнах. Это было моей ошибкой. Комбат, приняв нож из моих рук, с разворота ударил им «духа» по шее. «Дух» захрипел и опрокинулся от удара, подняв тучу пыли. Комбат со словами «Что ж ты меня позоришь, череп!» швырнул мне, оголив нож, ножны. Они попали мне прямо в лицо, ослепив на миг. Из глаз посыпались искры, а потом я увидел, как комбат, оседлав тело «духа», опрокинутое на спину, раз за разом вгоняет в него нож со словами «Где ж у него сердце-то?»
     Пыль, что кружилась в этом бешеном танце смерти в свете солнечных лучей, рожденном движением двух тел, придавала картине сюрреалистический оттенок. Когда комбат поднялся, я продолжал стоять, завороженный солнечным потоком пыли...
     Я так и запомнил этого «духа». Косые лучи солнца сквозь дыры в стене пронзают темноту сушилки. Гроздья винограда, собранные чьими-то заботливыми руками, несмотря на войну и разруху. Подбитый танк. Взорванный мост. Арык с сильным, но медленным течением. Погибший танкист. Наша группа, уставшая, потная, вся в пыли. Комбат с воспаленными глазами. Кажущаяся прохлада сушилки. Тело мертвого «духа». Нож в моих руках со следами чужой густеющей на глазах крови. И пыль. Везде пыль. Мелкая, всепроникающая. Витающая над всем происходящим. Медленно оседающая в черную лужу крови. И лишь в контрасте солнечных лучей и темноты сушилки виден ее танец, наполненный глубоким, как мне тогда казалось, смыслом.
     Мы все - песчинки в шлейфе поворотов судьбы. Кого-то она заставляет подняться и кружиться в танце света и темноты, а кто-то остается неподвижным и безучастным, как тот дехканин с мотыгой...
     Танк удалось вытащить, и его утянули в бригаду прибывшие на помощь танкисты. Батальон к вечеру все-таки вышел из «зеленки», выполнил поставленную задачу, прочесав район.
     Мы спали в бэтээрах. Наспех умытые и накормленные. Утром нас ждал марш в другой район боевых действий. Шел третий день бригадного рейда. Я спал в родном бэтээре. Мне ничего не снилось. И лишь спустя семь месяцев я стал бояться снов, просыпаясь на госпитальной койке, разбуженный войной. Она любит приходить ко мне по ночам. А тогда я был не нужен войне, потому что принадлежал ей с потрохами, как и все, спящие рядом со мной.
     Война стерла грань между Победой и Поражением. И то и другое я воспринимаю сейчас как очередное испытание жизнью.
     Со временем все покроется пылью...